Подумать, так в рассуждениях Лизердейла имеется своя логика. Если Камерон Экзетер работал чиновником в правительственных органах Новой Зеландии в шестидесятые годы, как могло ему спустя сорок лет, в Кении, быть сорок с небольшим?

Но если глава округа Экзетер – самозванец, тогда почему этот факт не получил отражения в заключении комиссии? Эдвард сотню раз перечитал это проклятое заключение, но в нем и намека не было на такую тайну. Оно вообще не касалось биографии отца. Теперь это забавное упущение показалось ему зловещим, чем-то угрожающим, затаившимся до поры.

Святоша Роли явно знает больше, чем говорит. Ждет, чтобы Эдвард ползал перед ним на коленях, моля о снисхождении. Показывал ли он ему эту фотографию, прибыв в Англию? Он не помнил, хотя странно было бы не показать. Допустим, он ее показал. Тогда старый хрыч не мог не заметить, что сорокалетний мужчина – не его брат. Тогда почему он не сказал сразу? И почему не сказал этого четыре года спустя, после резни, когда на него легло бремя опекунства над сыном самозванца? Чтобы наложить лапу на остаток семейных денег?

Обвинение считает, что, когда дедушка Экзетер скончался, завещав остатки своего богатства неправедного троим своим детям, подлинный Камерон Экзетер уже умер и был похоронен на противоположном конце света. Каким-то образом некто значительно моложе присвоил себе его имя, получил денежки и поспешно покинул Новую Зеландию. Таким образом он мог считать себя в безопасности до тех пор, пока держится подальше от брата и сестры покойного. Милорд, обвинение изложило свою позицию.

Высокоученая защита выражает свое сомнение. Зачем тогда подобному мошеннику хоронить себя в африканском буше?

Затем, парирует обвинение, что преподобный Роланд Экзетер отошел от активной миссионерской деятельности и направлялся на родину. Самозванцу грозило разоблачение.

Но почему в Африку? Почему не в Париж или Вену, или даже в Америку?

Эдвард попробовал посмотреть на этот вопрос глазами судьи и пришел к неминуемости обвинительного приговора. Он не мог отрицать неопровержимости фотографии. Но поверить в то, что отец, память о котором была для него священна, мог оказаться таким мошенником?.. Нет! Когда умерла Милдред Прескотт, отец стал опекуном Алисы и, следовательно, хранителем ее доли наследства. Он взял девочку к себе и заботился о ней, как о родной дочери. Он не отправился в Европу, чтобы промотать эти деньги. Он оставался служить людям Ньягаты до самой смерти.

Что, если за четыре года до смерти отца Роланд Экзетер уже видел эту фотографию? Нет, это совершеннейшая бессмыслица! Святоша Роли устроил бы целую историю – разоблачил бы самозванца, забрал бы все деньги себе и вышвырнул бы Эдварда на улицу. Ведь точно, вышвырнул бы?

Значит, Эдвард не показывал этой фотографии Роланду. Правда, он с уверенностью может утверждать, что сейчас она находится на пути в Лондон. Преподобный джентльмен скоро будет иметь удовольствие созерцать ее. Тайна его семьи не может иметь ничего общего с убийством в Грейфрайерз-Грейндж. Но какой полицейский откажется от возможности так запросто взять и раскрыть подлог двенадцатилетней давности?

К куску недоваренной трески, поданной на ужин, Эдвард почти не прикоснулся.

В девять часов сиделки совершали вечерний обход. Они делали пациентам массаж, перестилали постели на ночь, убирали цветы, поскольку спать в помещении с цветами вредно. Германия вторглась в Бельгию, Британия объявила войну. Добровольцы записывались тысячами. Даже эти потрясающие новости не доходили до Эдварда в его нынешнем состоянии. Все равно он выпал из жизни по меньшей мере на три месяца, пока не срастется кость; смерть на виселице представлялась ему сейчас куда вероятнее боевой славы.

Эдвард заметил перемену в отношении сиделок. Они делились с ним последними новостями, но не задерживались поболтать. Даже когда он старался казаться веселым и разговорчивым, они не отвечали ему. Они уже знали, что он убийца.

Эдвард пытался почитать последнюю главу «Затерянного мира», но строчки сливались перед глазами. Зловещее название книги – теперь он это ясно видел – как нельзя более кстати соответствовало происходящему.

