Я заглянул в чашки. Донышки обеих покрывал слой плесени. Явно в дом никто после того, как хозяин попал в больницу, никто не заходил. Но почему? Федор Васильевич сам все позапирал? Но ведь он ногу сломал, как такое возможно? Или настоял, чтобы помогли, но в дом при этом не пустил никого? А как же тогда документы? Ведь они все были в сумке в тумбочке. Не мог же старик в самом деле самостоятельно с переломом подняться, зайти за бумагами, выйти и замкнуть двери?

Минут за пятнадцать я обошел две три небольшие комнаты, маленькую кухоньку, нашел и заглянул в подпол, но того, зачем пришел так и не обнаружил. Иконы, про которую рассказывал Федор Васильевич, в доме не было.

Собственно, в доме Лесаков Федора Васильевича икон не было от слова совсем ни в одном углу. На стенах красовались какие-то картины, карандашные рисунки городских улиц, схемы и немного фотографий кажется нашего Энска.

Дом я обыскал дважды. Отчего-то возникло ощущение: если я не найду икону сегодня, то следующего раза не будет, её найдет кто-нибудь другой. Интересно, что все-таки Игорек искал у старика?

С другой стороны, дед был архивариусом, мало ли какие секреты хранил, которые можно продать. Вопрос: откуда Васильков знал деда или про деда? Кто его послал в этот лом, зная, что хозяин лежит в больнице. Я отодвинул стул и уселся за стол. Медленно, сканируя каждый сантиметр, принялся оглядывать большую комнату. Ничего лишнего, никаких украшетельств. Похоже, старик доживал свой век один, баловался фотографией, судя по обнаруженному чуланчик с фотооборудованием для проявки и печати, и увлекался сбором картин.

Точнее, репродукции, а так кто его знает. В живописи я не разбирался от слова совсем. Полотна висели в простенках между окнами, над диваном и над телевизором. Я поднялся и подошел к старому советскому агрегату. Однако, неплохо жил Федор Васильевич, у окна неплохая такая сетевая ламповая радиола «Серенада-402».

Над приемником висела картина. В центре восседала женщина в старинных одеждах навроде тех, в которых изображают людей на иконах. Возле нее ползал ребенок, сбоку расположился то ли юноша, то ли девушка в красном плаще и еще один ребенок. Вся эта компания находилась на какой-то поляне, окруженной шорами. Подпись художника отсутствовала.

Я перешел к следующему полотну. Напротив обеденного стола на тумбочке красовался телевизор «Таурас 207». Я с каким-то внутренним трепетом оглядел его всо всех сторон, потрогал кнопки, но включать не стал. Такой агрегат литовской сборки приобрел кто-то соседей. Так мужики, в том числе мой отец, иной раз летними вечерами собирались на лавочке у подъезда и принимались обсуждать достоинства и недостатки всех моделей, имеющихся в нашей пятиэтажке, в том числе и этот. В «Таурасе» мужское население нашего двора больше всего впечатлял проводной пульт управления.

Я оторвался от телевизора и принялся разглядывать картину, которая висела над ним. Второе полотно чем-то напоминало первое. Скорей всего младенцем и одеждой, которая была на женщине. Платье напоминало скорее куски ткани, в которую завернули женское тело. Хотя здесь скорее юная девушка, у которой на коленях сидит очень упитанный ребенок, я бы даже назвал его толстячком, тянул руки к какому-то предмету, желая отобрать его у сестры или матери?

Я склонился поближе, пытаясь рассмотреть., что протягивает ему девушка. Оказалось, это цветок очень странной формы. Четыре лепестка походили скорее на маленький крестик, чем на растение. Странная фантазия, однако у художника. И тут меня словно обухом по голове шандарахнуло. Это ж надо быть таким идиотом Леха! Какие женщины, какие девочки? Видишь светящиеся овалы на головами у обоих? Так вот это, походу пьесы, пресловутые нимбы. А значит на картине не девушка с ребенком, в скорей всего дева Мария с младенцем.

