— Что прикажете привезти из плавания, Иосиф Гаврилович? Запас не подисчерпался?

— Освежить никогда не мешает, — старик задумался, вспоминая. — Значит так, привезите сейшельский орех, семена лотоса розового, калгана и побольше древесины: сандал, камфорное дерево, мускатный орех. Если попадёте в китайскую аптеку, то обязательно купите желчь питона… Не забудете?

— Я всё аккуратнейшим образом заношу на бумагу, — успокоил Гончарук. После того как Шехман избавил его от хронического гастрита, он неукоснительно выполнял все его заказы. Даже самые курьёзные, вроде скелета летучей мыши или настойки из сколопендр.

— Завтра я приготовлю микстуру для вашей приятельницы. Пусть пьёт, пока вы будете доставать лекарство. Она где, в больнице?

Гончарук кивнул.

— Пусть скажет врачам, что это из элеутерококка. С этим у нас, кажется, примирились, как ни странно.

— Чего же тут странного? Космонавты, и те пьют.

— Э! — кисло скривился Шехман. — Вы мне не говорите.

По возвращении в гостиницу Гончарук плотно поужинал и, несмотря на поздний час, позвонил замначальника пароходства.

— У тебя есть кто-нибудь в Индии? — спросил он, обменявшись традиционными шутками насчёт командированных мужей.

— Представитель в Бомбее тебя устроит?

— Можешь отбить ему телекс насчёт одного лекарства?.. Пусть перешлёт с ближайшей оказией. Очень нужно и очень срочно. За мной не пропадёт.

Когда интересы дела не расходились с “человеческим фактором”, он ощущал душевную приподнятость и просветлённость, любуясь собой как бы со стороны.

Когда Светлана, впервые поднявшись с койки, увидела Кирилла, то не сразу узнала его. Прильнув к окошку, она долго всматривалась в явно знакомые, но как бы давно позабытые и ставшие немного чужими черты. Нет, она помнила всё и знала, что он дотащил её на себе почти до самой биостанции, но никак не ожидала увидеть его в этом бедном больничном садике, на этой облупленной скамейке под искалеченным вязом. Понадобилось напрячься, чтобы осмыслить происшедшее смещение, восстановив недостающие звенья. Так бывает во сне, где, слагаясь в небывалые сочетания, разрозненные фрагменты действительности обретают неуловимую текучесть.

Сначала она не ощутила почти ничего, но постепенно сквозь оболочку тупого безразличия затрепетала какая-то беспокойная жилка и вдруг стала расти, набухнув свежей кровью, буйно ветвиться, завоёвывая освободившееся пространство, словно распалась ледяная форма.

Светлана содрогнулась от пронзившей её сладостной боли. В нарастающей горячей волне жалости — к нему, к себе, ко всему на свете — таяли последние льдинки, по живому кромсая острыми, истончёнными до невидимости краями.

Потом они встретились в узеньком коридорчике, где стоял бак с кипячёной водой. Кирилл принес букетик жарков и десяток спелых гранатов, которые, к великому удивлению и радости, купил в продуктовом магазине.

Вокруг были люди, и разговаривать приходилось шёпотом, хотя телевизор, по которому показывали футбольный матч, почти наверняка заглушал их поначалу скованный разговор с его значимыми недосказанностями и потаённым смыслом.

— Почему ты до сих пор не уехал? — спросила Светлана, когда он коротко и не без юмора поведал ей о своём житьё на турбазе.

— Ты же знаешь, — сказал Кирилл, бережно тронув её похудевшую руку.

Нечего было спрашивать. Она знала.

В её глазах, обновлённых пережитым, он изменился не только внешне. Не ощущалось никак то самое переполнявшее его беспокойство, которое, гальванически передаваясь, отравляло им лучшие минуты свиданий. Отняв беззаботную лёгкость, наркотическая эта отрава обрела самодовлеющую ценность. Память о пережитом волнении не оставляла даже во сне, мучая неутолённой жаждой, толкая на повторение.

Сейчас Кирилл показался Светлане уверенным в себе, умудренным, но в то же время потускневшим, словно надломленным непосильной ношей. Непривычной покорностью веяло от него, всегда внутренне напряжённого, готового к бунту.

