Он улыбнулся. Тут я, наконец, разглядел его наряд. До этого мне казалось, что более пестрого одеяния, чем на турецком капитане, спасшем меня остановкой в открытом море, я не видел. Но сейчас одежда Бахадура являла собой какую-то адскую смесь цветов. И Тамара, и алжирец поняли причину моего удивления.

— Баронесса все развлекается, — усмехнулась Тома. — Больше же делать нечего.

— Она, как я погляжу, решила все цвета радуги повторить в его наряде. Или у неё со вкусом — беда! — проворчал я. — Ты не устал от этого?

Бахадур сплюнул.

— Ну, хоть так!

Взял Тамару за ручку. Пошли ко дворцу.

Идти было — всего ничего. Обстоятельного разговора все равно не получилось бы. Тамара только успела, смеясь, отреагировать на мою заботу о Бахадуре.

— Ты зря его жалеешь. Я, если честно, уже Богу молилась в Тифлисе. И была счастлива, что уехали с Розенами.

— Почему?

— Так он там, пользуясь своим положением любимчика, такую бурную деятельность развёл!

Я посмотрел на Бахадура. Тот уставился на меня честными-пречестными ярко-синими глазами.

— Ты что там творил в Тифлисе? — спросил его.

Он сделал вид, что не понимает сути вопроса.

— Так он тебе и скажет! — усмехнулась Тамара.

— Конечно, не скажет! — улыбнулся я.

— Что молчишь? — Тамара набросилась на Бахадура. — Язык проглотил?

— Тома! Тома! Что ты несёшь? — попытался я урезонить жену.

— Нормально, — отмахнулась Тамара. — Стесняешься? Давай, расскажи о своих похождениях, герой-любовник! Как ты ни одной юбки не пропустил!

Бахадур пошел «в отказ». Сделал вид, что, мол, наговариваете вы на нашу семью, начальник, грех это.

— Ух! — Тамара врезала алжирцу по плечу. — Негодник!

Бахадур еле сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Все! Все! Потом разберёмся, — успокоил я Тамару.

Подходили к дворцу. Сразу увидел барона Розена. Сердце скрутила дикая тоска. Резко постаревший, потерявший всякий интерес к жизни, мой бывший командир сидел на крытой террасе на стуле в обычной шинели, смотрел перед собой невидящим взором. Заметил меня. Чуть улыбнулся.

— Коста!

Мы подошли.

— Здравствуйте, Григорий Владимирович.

— Здравствуйте, здравствуйте. Надо же! Права оказалась ваша ненаглядная! Никто не верил. А она вон встречать вас ходила каждый день. Дождалась!

— Да… Как вы?

Розен горько усмехнулся.

— Думаю, не стоит об этом. Лучше расскажите о себе. Как вы? Надолго ли? Куда дальше?

— Хотел, конечно, подольше побыть здесь с родными. Но вышло предписание. 1 февраля должен быть в Петербурге.

— Его Величество призывают?

— Да.

— Что ж. Видно, наградит. По заслугам. Он умеет награждать, — Розен усмехнулся. — Мы хоть и отошли от дел, но кое-что слышали о ваших подвигах.

Вышла баронесса.

— Лиза! — Розен чуть ожил. — Смотри, кто к нам явился!

Мы с баронессой сухо поздоровались.

— Ты не простынешь? — спросила баронесса мужа.

— Нет. Тут хорошо. Я тут что подумал, душа моя. Косте нужно быть в Петербурге в начале февраля. Так было бы хорошо, если он с нами поехал в Москву. А уж оттуда…

— Да, да, — согласилась баронесса.

— Благодарю за столь щедрое предложение, — я склонил голову. — Но я намерен был забрать с собой и Тамару, и Бахадура.

— Конечно, — удивился барон. — Мы так и полагали. Отличной компанией доедем! Что, решено?

— Да. Мы с удовольствием воспользуемся вашим щедрым предложением!

— Ай, — улыбнулся Розен, махнув рукой. — Эка вы красиво все завернули! По-простому, по-простому. А на Рождество, как я понимаю, по словам Тамары, вы к сестре?

— Да. Прямо сейчас и хотим отправиться, чтобы успеть.

— Тут же недалеко?

— Совсем недалеко.

— И как же вы доберетесь?

— Найму коляску, — я пожал плечами. — Или еще что…

— «Еще что»⁈ — Розен рассмеялся коротким смехом. — Душа моя, вели заложить им «еще что»!

Баронесса улыбнулась.

— Спасибо!

— Что вы. Это такой пустяк. А теперь вам нужно поспешить. И прежде — переодеться. Тамара чуть ли не каждый день с вашего мундира пылинки сдувала.

— Бахадур, голубчик! — обратилась баронесса к любимчику. — Тебе бы следовало тоже переодеться. Что-нибудь попроще. Думаю, образ персидского шаха будет как раз к такому празднику.

