- Сильно болит?

- Нет.

Я закрываю ноутбук, и ребенок снова спрашивает:

- Можно с тобой поговорить?

Меня трогают его слова, а особенно его отзывчивость. Кажется, в наших отношениях намечается большой прогресс.

- Конечно. Проходи, садись рядышком.

- Прямо на пол?

Я весело пожимаю плечами:

- По крайней мере, отсюда мы точно не свалимся.

Мальчик улыбается. Наконец, он улыбнулся. Я готова хлопать в ладоши от радости.

Он усаживается напротив меня и смотрит мне прямо в глаза. Так мы, не говоря ни слова, и переглядываемся. Меня это нервирует, но я твердо настроена выдержать взгляд его раскосых глаз, так же как неоднократно выдерживала тяжелый взгляд его дяди. Наконец, мальчик произносит:

- Прости, прости меня, пожалуйста, - его глаза наполняются слезами, и он шепчет, - ты ведь простишь меня?

Я взволнована. Твердый и независимый Флин плачет! У меня очень мягкий характер, и я не могу видеть ничьи слезы. Просто не могу!

- Ну конечно, я тебя прощаю, солнышко, только перестань плакать, ладно?

Он, глотая слезы, соглашается, и чтобы снять с него часть вины, я говорю:

- Я тоже в этом виновата. Не надо было мне лезть на стену и…

- Нет, это только моя вина. Я запер все двери и не дал тебе зайти. Я злился, и… я плохо поступил, и я пойму, если дядя Эрик отправит меня в интернат, как обещают Соня и Марта. Он предупредил меня в последний раз, но я снова его разочаровал.

Меня убивают боль и страх, которые я вижу в его глазах. Флин не поедет ни в какой интернат. Я этого не позволю. У меня сердце кровью обливается от его сомнений и неуверенности, и я отвечаю:

- Но он ведь ничего не узнает, потому что ни ты, ни я не собираемся ему об это рассказывать, ты со мной согласен?

Флин никак не ожидал такой моей реакции, и теперь удивленно глядит на меня.

- Ты не рассказала дяде, что произошло?

- Нет, солнышко. Я просто сказала ему, что шла по снегу, поскользнулась и упала.

И тут неожиданно я вспоминаю слова своего отца. Только что мне удалось удивить Флина, и это пробило брешь в его защите. Я улыбаюсь. Плечи мальчика расслабляются, как будто бы с них только что сняли тяжелую ношу.

- Спасибо, я уже представлял себя в интернате.

Меня трогает его откровенность.

- Флин, ты должен мне пообещать, что никогда больше не будешь так себя вести. Никому не хочется отправлять тебя в интернат. Наоборот, кажется, что именно ты своими поступками делаешь все, чтобы туда попасть. Ты разве сам этого не понимаешь?

Он не отвечает, тогда я задаю ему вопрос:

- Что случилось в тот день в колледже?

- Ничего.

- Ну уж нет, дорогой! С секретами покончено! Если ты хочешь, чтобы я тебе доверяла, ты должен доверять мне и рассказать, какого черта происходит в колледже, и почему все утверждают, что ты начал драку, хотя я уверена, что это не так.

Он закрывает глаза, пытаясь просчитать последствия того, что он собирается мне сообщить.

- Роберт и другие мальчики начали меня дразнить. Они как обычно называли меня узкоглазым, трусливым кроликом, боякой. Они насмехались надо мной, потому что я не умею кататься ни на скейтборде, ни на велосипеде, ни на роликах. Я старался, как всегда, не обращать на них внимания, но когда Джордж толкнул меня на пол и начал бить, я схватил его скейт и ударил его по голове. Я понимаю, что не должен был так поступать, но…

- Эти наглецы говорили тебе такие слова?

Флин кивает головой.

- Они правы. Я ничего не умею.

Я про себя проклинаю Эрика. Он своими страхами, что что-нибудь случится, довел дело до такой ситуации. Мальчик шепчет:

- Учителя мне не верят. Для них я просто чудак, белая ворона в классе. И раз уж у меня нет друзей, которые бы меня защищали, всю вину всегда сваливают на меня.

- А твой дядя тоже тебе не верит?

Флин пожимает плечами.

- Он ни о чем не догадывается. Он считает, что я сам создаю проблемы, потому что я конфликтный ребенок. А я не хочу, чтобы он узнал, что мальчишки издеваются надо мной, потому что я трус. Мне не хочется его разочаровывать.

