Из любопытства она разгребла кедами кучу, обнаружив самые разнообразные предметы. Здесь были высушенные морские животные, стреляные гильзы, деревянные, источенные червями обломки, обрывки сетей. Всё перемалывало, всё нивелировало море. При желании за какой-нибудь час можно было собрать целую коллекцию поплавков. Вот правильные прямоугольники легчайшего дерева с чёрными японскими иероглифами (слова молитвы о рыбацком счастье), вот окисленный в морской воде пенопласт со словами “Made in…” (творение высокомолекулярной химии), вот скреплённые деревянными колышками пластины драгоценного пробкового дуба (древнейший продукт цивилизации, который, как и сотни лет назад, изготовил какой-нибудь бедняк, а вот и кухтыль из бутылочного стекла, сработанный стеклодувом Владивостока. Где-то в открытом океане разыгрались тайфуны и штормы. Порвали сети. Разнесли по волнам эти поплавки бог знает куда. Нет, наверное, такой песчаной полоски, где бы не валялись они в гниющих кучах. Не просто достаётся человеку рыба! Трудное это дело — лов в океане, наверное.

Пористые куски пенопласта и белые ноздреватые камни столь живо напомнили Светлане Андреевне буханку хлеба, что горячая спазма больно сдавила горло. До станции отсюда было часа полтора ходу, не меньше. Зато в камнях вдали устья ручья находилась колония морских ежей. Недолго думая, Светлана вошла в воду и набрала полный полиэтиленовый мешочек. Добрую половину она выпотрошила, вылизывая оранжевые мазки. Остальных, сделав соскоб, выбросила обратно. Микроскопические порции икры голода не укротили. Поплавав немного в маске, Светлана вынесла на берег с полдюжины мидий Грэя. Это был уже провиант посолидней. Если черноморская мидия весит обычно граммов пятьдесят, то эти исполины бывают и в два и в три килограмма.

Недаром мидия — важный промысловый объект. Конечно, дальневосточные гиганты грубее и жёстче черноморских. Но за количество часто приходится платить качеством. В огромную консервную банку едва влезает пара небольших мидий. Они довольно вкусны, эти консервы, не хуже копчёных мидий, которых подают во владивостокских ресторанах. Но их не сравнить с нежной черноморской мидией, которую знатоки едят сырой прямо у моря.

Светлана всегда ела мидии сырыми и не собиралась делать исключений для моллюсков Грэя. За это ей и пришлось изведать всю горечь познания, причём в самом прямом смысле слова. Чёрное море наполовину опреснено. Его солёность редко превышает восемнадцать промилле. Солёность Японского моря в два раза выше. Это средняя солёность Мирового океана. Поэтому содержащаяся в черноморской ракушке вода лишь подчёркивает пикантность блюда, тогда как теперь после первой же съеденной гигантской мидии Светлана ощутила пожар в груди. Бросившись к ручью и рухнув перед ним на колени, она погрузилась с головой в холодную, кристально чистую воду, но, сколько ни пила, сколько ни полоскала горло, жжение не проходило. Недаром в старинных романах о потерпевших крушение моряках рассказывается, что страдающие от жажды люди принимались пить морскую воду — и сходили с ума. К сожалению, поучительные эти рассказы вспомнились ей слишком поздно.

Нет, решила она, очнувшись после очередного полоскания, в Японском море мидии надо печь или варить, на худой конец промывать в пресной воде.

Морскими ежами и мидиями сыт не будешь. Голод властно звал возвратиться на станцию. Обед там с двух до трёх. В десять минут четвёртого кухня пустеет. Шёл уже шестой час, и поэтому Рунова могла надеяться лишь на чашку кофе у себя в бунгало и, конечно, на ужин в восемь часов.

Оставалось одно — поскорее отправиться в путь, причём по кратчайшей линии. Благо оставалось перевалить лишь одну невысокую сопку. Невесомая от голода, она достигла вершины гораздо раньше, чем рассчитывала.

До биостанции Светлана добралась к самому ужину. Она еле держалась на ногах и мечтала только о том, чтобы поскорее залезть в спальный мешок. Острота голода притупилась, и можно было ограничиться стаканом сладкого кипятка. Но когда она, миновав столовую и лаборатории, поднималась на свою сопку, её окликнул Серёжа Астахов:

— А я вас поджидаю, Светлана Андреевна! Секретарь райкома приехал, — указал он на стоявший на дороге “газик”. — По вашу душу. Будет разговор.

— А откуда он узнал про меня? — удивилась Светлана.

— Я ему позвонил… Вы, конечно, не ужинали?

— И не обедала тоже.

— Вот и хорошо, — обрадовался Астахов. — Слегка перекусим, поговорим. Пётр Фёдорович с гостинцем приехал…

На веранде их встретил плотный мужчина с красным, обветренным лицом и выгоревшими волосами.

— Наливайко, — представился он, крепко пожав Светлане руку. — Вы уж извините, что мы тут без вас распорядились.

— Превосходно распорядились! — засмеялась Светлана, с удовольствием озирая накрытый стол, увенчанный горой дымящегося чилима на дюралевом подносе. — Я не заставлю ждать…

Обрушив на себя весь запас нагревшейся за день воды из душевого бака, она наскоро причесалась, не прибегая к косметике, облачилась в хризолитовое вечернее платье, которое на всякий случай захватила с собой из Москвы, и с показной скромностью явила себя гостям.

— Это я понимаю! — оценил Пётр Фёдорович. — Что скажешь, профессор? — обратился он к припоздавшему Неймарку. — Кинозвезда! — И уже совершенно будничным тоном объявил: — Значит, план такой. Завтра вы все прибываете ко мне, и мы отправляемся в Приморский. Потом переночуем и с утра поедем по району.

— Спасибо, это очень заманчиво, но меня ждут на острове Попова, — отказался Неймарк.

— А чего там ты не видал, на Попове? Рыбокомбинат? Так у нас их здесь много. И в Приморском, и тут, рядом.

Действительно, с того берега бухты доносилась музыка. На рыбокомбинате справляли День рыбака. Пётр Фёдорович приехал прямо оттуда.

— Не в том дело. На острове приступают к изучению воспроизводства морских объектов…

— Они там только приступают, а мы уже давным-давно делаем.

— Да, наши ребята там давно работают. Хотя и без особого успеха, — сказал Сергей. — Ведь в плане института искусственное разведение какой-то там мидии занимает скромное место.

— Во! Он знает, — оживился секретарь райкома, — мы же были там в тот год. Ты, конечно, само собой, поедешь, — кивнул он Астахову.

— Ты когда на Попов собирался? — обратился Пётр Фёдорович к Неймарку.

— Дня через два, но завтра я хотел начать с ежами…

— Да подождут твои ежи! Разве они быстро ходят или плавают? Сидят ведь на месте.

Неймарк, таким образом, был обезврежен.

— Мне некого оставить вместо себя на станции, — покачал головой Сергей. — Мой заместитель уехал, а…

— Зато приехал твой научный руководитель Гуськовский. Он и останется. Мы уже обо всём договорились. И вообще, как вам не совестно, гусары? Дама согласна, а вы чего-то мнётесь. Ну как, устроилось? — хитро прищурился секретарь.

— Как будто у тебя когда-нибудь что-то не устраивалось, — проворчал Неймарк, выбирая себе чилим покрупнее.

— А уж чилимами угостим тебя, Александр Матвеевич, каких ты и не видел! С ладонь! Вопросы есть? — теперь он обращался только к Светлане.

— Я бы всей душой, — смутилась она, — но ведь едва в работу влезла. Так много надо ещё увидеть.

— Где же ещё смотреть, как не у нас? Во-первых, олени. Одного молодняка двести тысяч голов. А сколько пантачей? Кроме того, норка. Белая, чёрная, каштановая. Это же красота, норка! Я уж не говорю про море. Недаром они здесь свою станцию построили. Знали, где строить, хитрецы. Через год-другой её и не узнаешь. Вон новый корпус, красота!

— Окна застеклить не можем, — пожаловался Астахов, — стекла нет.

— После поездки обсудим это дело, — кивнул ему Пётр Фёдорович. — Будет стекло, хитрюга.

— Вот теперь у меня есть все основания ехать, — рассмеялся Сергей.

— Я считаю, что вам просто необходимо ехать, — сказал Неймарк.

— Я очень рассчитываю на вас, товарищи, — секретарь райкома умоляюще прижал руки к груди. — У нас же обширные планы: гребешок, мидия, устрицы, о возрождении трепангового промысла подумываем… А ребята какие? Энтузиасты, герои, одно слово — марикультурщики!