К счастью, мне повезло. Когда я захлопнула за собой дверь и с облегчением вздохнула, меня уже ждала немолодая улыбчивая женщина, которую так и хотелось назвать нянечкой. Полненькая, с собранными в пучок темными с проседью волосами и в аккуратном халате. Вспомнился сразу детский садик… Пахло тут, кстати, очень похоже. Котлетами и тушеной капустой.

Нянечка повела меня по длинным светлым коридорам к кабинету директора. Из дверей, выходящих в коридоры, иногда выглядывали дети разного пола и возраста, похожие на любопытных зверьков, но, повинуясь энергичным жестам женщины, исчезали. Я шла, стараясь не поднимать глаза от пола.

Директриса детдома тоже оказалась приветливой и улыбчивой, но в то же время деловой и практичной женщиной. Неплохое сочетание, если все эти качества используются на пользу воспитанникам, а не ради личного обогащения.

После обычного обмена любезностями я начала задавать вопросы — и поняла, что удача сегодня не на моей стороне. Доктор, осматривавшая Алю сразу после ее помещения в детдом, вышла на пенсию и уехала к родным в Израиль. Из трех воспитательниц, хорошо знавших девочку, одна умерла, другая после выхода на пенсию вернулась в родную деревню, а третья сейчас была в отпуске в Турции. Это показалось мне крайне подозрительным; впрочем, я понимала, что в жизни бывают и более дикие совпадения.

— А сами вы, Аделаида Николаевна, помните Алю? — спросила я, уже ни на что не надеясь.

— Да, — к моему изумлению, директриса очень энергично кивнула. — Сами понимаете, история необычная — такие хорошо помнятся.

— Скажите, какой вам показалась Аля в первое время пребывания в детдоме? Испуганной? Растерянной? Ваше мнение очень важно, ведь у вас огромный опыт общения с детьми.

— Ох… — Аделаида Николаевна махнула рукой. — Именно из-за своего опыта я ничего толкового об Але сказать не могу. Да, она выглядела потрясенной, но, поверьте, это отнюдь не показатель. Не знаю, хорошо это или нет, но реакции детей на стресс абсолютно непредсказуемы. Я видела мальчика, который совершенно искренне улыбался через несколько часов после того, как его отец убил мать. Знаю девочку, которая сбежала из дома, так как родители отказались купить ей новый мобильник; когда я разговаривала с беглянкой, она просто билась в истерике от обиды на папу с мамой. Так что тут все сугубо индивидуально и помочь вам я ничем не могу.

— Понятно… А одежду Али вы помните? Какой она была? Поношенной? Новой? Фирменной? Китайской дешевкой? Подходила ли по размеру и возрасту? Как долго, по-вашему, девочка оставалась именно в этой одежде?

— Понимаю, что вы хотите знать, — директриса кивнула. — Аля была очень хорошо одета — не от кутюр, но вполне прилично. Наряд ей явно подбирали с заботой и любовью. Девочка оставалась в этой одежде дня два-три, но не больше.

— Ага. Спасибо, это уже что-то. А в полицию — или тогда это была еще милиция? — вы насчет Али обращались? Что там сказали?

— Да, обращались, — Аделаида Николаевна немного смутилась, — к очень хорошему человеку, моему давнему знакомому. Он отправил запросы по всей стране, но никаких известий о пропаже ребенка с приметами Али не нашел.

— А объявления вы давали? В газеты или интернет?

— Да, но не сразу, а через две недели. Так посоветовал мой знакомый из милиции. Он считал, что Аля может находиться в опасности и лучше не давать сведений о ее местонахождении, пока ситуация не прояснится. Когда же ничего подозрительного не обнаружилось, мы обратились в газеты — наши, приволжские, алябьевские, уреминские. Отовсюду приехали журналисты и написали об Але заметки, но никто не откликнулся, за исключением уреминской дамы, которая много лет состоит на учете у психиатров. Она узнала в Але свою пропавшую внучку, беда в том, что у этой особы и детей-то никогда не было. Мы и на телевидение приволжское обращались, там сначала заинтересовались, обещали прислать съемочную группу, но что-то у них не сложилось. Оно и понятно. Приволжску только трехсот тысяч не хватает до миллиона жителей — огромный город! По их меркам мы — глухая провинция.