Сначала это неприятно поразило Светлану, обдав разочаровывающим холодком. Однако, вглядевшись в Кирилла, прислушавшись к недоговорённому, она поняла, что и он переполнен возвышенным чувством всепоглощающей жалости. Она увидела себя как бы со стороны, в этом сиротском халатике с развившимися, потерявшими золотистый блеск волосами, и вспыхнула радостью, что мила ему даже такой. Он ходил здесь, рядом, а она и не вспоминала о нём, вырываясь из небытия, продираясь сквозь боль. Или всё-таки вспоминала? Звала?

Что-то открылось ей в эти ночи и дни, на многое она смотрела совершенно иначе.

— Всё будет хорошо, — сказала, благодарно перебирая его пальцы. — Не волнуйся.

— Когда тебя выпустят?

— Не знаю ещё, но думаю — скоро. Ты поезжай и ни о чём не беспокойся. Ни о чём!

— Разве мы не вернёмся вдвоём?

— Мне бы тоже хотелось этого, милый, — Светлана едва сдерживала слёзы. — Но боюсь, что придётся задержаться. Я буду страдать, зная, как ты маешься здесь. — Она боялась, что он может понять её не так, как нужно, и мучилась этим.

— Мы же будем видеться!

— Конечно. Но обстоятельства складываются не совсем так, как нам хочется, как бы мне хотелось теперь… Очень хотелось! Видишь ли, Кира, мне придётся уехать, если, конечно, не помешает болезнь.

— Уехать? Надолго? Куда? — он забросал её вопросами, задохнувшись от горестной неожиданности. — Но это же невозможно!

— Я вернусь, — горячо зашептала она. — Вернусь к тебе и останусь с тобой сколько захочешь. Ты можешь мне верить.

— Я верю, но…

— Верь! Верь мне, милый, — умоляюще заклинала она. — Мы встретились так внезапно и потому не можем ничего изменить. Но это временно, это пройдёт. Дальше будет, как мы с тобой захотим. Как ты захочешь. Ты и сам это знаешь, не можешь не знать. Ты ведь чувствуешь, как мы связаны друг с другом?

— Да я как только увидел тебя!..

— А мне открылось только теперь! И всё потому, что ты тоньше, умнее… Я ведь последняя дура рядом с тобой. Но я научусь, не сомневайся. Людям редко выпадает такое. Даже если мы никогда-никогда не встретимся, оно останется с нами. Как бы ни сложилась судьба, никто мне не будет ближе, чем ты. Ты же чувствовал, как мне было плохо? Вот видишь! И я в любой дали буду чувствовать, что с тобой… Я старше, я прожила жизнь и не знала, что есть на земле такая высокая близость…

Вслушиваясь в её горячечный шёпот, Кирилл замирал от горестной неги, предчувствуя недоброе и веря почти беззаветно.

— Выходи за меня замуж, — неожиданно для самого себя предложил он, преодолев внутреннее сопротивление.

— Ох, Кира! — Светлана со стоном прикрыла глаза. — Зачем так? — Она испуганно улыбнулась. — У нас ещё всё впереди.

— Но ведь ты уезжаешь!

— В экспедицию, месяца на три.

— Целых три месяца! Как невообразимо долго!

— Очень долго, Кирилл, но мы выдержим. Правда? Грош нам цена, если это не так, — она умоляюще заглянула ему в глаза.

— Прекрасная дама и рыцарь, — ответил он печальной улыбкой. — Испытание любви. Только зачем, дорогая?

— Да я сама извожусь при мысли о том, что нам надо расстаться! Думаешь, я ничего не понимаю? Разлука разлуке рознь. Иногда неделя — да что там неделя! — день, и то может оказаться губительным. И мы так мало друг друга знаем, и вообще слишком многое против нас… Я не настолько наивна, Кирилл.

— Вот видишь!

— И тем не менее, — процедила она, упрямо стиснув зубы, — я верю в нас. Иногда даже полезно расстаться.

— Для тех, кто не любит.

— Любовь… Мы с тобой говорили о большем. Если оно сохранится, то и любовь будет. Мне не семнадцать лет, Кира. Я никуда от тебя не денусь и постараюсь отдать всё, что только смогу. Буду любовницей, другом, служанкой…

— Но не женой?

— Опять ты торопишься! Ты же ничего обо мне не знаешь…

— О том, что было, или о том, что есть?

— То, что есть, лишь продолжение прошлого… Я оставила двух мужей, у меня были увлечения, наконец, ты моложе меня.