Я вернулся к столу, оседлал стул и принялся разглядывать обе картины, пытаясь сообразить, подходят ли они под определение иконы. Я четко помню, что Федор Васильевич закрыл глаз, подтверждая именно это слово. Но в моем понимание икона в доме — это, так сказать, картины в окладах небольшого, на крайний случай среднего размера, которые размещают непременно в одном из углов комнаты. А здесь — репродукции неизвестного художника. Ну, хозяин, скорей всего знал, кто написал эти полотна в оригинале, но мне сюжеты ни о чем не говорят. Я не любитель художественных галерей и всего прочего.

Думал я недолго, плюнул на вес, сходил на кухню, отыскал нож и вернулся в комнату. Надеюсь, Анна Сергеевна мне голову не оторвет за повреждение картин. Почему-то я был уверен, именно она займется похоронами и поминками соседа. Уж не знаю, кем они приходились друг другу, но дружили — это точно.

В хале я осторожно снял первую картину и уложил на стол. Однако, давно висит, судя по яркому пятну на стене. Поколебался но все-таки решительно приступил к «вскрытию» рамы. Для начал оглядел со всех сторон, но никаких конвертов или еще чего на задней стенке не обнаружил. Ладно, была не была. Я подковырнул ножом кусок обрамления, дерево крякнуло, но не поддалось.

Черт, придется ломать, похоже. Я заколебался, но желание разгадать загадку, заданную Федором Васильевичем, свербило внутри, не оставляя выбора. Решительно нажал на рукоятку и вздрогнул, негромкий треск треснувшего дерева показался мне громовым ударом.

М-да, ломать — не строить, Леха. А ломать я всегда горазд, собственно, как и строить. Вот только первое аккуратно не получается. Под мои нажимом рама отошла с одного и я постарался как можно осторожнее отделить её от изображения, чтобы не повредить картину.

Наконец, все части обрамления лежали на столе, полотно стало напоминать конструктор «Собери меня»: холст отдельно, палки рядом. «Черт, а обратно его как собирать? — мелькнула запоздалая мысль. Я в прямом смысле почесал затылок и решил, если не получится, привезу из города новые рамы. Интересно, кстати, а наследники у деда все-таки есть? Или он реально круглый сирота? Кому тогда дом достанется? Государству?

Мысли скакали как блохи по незнакомой собаке, пока я разглядывал каждую запчасть разломанной рамы, подковыривая каждую подозрительную щелочку. Результатом моих стараний стала груда щепок на столе, которыми впору костер разжигать но никак не картину оформлять. Я огорчённо вздохнул: все-таки придётся покупать новые рамы.

Отложив деревянный «конструктор», взялся а холст. На него убил три минуты — полотно как полотно, ни тебе двойного слоя ткани, ни подозрительных выпуклостей или впуклостей. М-да, придется вторую дербанить.

Глянул на часы, висевшие здесь же, над дверным проемом. До проходящего автобуса времени оставалось маловато. А еще Анне Сергеевне обещал зайти после поисков, надо ускоряться.

Разлом второй картины прошел как по маслу. Но и он не дал результатом. Неужели я ошибся и зря только изуродовал рамы? Я выругался вслух, сходил на кухню, отыскал ведро, прикрытое крышкой, как и предполагал, в нем была вода. Ну и черт с ней, что застоявшаяся, н позеленела и ладно. В горах на учениях и не такое приходилось пить. Напился и пошел дальше думу думать.

Решил в третий раз обойти дом, особенно пристально разглядывая стены с картинами и прочими художественными изысками. Подумал и, чтобы не терять времени, начал снимать со стен все, что висит и фотографии, и рисунки, и календарь с двери в спальню. Сволок все добро в зал, свалил на диван для начала, потому что на столе лежали разобранные картины.

Над же, архивариус оказался хорошим фотографом. Старый город на черно-белых снимках выглядел как настоящий, а не как застывшее мгновение. Свет, ракурс, композиция. Я пересматривал фотки, пытаясь отыскать то, что зачем пришел (еще бы я понимал, что ищу — было бы совсем замечательно!).

О, надо же, ни за что бы не подумал, что водонапорная башня может выглядеть так величественно и художественно. Интересно, что за мужик стоит спиной к зрителю на фото? Случайный кадр или так было задумано?