Мы с Тамарой не стали вдаваться, с чего это образ персидского шаха как раз к православному Рождеству. Поспешил в её опочивальню.

И, вроде, цель у нас была более чем бытовая — переодеться. Но как только вошли в комнату, оба поняли, что даже если бы в эти минуты мир вокруг рушился, нас бы это не остановило. Толком не успели даже раздеться. Набросились друг на друга. Изо всех сил сдерживали вырывающиеся крики. Все произошло почти моментально. Без сил легли на пол, тяжело дышали. Тома рассмеялась грудным смехом.

— Так тоже хорошо! Быстро, но хорошо! Изголодался?

— Как и ты.

— Нет, любимый. Ты не изголодался так, как я. Так что, готовься!

— Думаешь, пощады запрошу?

— Я уж постараюсь! Всё. Подъём!

Тамара вскочила. Со смехом оглядела нас обоих и нашу раздрызганную одежду. Быстро все с себя скинула. Тем самым оставила лежать меня на полу. Я не мог подняться. Любовался её изящной фигурой. А Тамара бегала между тем по комнате. Вышла ко мне, держа мой мундир.

— Вставай! — приказала.

— Может, еще раз?

— Нет!

— Ну, дай, хоть ножку поцелую! — заканючил я.

Тамара задумалась на мгновение.

— Ладно!

Подошла. Я привстал. Обнял её. Полез с поцелуями. Выше и выше по её тонкой и стройной ножке. Тома задышала часто.

— Всё, всё, всё! — Тамара вырвала ножку. — Уф! Держи.

Я перехватил мундир. Тамара исчезла за ширмой.

«Это мы еще посмотрим, кто первым пощады попросит!» — улыбался я, переодеваясь.

— Поедем в Москву, значит? — спросила Тамара.

— Да. Потом в Петербург. Пора показать миру такой бриллиант, как ты. Разве нет?

— Пора. Пора. — усмехнулась Тома.

— А как с твоим французским?

Спросил ради галочки. Судя по тому, как Тамара уже почти без ошибок и вовсю шпарила на русском, с французским она также, видимо, справлялась.

Тома, под возбуждающий шорох надеваемого белья, ответила мне длинной фразой на языке галлов. Из неё я понял только первые три слова: жё, мон амур…

— Ээээ. Что я твой любимый?

— Неуч ты, мой любимый! — ­ рассмеялась Тамара. — Я сказала, мой любимый, что, как и обещала тебе, почти выучила его за полгода. Хотя еще есть трудности. Но я справлюсь.

— Кто бы сомневался! — вздохнул я.

— Готов? — спросила Тамара из-за ширмы.

— Я-то давно!

— Я не об этом спрашиваю, — жена усмехнулась.

— Аааа! Готов ли я тебя увидеть в новом наряде?

— Умный муж.

Тамара вышла из-за ширмы. Я опять задохнулся. Платье было мне незнакомо. Но Тамара в нем выглядела так, что не возникало сомнений: в любой столице мира она бы затмила всех своей красотой. Я был настолько ослеплён, что даже не заметил бутылочки в её руках. Тамара подошла ко мне. Спародировала мою отвисшую челюсть.

— Бриллиант? ­– спросила.

— Самый большой и чистый в мире!

— Кстати, о бриллиантах…

Тамара достала перстень, награду Николая.

— Давай руку, — приказала.

Я подчинился. Надела перстень. Осмотрела меня.

— Теперь хорошо!

Потом протянула бутылочку.

— Пей! Ты вернулся!

Вася. Аул Дзжи за несколько дней до Нового 1838 года.

Горец был счастлив. Пошел в лес за волчьей шкурой, чтобы сделать новый чехол для ружья, а в итоге, разжился новым рабом! Коли не помрет (вроде, не крепко его приложил?), будет чем внести свою долю для выплаты штрафов.

Ох, уж, эти штрафы! Аул и весь клан Дзжи до последнего времени процветал под крылом разбойника Донекея. Воины в очередь вставали, чтобы влиться в ряды его шайки. Предводителя волновала лишь слава. И вся его добыча доставалась за бесценок многочисленной родне. И вот пришел конец изобилию. Настал час расплаты. Какие-то лихие ребята некоего Зелим-бея перебили основную часть банды. И доставили на правеж к судье уцелевших. И судья — чтоб ему в раю достались старые бабки, вместо сладких юных гурий — назначил за каждого пойманного на разбое немалый штраф в традиционном варианте. Быками. А откуда в горах взяться коровам? Разве что украсть на равнине или на альпийских лугах. Но зимой сделать подобное нереально. Весь скот по аулам развели. Теперь жителям селения Дзжи приходится вертеться, собирая кто что может. Срок им положен немалый, но часики тикают. Время идет неумолимо.