Остаток дня прошел как в тумане. Я маялся и не знал, чем заняться. Полистал книгу, которую притащил Кузьмич. Поспала, пообедал, поприставал к медсестрам на предмет смерти старика, родственников и других полезных сведений.

Девчонки практически ничего не знали, кроме того, что привезли Федора Васильевича на скорой, а кто машину вызывал, не в курсе. Про родню тоже ничего толком не выяснил. Вроде круглым сиротой старикан слыл и отшельником. Кто-то из медичек посоветовал обратиться к санитарке Алевтине Митрофановне, но шустрая тетка в возрасте словно сквозь землю провалилась.

Помаявшись, я завалился с книгой в кровать, твердо намереваясь завтра после обхода слинять из больницы и поехать в поселок Лиманский на разведку. Место это я не просто знал. Я там бывал каждое лето, начиная лет с четырех и до первого класса. Стоял там у бабушки домишко с хозяйством на отшибе. Туда меня отвозили родители с июня по август на постоянное место жительство, так сказать, а сами приезжали на выходные.

Человеческая память странно устроена, стоит вспомнить что-то хорошее, как мозг сразу переключается с основной задачи на приятное ничегонеделание. Память сразу же принялась подсовывать картинки из прошлого. В деревню мы ездили всегда вдвоем с бабушкой на старом рейсовом автобусе.

Городская автостанция находилась в черте города, в двух шагах от площади Революции, и мы ходили туда пешком. Покупали билет в окошке касса, непременно большой вкусно пахнущий пирожок с мясом мне и садились ждать время отправления на неудобные синие скамейки.

Раздолбанный пыльный автобус увозил нас от городской суеты в деревенскую идиллию. В него битком набивались деревенские жители со своими хабарями, было шумно, тесно, пахло едой и перегаром. Мужики снимали нервный стресс от поездки в рюмочной.

Всю дорогу я обычно сладко спал на бабушкиных коленях. Собственно, я и сейчас засыпаю в любом транспорте, если ехать далеко. Примерно через час мы приезжали в поселок, выходили на остановке, заходили в единственный магазин.

Сельские магазины удивляют меня до сих пор все тем же запахом и прилавками-отделами. Хлеб, сахар, крупы, одежда, грабли и тяпки — все это на разных полках в одном месте. И запах. Отчего-то эта странная смесь свежего хлеба, хозяйственного мыла, пыли и синтетики нравится мне до сих пор. Хотя таких вот точек в деревнях все меньше.

Мы покупали хлеб и булочки и отправлялись к нашему дому. Идти приходилось через весь поселок. Случайно или намерено, но наши владения находились на отшибе. Названий улиц я, конечно же, не знал. Да оно мне и не нужно было в моем возрасте. Но идти по пыльной сельской дороге, загребая высохшую землю ногами — это ли не счастье? Благо бабуля меня за это никогда не ругала.

Она вообще к моему воспитанию относилась просто. Хочешь кушать — кушай, не хочешь — не ешь. Я с бабушкой «дружил» против маминых обедов. По малолетству жутко ненавидел вареную капусту в борще, всегда или скидывал её бабушке в тарелку, или выкидывал в мусорное ведро. Мучение было, если мама возилась на кухне, пока я обедаю.

Злосчастная капуста, откинутая на края тарелки, требовала немедленного уничтожения. На маму мои аргументы не действовали, и приходилось либо давиться, либо выжидать момент. Никогда не понимал это насилие над детьми: захочет есть, попросит сам, зачем заставлять?

В живот заурчало, я достал пирожок из пакета, откусил и понял: а Лена-то сегодня так и не пришла! За окном спустились летние сумерки, через открытое окно слышались веселые голоса и детский смех из парка культуру и отдыха. Больничный городок находился стык в стык с парковой территорией. Как раз в дырку в заборе, проделанную добрыми горожанами, мы с бабушкой и ходили на автостанцию: через парк, по больничным аллеям и дальше к площади. В моем времени из-за всяких уродов все нычки позакрывали, осталось два официальных входа-выхода с охранниками и шлагбаумами.

Пирожок залетел на ура, я вытащил второй, решил было попросить у медсестер кипяточка, но вставать, идти и балагурить оказалось лениво, решил ограничиться водой. Выпечка снова окунула в прошлое, и я продолжил шагать по пыльной тропе, держась за бабушкину руку, по дорогам совей памяти.

