— Ещё вопросы?.. Кто желает выступить, товарищи? Может быть, рецензенты?

С видимой неохотой поднялся Громков.

— Мы в нашем отзыве, собственно, не отрицаем полученных результатов, тем более теории. Так что ни с чем и ни с кем мы, товарищи, не “разделывались”. Некорректное выражение, смею заметить, в научной дискуссии. Но химия есть химия, особенно чисто лабораторная, а металлургия… — он не нашёл подходящего слова. — Это уже наша, непосредственная епархия. Мы судили с позиций металлургической науки и практики. В таком аспекте предложенный способ представляется сомнительным, в заводских условиях он не пойдёт. И вообще, в нём нет надобности.

— Почему не пойдёт? — спросил председатель. — Обоснуйте, пожалуйста, ваше заключение.

— Так ведь сразу видно, — дёрнулся Громков и пошёл на своё место.

— Не может быть, потому что не может быть никогда, — отчётливо произнёс кто-то в зале, осмелев после замечания председателя.

— Какие ещё имеются суждения?

Слово попросил профессор Зинченко.

— В металлургии я не разбираюсь. Скажу прямо. Моя специальность нефтехимия. И здесь у меня нет сомнений в достоинствах представленного исследования. Оно выполнено на высоком теоретическом и экспериментальном уровне и делает честь нашей советской науке. Авторам удалось соединить в едином процессе химическое расщепление топлив с восстановлением металлов из руд. Уже это одно делает их работу уникальной. Приоритетный характер её несомненен. У меня всё!

— Спасибо, — поблагодарил председатель. — Позвольте и мне вопросик к заявителям. Почему у вас сформулировано в такой общей форме: металлы, окислы, топливо? Вы считаете, что можно восстанавливать не только железо?

— Любые металлы. В рамках химизма предложенного процесса, — осторожно заметил Доровский. — И любыми видами топлив, — закончил категорически, — нефтью, углём, торфом, горючими сланцами. Общая формулировка, таким образом, является следствием универсального характера пиролиза органических соединений.

— Такой патент широко пойдёт за рубежом, — достаточно громко заметил один из членов коллегии.

— Хотелось бы узнать мнение академика Герберова, — одобрительно кивнул председатель.

— По-моему, и так ясно, — взяв вместо указки молоток, Герберов прошёлся по графикам, пустившись в дотошные объяснения механизма реакций.

Он рассказывал, как рвутся химические связи, рисовал в воздухе электронные конфигурации, приседал, изображая энергетические ямы. Представление, несомненно, доставило присутствующим удовольствие, хотя мало кто разобрался в столь сложных материях. “Долины Ленарда — Джонса” и “пи-электроны моноядерных аренов” явно превышали уровень понимания. Но в главном академик был, без сомнения, прав. Никто из собравшихся, включая Громкова, не сомневался уже в конечном решении Комитета.

Неожиданным для Кирилла и Малика оказалось заключительное слово шефа. Сначала он, как положено, благодарил и кланялся, отметив как положительный фактор даже импотентскую потугу Громкова, — дескать, заставило задуматься, подойти с возросшей ответственностью и т. д., — а потом вообще завернул не в ту степь.

— Чтобы понять, почему наука в наши дни стала самостоятельной производительной силой, мы должны вглядеться в облик современного учёного, — ни с того ни с сего провозгласил Евгений Владимирович, патетически воздев руку. — Возьмите моих учеников, — он улыбнулся обоим. — Один из них тонкий знаток средневековой поэзии, читает в подлиннике провансальских трубадуров, вагантов и как их там ещё, другой — превосходно играет на скрипке. Но за последний год я не видел в руках у них ни поэтического томика, ни смычка. Почему, хотите знать? Я отвечу. В их жизнь вошла проблема с большой буквы и полностью подчинила себе. Всецело! Семья, личные неурядицы, хобби, досуг — всё побоку. Вне проблемы учёного не существует как оригинально мыслящей личности. Разберитесь в сути головоломных вопросов, которые днём и ночью одолевают исследователя, и лишь тогда вы поймёте, что он за человек. Мои ученики — прекрасные люди, талантливые, стойкие, трудолюбивые. Я рад, что наши судьбы объединила проблема столь крупного масштаба. Но мне приятно и другое. Благодаря усилиям работников Комитета, щедрой помощи таких крупных учёных, как академик Герберов и профессор Зинченко, нам удалось разобраться во всех тонкостях. Мы поняли с вами проблему, товарищи, и, следовательно, её скромных подвижников. — Доровский неожиданно зааплодировал.