У меня болит душа. Несправедливо, что Флину приходится нести это бремя в одиночку и что Эрик ничего не знает. Мне нужно с ним переговорить. Но сейчас не это главное. И, сосредоточившись на ребенке, я беру в ладони его лицо и шепчу:

- Ты плохо поступил, ударив мальчика скейтом по голове. Ты ведь это понимаешь?

Флин кивает, и, желая ему помочь, я продолжаю:

- Но я не позволю, чтобы тебя еще кто-нибудь обидел.

Его глазенки внезапно оживают. Он так напоминает мне племянницу.

- Прижми большой палец к моему. А когда они сомкнуться, дай пять.

Он делает то, что я сказала и снова улыбается.

- Это тайный знак дружбы между моей племянницей и мной. Хочешь, теперь он станет и нашим с тобой знаком?

Он соглашается, улыбается, и я готова прыгать от счастья. Перемирие. Наконец-то у нас с Флином наступило перемирие. И когда мне кажется, что лучше уже быть не может, он говорит:

- Спасибо тебе за то, что спала эту ночь у меня.

Стараясь показать ему, что это пустяки, я пожимаю плечами.

- А, ладно! Спасибо, что пустил меня переночевать в твоей кровати.

Он с улыбкой отвечает:

- Ты не боишься грозы. Я знаю. Ты ведь взрослая.

Я заливаюсь смехом. Как умен этот чертенок!

- Знаешь что, Флин? Когда я была маленькой, я тоже боялась грома и молнии. Каждый раз, когда приходила гроза, я сразу же бежала в кровать к родителям. Но моя мама научила, что не надо бояться капризов погоды.

- И как она тебя этому научила?

Я улыбаюсь, и, вспомнив ее ласковый взгляд, теплые руки, нежную улыбку, объясняю:

- Она говорила мне закрыть глаза и думать о хорошем. А однажды она купила мне талисман. Его звали Кальмар. Он стал моей первой собакой, моим супердругом и суперталисманом. И когда надвигалась гроза, Кальмар забирался ко мне в кровать, и с ним мой страх проходил, я становилась храброй. Мне больше не нужно было идти в родительскую постель. Меня защищал Кальмар, а я защищала его.

- А где он сейчас?

- Он умер, когда мне было пятнадцать лет. Он на небе с моей мамой.

Флин удивляется, когда я ему это рассказываю. Я решаю не упоминать о Курро, это было бы слишком жестоко.

- Да, Флин, моя мама умерла, как и твоя. Но знаешь? Она вместе с Кальмаром сверху дает мне силы, чтобы я ничего не боялась. Уверена, что твоя мама делает то же самое для тебя.

- Ты в это веришь?

- О, да! Конечно, я в это верю.

- Я совсем не помню маму.

Я очень тронута грустью в его голосе:

- Это нормально. Ты был очень маленьким, когда она ушла.

- Мне бы хотелось узнать ее.

Его боль становится моей болью. Мое сердце не позволяет мне уклониться от этой темы, и я тихо говорю:

- Думаю, что ты можешь узнать ее, увидев ее глазами людей, которые ее любили, например, твоей бабушки Сони, тети Марты и Эрика. Так ты будешь вспоминать о ней и узнавать, какой она была. Несомненно, твоей бабушке будет приятно рассказать тебе о ней.

- Соне?

- Да.

- Она вечно занята, - возражает мальчик.

- Это вполне закономерно, Флин. Если ты не позволяешь ей ни заботится о тебе, ни баловать тебя, она должна продолжать как-то жить. Люди не могут ждать, когда их позовут, у них есть собственная жизнь, свои заботы, они должны продолжать жить, какую бы боль им не причиняло такое равнодушие. Кстати, а почему ты зовешь ее по имени, а не бабушка?

Ребенок пожимает плечами и на какое-то время задумывается над ответом.

- Не знаю. Думаю, что потому что ее зовут Соня.

- И тебе не хотелось бы звать ее бабушкой? Уверена, что ей было бы приятно, если бы ты ее так называл. Позвони ей как-нибудь, сходите с ней поужинать, пообедать или просто попить чаю. Попроси ее рассказать тебе о твоей маме, и я убеждена, что она покажет тебе, насколько ты важен для нее и для тети Марты.

Мальчику эта идея приходится по душе. Мы погружаемся в молчание. Но вдруг он произносит: