Лебедевой недоставало привычных слов, чтобы выразить волновавшее её чувство. Она словно стояла на пороге неизъяснимого откровения, приметы которого были щедро рассыпаны в повседневном быте и речи людей, в окружающей природе, в самом образе их мысли.

— Какой воспалённый, какой душераздирающий закат! — Она загрустила, проникаясь трагическим, как ей ощущалось, безмолвием вечера.

— Вы не возражаете, Анастасия Михайловна, — вполне буднично обратился к ней Лобсан, обменявшись с шофёром короткими репликами, — если мы немного перекусим под открытым небом? Тут сплошное безлюдье и негде остановиться, как следует…

— О чём разговор, Лобсан? Буду даже очень рада.

Сандыг ещё немного проехал по щебнистой пустыне, затем, куда-то свернув, осторожно свёл машину с глинистого откоса. Впереди сумрачно заблестела стремительная река. Судя по бесчисленным отпечаткам копыт, здесь было место водопоя.

Остановились на галечном мысу, куда течением нанесло немного плавника, Лобсан набрал веток и запалил костерок. Прогулявшись вдоль берега, он принёс стопку аргала. Потом тщательно отмыл несколько окатанных камней в реке и, выложив их вместе с сухими лепёшками в пирамиду, подбросил немного дров. Вскоре пламя охватило аргал, и густой сладковатый угар заглушил речную прохладу.

Сандыг тоже не сидел сложа руки. Он расстелил кошму, вынул из багажника завёрнутое в газету мясо, буханку хлеба и несколько луковиц. Пока галька калилась на угольях, он разрезал баранину на куски, щедро накрошил луку и засыпал всё солью.

— Сейчас будем есть шашлык по-монгольски, — пояснил он на ломаном русском языке.

— Это, конечно, не шашлык, — поправил Лобсан, — но, думаю, Анастасия Михайловна, вам понравится.

— Не сомневаюсь, — заверила Лебедева, присев на кошму. Дразнящий дым кизяка и завораживающая пляска огненных прядей пробудили приятные воспоминания. Зябко поёжившись, она придвинулась к костру.

Когда с оглушительным треском лопнул первый камень, Лобсан сложил мясо в бидон и с немыслимой ловкостью принялся забрасывать туда раскалённую гальку. Через несколько минут в воздухе распространилось соблазнительное благоухание.

— Сначала поешьте бульона, — предложил Лобсан, разливая по кружкам мясной, немыслимой крепости и вкусноты сок, выгнанный каменным жаром.

Выложив дымящиеся куски на тряпицу, он отделил ещё горячие камни и прижал один из них к пояснице.

— Старики так от радикулита спасаются.

— А у вас разве болит? — удивилась Анастасия Михайловна.

— Нет, я просто так, на всякий случай.

Мясо оказалось несколько жестковатым, но это не помешало Лебедевой отдать ему должное.

— Отменно! — с полной искренностью оценила она, собирая хлебным мякишем солёный пронзительный сок. Заметив, что монголы отдают предпочтение жиру, она подложила им на ломти хлеба самые изысканные куски.

В ночной тишине, нарушаемой только потрескиванием костра, хорошо было думать о доме, вызывая в памяти родные лица. Так отчётливо, что сердце сжималось, вставали они перед внутренним оком, не подвластные времени и расстояниям.

Неузнаваемы были очертания созвездий. Бормотала река, бесшумно кружились совы, всплескивала сильная рыба на быстрине.

— Мы поедем с вами по всем точкам? — спросил Лобсан.

— Что вы сказали? — переспросила Лебедева, возвращаясь из своего далёка. — В этом нет надобности… Имеется обширный материал: космическая съёмка, геохимия, геофизика. Обсудим, наметим на карте. Нам с вами важно знать не только, где отбирать керны, но и до какой глубины бурить… Будем собираться? — поднялась она с кошмы, с трудом одолевая обволакивающее очарование ночи.

— Да, Анастасия Михайловна, дорога дальняя. Хорошо, если к двум часам доберёмся до ночлега.

Палаточный лагерь СКАН приютился у подножия лесистой сопки, отлого спускавшейся к бухте Орла, отделённой от Идола и Холерной скальной грядой.

Кирилл Ланской поставил свою оранжевую одноместку чуть на отлёте от прочих, выбрав заросшую буйными травами излуку ручья.