Его нерешительно поддержали.

Кирилла мучил вопрос: “Зачем?” Слушать шефа было занятно, хотя говорил он явно не по существу. Но разумного объяснения — для чего понадобилось устраивать театр — не находилось.

— Представленная работа, несомненно, опирается на крупномасштабное научное исследование, — поспешил выразить общее мнение председатель. — Особо хочется отметить вклад, который внесли теоретики. Такое единство теории и эксперимента, всецело нацеленного на заводскую практику, отвечает задачам, поставленным июньским 1983 года Пленумом. Видимо, мы не ошибёмся, если поддержим заявку и посодействуем скорейшему внедрению нового оригинального метода. Других мнений нет?.. На том и порешим.

Затем начались поздравления. К Кириллу — Малик по-прежнему держался в тени — подходили совершенно незнакомые люди, пожимали руку, произносили лестные слова.

Особенно обрадовал Герберов.

— Пора защищаться, молодой коллега! — уверенно заявил он. — Вполне готовая диссертация, причём выходящая за рамки обычной кандидатской.

— Нас двое, — напомнил Кирилл.

— Ничего не значит. Нужно только разумно разделить материал. Время одиночек в науке давно минуло. Если пожелаете, могу представить вашу работу в наш учёный совет.

Вывалившись всей ватагой на улицу — снег летал и летал, — обосновались в близлежащей шашлычной “Севан”. Знакомый официант организовал столик на четверых. Малик с Бошариным, не боясь сквозняка, сели спиной к окну, а Кирилл с Володей устроились напротив.

— За победу! — предложил Орлов, когда принесли шашлык по-карски с зажаренной почкой.

— За нашу победу! — как в каком-то фильме времен детства, поправил Марлен.

— За нашу общую! — Кирилл поднял переполненный бокал и, роняя алые капли, поочерёдно чокнулся со всеми. — И за твой кандидатский диплом, — улыбнулся он Володе. — Спасибо, старик!

— За что, генацвале?

— За Герберова, за МГУ, вообще за многое.

— Надерёмся, ребята, вдрызг! — неистовствовал Бошарин-Босс, поспешно разливая вторую бутылку. — Официант! Дюжину анжуйского и каплуна!

— Ты хоть знаешь, что такое каплун? — насмешливо полюбопытствовал Орлов, щуря глаза от сигаретного дыма.

— Не беспокойтесь, едал и не такие деликатесы!

— Ишь разорался! — Высокий парень с затейливо уложенной причёской наконец подошёл к их столу. — Принести чего?

— Корзину бордо и пулярок! — распорядился Бошарин. — И повторить лобио. Ваш сервис будет оценён по достоинству.

— Ещё пару бутылочек и шашлык на рёбрышках, — перевёл на общедоступный язык Марлен. — Лобио, конечно, тоже.

— Как работается? — обратился Володя к Кириллу.

— Интересно. Другого слова не нахожу. По целым дням торчу в библиотеке. Читаю, что надо и что не надо, конспектирую, заполняю карточки. Словом, гребу под себя. Авось пригодится.

Давно Кирилл не чувствовал себя так легко и свободно. Как необходимо человеку ощущение победы, пусть самой маленькой. Справедливость обязана восторжествовать, хотя бы во имя душевного здоровья. Иначе не заметишь, как превратишься в озлоблённого неудачника, раздираемого комплексами.

— Давайте за нас с вами, ребята? — сказал он, наполняя захватанное жирными пальцами стекло. — Чтоб спина к спине, локоть к локтю!

— Смотри, как расчувствовался на радостях. — Володя с достоинством пригубил вино. — Сам на себя стал не похож.

— А он у нас влюблённый! — нежданно брякнул Малик.

— Заткнись, — толкнул его под столом Кирилл.

— С кем не бывает, — философски заметил Володя. — И кто же избранница?