Я не могла прийти в себя до вечера. Повторяла, что все кончено, ничего не вернешь, и нечего строить напрасные иллюзии, но сердце колотилось в груди, как сумасшедшее. Ну, почему именно сегодня? Когда я начала строить планы на будущее, окончательно забывая детали прошлогоднего позора.

— Ты в порядке? — Матвей выдернул из суетливых мыслей, и я вздрогнула. Удивительно, ведь даже не заметила, как он вернулся.

— Все нормально.

— Выглядишь взволнованной.

— Да, просто… забудь.

— Расскажи.

Впервые Матвей настаивал на разговоре. Будто знал. Будто чувствовал.

— Ерунда. Иногда прошлое ставит нас в тупик. — Я сжала его руку. Он не улыбнулся — напротив, стал серьезным, напрягся и спросил:

— Ты видела его?

Черт, у меня что, на лице написано? Врать я не хотела, потому кивнула. А затем вспомнила о главном событии сегодняшнего дня.

— Я должна тебе кое‑что сказать.

— Постой. — Он высвободил ладонь и отвернулся. — Мне кажется, я знаю, о чем пойдет речь.

— Вот как?

— Только говори по существу. Если рвешь все, то делай это быстро.

— Рву… что? — опешила я.

— Ты ведь бросаешь меня.

Я посмотрела на Матвея, а увидела… себя. Ту себя, которая уходила из привычного и любимого мирка, рвала связи, прощалась с прошлым. Он словно готовился к тому же.

— Что ты говоришь такое? — Провела ладонью по гладко выбритой щеке, и испуг в карих глазах сменился надеждой. — Конечно, нет!

— Нет?

Я глубоко вздохнула.

— Я беременна.

Он нахмурился, словно не мог осознать смысла услышанного, а затем тихо спросил:

— Ты… что?!

Показалось, его голос дрогнул. Я застыла, ожидая других слов — сидела, не зная, что будет дальше. Вдруг Матвей еще не готов? Не превратится ли ребенок в обузу для него?

Он громко выдохнул, а затем улыбнулся. Как‑то растерянно, по — мальчишески посмотрел на меня.

— Не врешь?

Я покачала головой.

— Полина! — Сгреб меня в охапку, и я задохнулась в сильных объятиях. — Я так счастлив!

Я прижалась к широкой мужской груди. Вот она — надежность. Не зыбкое счастье, сжигающая страсть и дневные терзания, а тихая уверенность.

Матвей только мой. А навязчивый образ Влада я прогоню. Не буду больше сомневаться. Мое будущее рядом с Матвеем. Навсегда.

Но сердце продолжало колотиться в груди, словно предчувствуя беду. Словно зная, как все будет.

А потом начались эти сны. Однообразные, туманные и пропитанные эротизмом. Яркие, насыщенные, безумные.

Со снами приходил Влад. Улыбаясь недобро, приближался, околдовывал.

В этих снах не было расставания. Только желание — безудержное, резкое. Растворится в нем, любить, любить… Чувствовать. Прикасаться.

Мы целовались до исступления, избавляясь от одежды, руки сжимали, царапали кожу, дыхание обжигало, шепот вгонял в транс.

Казалось, ко мне вернулось что‑то, что было важным, существенным.

Я хватала губами воздух, повторяя:

− Люблю тебя, люблю…

Он молчал, все больше улыбался, но как‑то хитро, словно знал что‑то, чего не знала я. А затем все менялось.

Влад исчезал, оставляя меня одну, и я снова наполнялась тоской.

Хотелось кусать локти. Ненужная, брошенная… Так мне и надо! Я ведь предала — предала Матвея…

Воспоминания о нем врывались в сознание чувством вины. Сожаление охватывало быстро, душа, царапая сердце изнутри.

Я просыпалась растерянная, совершенно разбитая. Обнимала Матвея и старалась отдышаться. Пыталась прогнать мысли о Владе, но они настойчиво возвращались пряными сценами, о которых мне было стыдно признаться самой себе.

Постоянно казалось, что он зовет меня. Было ли это правдой, или я просто нашла повод думать о нем снова? Заболеть им.

Сны сводили с ума. Повторялись, и с каждым днем становились все безумнее. Выматывали. Я просыпалась совершенно не отдохнувшей, разбитой, и иногда не могла заставить себя встать с постели.