Широкая сельская улица от остановки-магазина шла по прямой и раздваивалась вправо и влево. Поселок был маленький. Мы уходили налево и шагали по солнцепеку вдоль колхозных полей. Разномастные дома с заборами через которые модно разглядеть весь двор чуть не до самых огородов. Гуси в загонах за двором, куры, корова — это уже достаток, не все держали.

В самом крайнем доме жила Трандычиха. Сколько лет прошло, а я все удивляюсь, вспоминая это имя: не разу не слышал, чтобы это забавная тетка, чем-то похожая на старуху Шапокляк, с такой же гулькой и носом, трындела без умолку. Синий забор, синие ставни, колонка на углу. К ней мы с бабушкой ходили за парным молоком. Ух и вкуснотища, особенно со свежим домашним хлебом. Отломишь краюху, глотнешь молока и все, больше ничего не нужно. Вот оно, счастье!

Наш дом стоял на отшибе. После Трандычихи шли заброшенные участки с останками чьих-то хат, а потом начинался на двор. С подворьем для кролей, куриным сараем, огромным фруктовым садом, не менее большим огородом, который спускался к речке, хлебным полем через дорогу. В нем мы с братьями и сестрами играли в прятки.

Во дворе стояло больше жестяное корыто с нагретой водой. Для походов на речку я был мал, поэтому огромный таз был маленьким прудом для меня. едва я нырял в посудину, приходил наш огромный пес — немецкая овчарка Мухтар, падал рядом и радовался брызгам и поливанию из ведерка или лейки.

Колодец стоял почти посреди двора и играл роль холодильника. В него мы с бабушкой спускали баллон с молоком, в августе скидывали арбузы, чтобы охладить. А потом вылавливали круглый полосатый скользкий фрукт (или овощ?) ведром ели, сидя под раскидистым абрикосовым деревом, в летних сумерках.

Бабушка хоть и мало общалась с соседями, но знала всех наперечет. Сплетнями не занималась (не собирала и не рассказывала), но здороваться и обращаться ко всем по именам и отчествам научила меня с малых лет. И вот убей меня — не помню я ни одного Федора Васильевича, работающего в городе архивариусом. Оно понятно, профессий мне никто не называл, но многие имена я помнил до сих пор.

Незаметно для себя я задремал. Проснулся от скрипа двери, но подниматься не стал. В палату вошла незнакомая медсестра и прямиком направилась к кровати старика. Постельное белье забрали еще днем, железные пружины кровати весь день неприятно скалились в потолок, напоминая о случившемся. А вот за вещами деда так никто и не пришел. Или забыли, или… Или Сидор Кузьмич за ними приходил, но не стал забирать при мне. Или я опять фантазирую.

Медичка прошла к тумбочке, вытащила из не все, небрежно сложила нехитрые пожитки в стопку и ушла. Я сделал зарубку в памяти: расспросить завтра, кто забрал стариковские вещи, расслабился и незаметно для себя уснул. Во сне приходила бабушка, качала головой, сетуя на что-то, грозила пальцем, а потом протягивала мне небольшой сундучок.

Его я помнил очень хорошо. В одно лето разгулялись грозы. Заливала так, что дорога превратилась в полноводную в реку. Когда вода спала, грязь превратилась в сказочное место. Из жидкой — лепились всякие куличики, из потрескавшихся застывших кусков — строились пирамиды. В ней же отыскивались невероятные сокровища, которые принесли с собой ливни. Разноцветный железный сундучок-сувенир я тоже откопал в грязи. И хранил потом в нем свои пацанячьи сокровища. Помню, я забрал его в конце лета с собой в город, а вот куда он потом делся — не помню.

Сколько я не мучился во сне, бабушка не ответила ни на один вопрос. Да и спал я почти без сновидений. Проснулся рано, подумал-подумал, и решил свалить по тихой. До автовокзала рукой подать, а маяться без дела, в сотый раз передумывая одни и те же мысли, насточертело. Быстренько привел себя в порядок по всем фронтам и выскользнул из травматологического отделения, пользуясь тем, тем, что медсестры все еще кемарят в сестринской.