— Не сыровато ли будет? — выразила опасение Тамара. — И комарья много, а они, к твоему сведению, являются переносчиками особо опасного японского энцефалита. Поимей в виду!

— Как, и комары тоже? — беспечно улыбнулся Кирилл, вбивая колышек. — То клещами стращаете, то комарами. Плевать я хотел на энцефалит, особенно на этот, японский. Чему быть, как говорится, того не миновать.

И началась для него совершенно новая, настоящая, как решил он в минуты счастливой бессонницы, жизнь.

Лагерь пробуждался в шесть тридцать. После обязательной для всех физзарядки следовало получасовое купание и завтрак, состоявший, как правило, из оставшейся от ужина вермишели, заправленной мясной тушёнкой, и кружки обжигающего кофе со сгущённым молоком. Есть после этого не хотелось долго, часов до двенадцати, когда заканчивались основные тренировки и наступало время обеда. Если не было дождя, все тридцать шесть подводных пловцов устраивались вокруг громадного, выложенного из валунов очага, где бурлила в ведре сваренная дежурным коком уха. Потом каждому вываливали на тарелку по дымящемуся куску запечённой на углях рыбы. Крабы, морские ушки и отваренные в солёной воде ростки папоротника составляли десерт.

Вздыхала и ворошила гремящую гальку волна, заглушая треск компрессора для зарядки баллонов, заливались жаворонки в поднебесье, и полосатые ласковые бурундучки подбирались к самым ногам, дрожа от весёлого любопытства. Каждое мгновение переживалось как нечаянный праздник, и даже во сне не покидало волнующее предчувствие новых радостей и открытий. Лишь одно, причём совершенно нежданное, облачко омрачало сияющий горизонт.

“Тамарка Данилова, — думал, тоскуя, Кирилл. — Томка-Рыба. Мне только этого недоставало”. И не знал, как тут быть.

Она позвала его на импровизированные танцы, и он нехотя потащился за ней, несмотря на то что не отдохнул как следует после дальней дороги и в первый же день наломался на тренировке, отрабатывая непривычную технику плавания со спаренным ластом. На ночном берегу, озаряемом дальней прожекторной вспышкой, топталось несколько пар. Скрипели каменья под кедами, и на полную мощность орал кассетный магнитофон.

Лениво вертясь вокруг самозабвенно скакавшей Томки и больше работая руками, нежели ногами, Кирилл кое-как следовал ритму. Но когда динамики стереомага выдали блюз и Тамара картинно закинула ему руки на плечи, сачковать далее сделалось никак невозможно. Он обнял её некрепко, чисто по-дружески, хоть и ощущал томительное тепло податливого тела, кружащий голову запах духов и тонкое, но обострённо воспринимаемое благоухание волос и кожи, напитанных морем, солнцем, щемящей горечью трав.

Он задохнулся на миг с надсадно бьющимся сердцем и, пытаясь сохранить равновесие, чуть крепче сцепил свои пальцы у неё за спиной. И тогда она с жадным вздохом приникла к нему и потянулась, учащённо дыша. Не ответить было никак невозможно. И он, проникаясь, почти против воли, бившей её дрожью, склонился к влажным горячим губам.

Тут, на счастье или на беду, кассета кончилась и упала, как занавес, тишина, и прошло неведомо сколько минут, пока просочились сквозь оглушённые уши чей-то говор и смех, шипение фосфорической пены, стрекот цикад. Помрачение развеялось, и стало ужасно неловко. Страдая от вынужденной фальши жестов и слов, Кирилл разомкнул и отвёл вниз обвивавшие его руки.

— Спать, однако, пора, старушка! — громко бросил он куда-то в сторону, ненатурально зевая. — Спать. — И шмыгнул прочь.

Было стыдно и муторно, но он знал, что это скоро пройдёт, тогда как досада от совершенной глупости остаётся надолго. Он напомнил себе, что Рыба — верный товарищ, работает с ним бок о бок, и есть обстоятельства, и вообще даже для самых современных и раскованных людей существуют неписаные запреты. Одним словом, он поступил единственно верно. К тому же Тамара никогда не привлекала его как женщина, и это, в сущности, было главным. Значит, прочь всяческие угрызения. Ему не в чем себя упрекнуть, и она тоже не может не оценить его абсолютную по отношению к ней честность.