Матвей не понимал, что со мной творится, и, наверное, у него не хватало духа настоять, чтобы я рассказала. Я же закрылась ото всех, испугавшись собственного разума.

Так продолжалось три недели, и к концу третьей я превратилась в дерганую истеричку. Взяла больничный — на работу не хотелось, да и сил не было.

Матвей списывал все на гормоны беременных, но я видела проблему глубже. Пугающее, но логичное объяснение.

Болезнь?

Я боялась этого слова. Ведь не могла же сойти с ума от безумного влечения к человеку, давно покинувшему меня? Рациональное зерно во мне было всегда, но эти сны… Они пугали до чертиков.

Говорят, чтобы избавиться от страха, нужно посмотреть ему в лицо.

Существует ли магия? Можно ли оправдать ею те или иные действия, лишенные воли? Можно ли сказать, что нас заставляют поступать определенным образом, или все же нужно отдавать себе отчет: мы сами виновны во всем, что происходит с нами?

Впервые с того дня, как покинула квартиру Влада, я сознательно направилась туда. Бездумно. Импульсивно.

Погода испортилась, начался снег с дождем, но это удивительным образом успокаивало. Мне всегда нравился дождь, еще с детства. Я могла часами сидеть и смотреть на разбивающиеся о подоконник капли, а если промокала, попадая под ливень, чувствовала себя по — детски счастливой.

На автобусе я добралась до центра и пошла в сторону улицы, где находился дом Влада. Юркнула в подъезд вместе с каким‑то жильцом, поднялась на лифте на седьмой этаж.

Даже воздух здесь имел знакомый запах. Черно — белая плитка на полу отзывалась на мои шаги глухим звуком. Лестничная площадка встретила уныло, словно ворча: «Тебя выгнали давно. Чего пришла?»

Я закрыла глаза, пытаясь привести в порядок мысли, повторяя заученную до дыр речь, которую готовила целых два дня.

Выдохнула. Нажала на кнопку звонка.

Может, его и дома‑то нет. Все же человек занятой…

Замок звонко щелкнул, и дверь открылась.

Влад выглядел немного взъерошенным, словно только что проснулся, но это странным образом придавало ему шарма. Невольно всплыли образы из сновидений, и я поморщилась, стараясь прогнать их, очиститься.

— Нужно поговорить, — сказала я тихо, без приветствий. В глаза старалась не смотреть.

— Конечно. Что‑нибудь случилось?

— В двух словах не объяснишь. Пригласи меня пообедать.

Он помолчал несколько секунд, затем кивнул.

— Подожди внизу, хорошо?

Я спустилась, вышла на улицу. Облокотилась о кованые перила на крыльце.

Что я делаю? Безумие какое‑то…

Но в то же время почему‑то знала, что должна быть здесь. Нет, была уверена в этом.

Дождь прекратился, и я отстраненно наблюдала, как два воробья резвились около массивной лавочки с витиеватыми узорами на подлокотниках. Ощущение безысходности не покидало — душило, давило на сердце, отдавалось гулким стуком в висках.

Влад появился через пять минут. Жестом велел следовать за ним, открыл дверь автомобиля, и я села на переднее сиденье.

Отвернулась и смотрела в окно на мелькающие улицы, изредка украдкой поглядывая на Влада. Он казался расслабленным, непринужденным, но со мной не заговаривал, словно отложил все слова на то время, когда мы окажемся в более подходящей обстановке. А может, у него и не было для меня слов…

Мы остановились у небольшого ресторанчика на окраине. Обстановка была знакомой, раньше мы часто тут обедали.

Улыбающаяся официантка в зеленом переднике встретила у двери и проводила к столику у окна.

— Это странно, не находишь? — озвучила я свои мысли, смущенно взглянув на Влада. Казалось, данная ситуация нисколько не удивляла его. Наоборот, он словно ждал, когда я, наконец, заговорю.

— Что именно?

— Мы… то есть, я хочу сказать…

— Я знаю, зачем ты здесь, Полина.

Я опешила. Так и осталась сидеть, распахнув глаза и открыв рот от удивления. Придумываемая часами речь тут же забылась. Как это — он знает? Откуда?