Сзади грянуло громкое «ура!». Вася обернулся. На вантах кораблей висели матросы и громко кричали. На баркасах подхватили.

Канонада стихла, когда катера были у самого песчаного пляжа. Началась высадка. Тенгинцы, помогая себе руками и штыками, взбирались по осыпающейся земле крутого берега. Когда выбрались на плато, наткнулись на разбросанную щепу и вывернутые кусты, а кое-где — на кровавые пятна. Тел убитых не было. Наверняка, горцы утащили с собой.

По плану Раевского, каждый отряд должен быть выслать вперед стрелков для занятия возвышенностей, с которых горцы могли поражать огнем из своих винтовок формирующиеся колонны. Нужно было прикрыть высадку артиллерии из шести лёгких орудий и четырех горных единорогов с зарядными ящиками и поднять их наверх. Из-за этого высадка и формирование главной колонны несколько задержались.

Тенгинцы, примкнув штыки, быстрым маршем карабкались на пологие холмы, выходя во фланг главному укреплению черкесов и занимая брошенные завалы. Фон-Бринк приказал рядовому Девяткину держаться поближе на случай, если черкесы бросятся в шашки из засады. Про его умение работать штыком поведали старослужащие из карабинерской роты. Впереди поспешали застрельщики. Черкесы опомнились и открыли ответную стрельбу. Но опоздали. 2-й батальон занял выгодную позицию на низком хребте, отделявшем реку Туапсе от долины, названной впоследствии Екатерининской балкой[5]. Открыл огонь из укрытий, не подпуская врага. Вася изредка пускал пулю за пулей, никого не выцеливая и дивясь про себя, насколько бессмысленной была эта стрельба. Снайперов в отряде не было. Из кремневых пукалок, которыми приходилось пользоваться, врага подстрелить надо постараться. Хорошо, если со ста шагов попадешь. Но попугать — запросто. Лезть под слаженный батальонный залп из-за укрытия у горцев смельчаков не нашлось.

Сложнее пришлось тенгинцам из 1-го батальона под командованием Ольшевского. Им пришлось уклониться влево, не дожидаясь подхода артиллерии. Горцы вели беспокоящий огонь из-за деревьев, пользуясь тем, что оказались выше. Полковник немедленно принял опасное решение. Скомандовал сблизиться бегом с противником и опрокинуть его в рукопашной. В сабельно-штыковом бою на лесной опушке горцев смяли. Образовавшееся пустое пространство между 1-м и 2-м батальонами вовремя заняли три роты Черноморского линейного батальона из резерва. Подтянулся и 3-й батальон тенгинцев при двух орудиях.

Ольшевский заметил, что его отряд оторвался от основной цепи. Дал приказ отступать. Не тут-то было. Горцы снова бросились в атаку, стремясь вернуть потерянную высоту. Под барабанный бой пришлось снова сходиться грудь в грудь, чтобы тенгинцев не перестреляли во время отхода по спуску. Жаркое вышло дело. Один из офицеров, командовавший застрельщиками, получил тяжелую рану шашкой. Его заслонили своими телами рядовой Збродько и унтер-офицер Седашев. Другому офицеру прострелили грудь навылет. Раненых солдат и командиров выносили на руках.

Несмотря на всю свою ярость и бесстрашие, снова черкесы не выдержали штыковой атаки. Отошли, неся большие потери. Не то что б пленных захватить, даже оставили трупы товарищей, хотя это считалось бесчестием. После этого отряду русских уже никто не мог помешать спокойно вернуться к основным силам под прикрытием развернутых орудий. Но не без потерь. Всего в левом отряде прикрытия были убиты и ранены два офицера, два унтер-офицера и 24 рядовых.

Коста. Бриг «Телемак», Черное море, конец мая 1838 года.

На бриг прибыли глубокой ночью. Несмотря на поздний час, нас ждали на палубе все шесть офицеров корабля во главе с капитан-лейтенантом Сергеем Иосифовичем Скарятиным. Горячо приветствовали меня. Не успел я представиться в ответ, как в тусклом свете фонаря увидел, что улыбки на загорелых лицах моряков как корова языком слизнула. Явление честному морскому народу Бахадура вызвало неожиданную реакцию. Ярость и отвращение.

— В чем дело, господа?