Погасили свет. Больница затихла. Жизнь за окном, казалось, замерла. В Грейфрайерз по вечерам вообще тихо. А сегодняшний вечер все и подавно стремились провести с семьями или друзьями, пытаясь свыкнуться со столь внезапно поразившей мир катастрофой. Если где-то и проходил патриотический митинг, то до больницы Альберта не долетало ни звука.

Сон не шел. Эдвард хмурился и страдал в промокшей от пота постели. Надо бы завтра попросить о встрече того адвоката, о котором говорила миссис Боджли. Или это будет означать признание вины? Может, лучше подождать Лизердейла с обвинением? Кто мог убить старину Волынку? Как? Зачем? Он не понимал уже ровным счетом ничего.

Единственное, в чем он может быть уверен, – это в том, что у него нет другого выбора, кроме как оставаться здесь и ждать. Бежать некуда. Разве что к Алисе… нет, он не может так ее подставить. Он не может ходить. У него нет ни денег, ни одежды. Да и невозможно натянуть брюки поверх шины. Вот если бы у него уже был гипс…

Допустим, он все-таки показывал карточку святоше Роли? Допустим, Роли узнал на ней своего брата, но на тридцать лет моложе, чем ему положено быть? Это объяснило бы его упоминания о поклонении дьяволу. То есть он хотел сказать, что Камерон подобно доктору Фаусту продал душу дьяволу в обмен на вечную молодость?

О Боже! Это еще безумнее, чем ключи, сами собой запрыгивающие в горшки, или убийцы, свободно проходящие сквозь запертые двери.

Должно быть, он все-таки заснул. Разбудил его свет из коридора. Вошла ночная сиделка. Эдвард видел только темный силуэт. Он приветственно поднял руку.

– Не спится? – спросила она. – Что, болит?

– Нет. Плохие новости.

– О, они придержат немцев, пока вы не попадете на фронт. – Сиделка положила руку ему на лоб, проверяя температуру.

– Не это. Мои личные дела.

– Простите. Я могу вам помочь?

– Найдите мне хорошего адвоката.

Она произнесла «О!» так, словно только сейчас вспомнила, кто он такой.

– Хотите, я попрошу у доктора снотворное?

Эдвард уже думал об этом.

Он чуть не сказал «да».

– Нет, спасибо. Обойдусь.

– Я еще зайду попозже. – Она выплыла, и палата снова погрузилась в темноту. Только тоненький луч света пробивался через дверную щель.

Он вернулся к своим мрачным мыслям. Постепенно до него дошло еще одно: запоздалая реакция сиделки свидетельствовала о том, что Лизердейл отозвал своего сторожевого пса. Возможно, тот просто потребовался для какой-то более неотложной работы. Замечательно! Теперь подозреваемый может выбраться из больницы и удрать в Бразилию или куда-нибудь еще. Когда вернется сиделка, он попросит у нее пару костылей.

Сквозь полудрему Эдвард услышал, как опять открылась дверь. Щурясь, он рассмотрел все тот же темный силуэт на фоне дверного проема. Он удивился, с чего это сиделка сняла шапочку. Но увидев ее длинные кудрявые волосы, понял, что ошибся. Это не сиделка!

– Двард Кисстер? – Голос был хрипловатый. И этот акцент – на Эдварда сразу же нахлынули воспоминания. Целая лавина воспоминаний!

Он забился, как выброшенная на берег рыба, пытаясь то ли сесть, то ли дотянуться до веревки звонка. В результате только дернул ногу, и все тело пронзило болью. Эдвард вскрикнул.

Тут он увидел в ее руке что-то, отсвечивающее металлом, и закричал уже во всю глотку.

Она шагнула от двери, заходя к нему справа. Угроза!

Он закричал, призывая на помощь, выкрикивая первые слова, что пришли ему в голову.

– «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом!» – Схватив ближайшее к нему оружие, оказавшееся все той же миской в форме почки, он продолжал кричать.

– «Иль трупами своих всю брешь завалим. В дни мира…» – Он изо всех сил швырнул миску. – «…украшают человека смирение и тихий…» – Атака явно застала ее врасплох, и снаряд ударил ей прямо в лицо. Она с криком отшатнулась назад. Миска со звоном упала на линолеум. – «…скромный нрав! Когда же грянет ураган войны…»