— Понятно…

Больше вопросов я придумать не смогла. Узнав контакты всех пенсионерок и отпускниц, а также хорошего человека из полиции и — на всякий пожарный — фамилию, имя и отчество фальшивой уреминской бабушки, я попрощалась с директрисой и бегом кинулась к выходу. Вновь оказавшись на улице, я почувствовала себя Эдмоном Дантесом, наконец-то сбежавшим из замка Иф. Мне показалось, что я провела в детском доме несколько лет жизни.

Других дел в Приозерске у меня не было, и я вполне могла вернуться в родной город. Но вместо этого почему-то вновь вернулась на остановку «Гастроном № 2», уселась на Алину скамейку и стала размышлять.

На первый взгляд, проще всего обратиться к хорошему человеку из полиции. Но, во-первых, я до смерти боюсь ментов. Во-вторых, профи не любят любителей. В-третьих, именно знакомый директрисы наверняка в курсе темных делишек, ежели таковые имеются: очень уж подозрительно выглядит одновременное исчезновение всех сотрудниц детдома, которые хорошо знали Алю. Коррумпированный мент способен очень сильно испортить мою единственную и неповторимую жизнь. Убить, наверное, не убьет: надолго отстранить меня от дел можно, просто сломав мне обе ноги. И пойди потом докажи хоть что-то!.. Нет уж, хорошего полицейского оставим на самый крайний случай.

Да и вообще, кто я такая? Гадалка без лицензии на магическую деятельность. Так что и светить свой интерес, пожалуй, не стоит. Тут будущее представляется мне ясным без всякого хрустального шара. Ничего хорошего я там не вижу.

К вечеру становилось прохладнее, и я отодвинулась ближе к стенке остановки, невольно думая о том, как тут сидела девочка, точно также забившись в уголок, чтобы не дуло. Куталась, видно, в свою курточку и смотрела по сторонам большим испуганными глазами. Как же ее сюда занесло… Я снова посмотрела по сторонам, но так ничего и не придумала.

Что же тогда остается, если не обращаться в полицию? Поговорить с бывшими коллегами, публиковавшими заметки об Але? Но журналисты, скорее всего, знают лишь то, что услышали от директрисы, иначе бы она упомянула о журналистских расследованиях. Так что к журналистам обратимся, когда на повестке дня не останется никого, кроме хорошего полицейского.

А, собственно, что у нас вообще есть на повестке дня? Если пропавшую девочку никто не искал — значит, она, что называется, из неблагополучной семьи. Алкоголики-наркоманы-тунеядцы или еще хуже — профессиональные нищие-мошенники-сутенеры.

Но осмотр врача не обнаружил у Али никаких повреждений, да и одета она была хорошо. Беженцы? Эмигранты? Пассажиры поезда дальнего следования? Родители погибли в катастрофе или были убиты, а ребенок выжил… Тогда понятно, почему Алю никто не искал. Но она говорит по-русски очень правильно и без малейшего акцента, а он непременно появился бы, если бы семья жила в чужой стране. Хотя у русских Белоруссии и Украины акцента могло и не быть… Но почему же пропавших не искали родные, друзья и соседи? Целая семья — не иголка в стоге сена, она не может просто так взять и исчезнуть.

Ох, как же все сложно! В каких обстоятельствах пропавшего ребенка из хорошей семьи — неважно, нашей или иностранной — никто не будет искать? Есть только один вариант…

Ехать в родной город было долго. Ждать столько времени я не могла. Поэтому достала свой древний мобильник и открыла поискуху. Для начала, помня крайне неприятное впечатление, оставшееся у меня от заброшенной фабрики, я поискала инфу о преступлениях, случившихся в Приозерске в промежутке от недели до нескольких часов перед появлением Али на остановке. Девочка вполне могла оказаться невольной свидетельницей, не замеченной злоумышленниками.

Увы, поиски мои не увенчались успехом: ничего хоть немного подходящего я не нашла. Возможно, хороший человек из полиции знает больше, и я сделала зарубку на память: спросить его, если нам все же доведется встретиться.