— Мы два года в Архипелаге гонялись за подобными типами, — сухо пояснил мне капитан «Телемака».

— Вряд ли бы я поручил прикрывать свою спину не заслуживающему доверия человеку. Да, Бахадур — алжирец и бывший пират. Но ныне он служит России, как и я. Надеюсь, мое греческое происхождение не переводит меня в разряд «подобных типов»? — с вызовом ответил я.

Скарятин перевел взгляд на мои ордена. Мгновенно смягчился. Как и у меня, на его груди висел Владимир 4-й степени. Он снова разулыбался, мгновенно вспомнив об орденском братстве и превратившись в радушного хозяина.

— Примите рундук поручика, — распорядился он. — Поздравляю с прибытием на борт. Пойдемте. Покажу, где вас устроим. Сразу извиняюсь. Без удобств. Бриг — корабль маленький. Все, что можем предложить, — небольшой закуток за парусиновой шторой.

Знал бы капитан-лейтенант, в каких условиях мне довелось пребывать на бриге! В цепях, в трюме в обществе крыс и на орлопдеке в компании английских моряков и свихнувшегося от собственной значимости Белла. «Аякс»! Никогда не забуду!

— Не хотелось бы никого стеснять! — не стал я посвящать капитана в свои переживания. — Нас вполне устроит постель на баке.

— Вы хотите ночевать на квартердеке? — изумился Скарятин.

— Вполне. Погоды нынче благоприятствуют.

— Воля ваша! — не стал спорить Сергей Иосифович. — Вахтенный начальник! Распорядитесь! Остальным — готовить бриг к отплытию!

— Свистать всех наверх, с якоря сниматься! — скомандовал офицер.

На привычный ют даже проситься не стал. Не поймут. Военный корабль — это не пароход и не шхуна. Тем более, сейчас по всему бригу суета. Будут якорь выбирать и крепить к борту. И матросы будут бегать, ставя паруса. Плюс на шканцах было уютно. Высокий фальшборт укрывал от ветра. Рулевой помешать не мог, ибо штурвал стоял ближе к грот-мачте, отделенный от квартердека съемным тамбуром офицерского трапа.

С удовольствием избавился от мундира и завалился на парусину. Глядел на звездное небо и под легкую качку вспоминал, как прощался с друзьями. Как ахнул Тигран, узнав о судьбе своего мучителя. Как лез с обнимашками Цикалиоти, резко повзрослевший за прошедший месяц. Как скупо пожал на прощание руку Фонтон, которому было не до прощаний. Его ждал разговор с Ахметом, и он торопился. А я так хотел его расспросить об обстоятельствах побега Сефер-бея. В суете последних дней этот вопрос как-то выпал из поля зрения. А зря!

«Кстати, я же на том самом бриге, с которого князь на свою беду сбежал. Нужно завтра расспросить офицеров о подробностях побега. У меня для них есть сюрприз», — подумал я, засыпая.

… Утром я первым делом избавился от эполет. Флотские посмотрели неодобрительно на мои контрпогончки.

— Думается мне, вы господа, уделяете столь много внимания эполетам, дабы в качку удерживать равновесие?

— А вы, поручик? — не поддержали моей шутки офицеры.

— На Кавказе не принято щеголять бахромой на плечах.

На меня посмотрели задумчиво. Дураком надо быть, чтобы не понять, что служба на Черном море рано или поздно занесет на Кавказ. Мои слова стоило взять на заметку.

С первой минуты на шканцах стало понятно: дружные, спаянные, ребята — эти «телемаковцы», почерневшие от греческого солнца. Капитана своего боготворят. И за свою команду горой. Что офицеры, что простая матросня. Бахадура мигом определили во враги. Не по душе им были пираты, пусть и бывшие. На меня смотрели с легкой усмешкой, но уважительно. Офицер с орденами на груди — это вам не комар чихнул! Алжирца норовили пихнуть невзначай, с извинениями. Меня обходили стороной. Уважительно отдавали честь. С той странной, легкой издевкой, которую и не распознаешь с первого взгляда. С огнем играли, стервецы! Рука так и тянулась за револьвером.

— Господин капитан приглашает господина поручика на завтрак, — обратился ко мне слуга Скарятина, простой мужик из крепостных с нахальной улыбочкой на лице.