Тогда в комнате давным-давно, в комнате, ныне для Ленитропа запретной, — что-то очень плохое. Что-то с ним там сделали, и возможно, Катье знает что. Разве он в ее «безбудущном взгляде» не отыскал некое звено к своему прошлому — такое, что стягивает их, любовников, близко-близко? Ленитроп видит: вот Катье стоит в конце прохода своей жизни, дальше уже не шагнуть — она сделала все ставки, теперь осталась лишь скука: так и будут шпынять из комнаты в комнату, череда пронумерованных кабинетов, чьи номера не имеют значения, пока инерция не приведет ее в последнюю. Вот и все.
Наивный Ленитроп и не думал, что чья-то жизнь может закончиться вот так. Настолько уныло. Однако теперь ему уже совсем не так странно — он сворачивался калачиком, дрочливо боясь-возбуждаясь, под боком у неприятной возможности: не исключено, что в точности такой вот Контроль могли накинуть и на него.
Запретное Крыло. О, рука ужасного крупье — вот что касалось рукавов его грез: все в его жизни, вроде бы свободное или случайное, как выясняется, пребывало под неким Контролем — все время, в точности как подлеченное колесо рулетки, важны лишь пункты назначения, все внимание — долгосрочной статистике, а не личностям; и Дом никогда, разумеется, не остается в накладе…
— Ты был в Лондоне, — вот сейчас прошепчет она, вновь оборачиваясь к своему колесу и крутнув его снова, лицо отвернуто, по-женски свивает тьмою прошитую канитель своего прошлого, — когда они падали. Я была в ’s Gravenhage [111], — фрикативы вздыхают, имя произносится с запинкой изгнанника, — когда они взлетали. Между тобой и мной — не просто траектория ракеты — жизнь. Ты поймешь, что между двумя точками за пять минут онапроживает целую жизнь. Ты даже еще не выяснил всех данных по профилю полета — видимых или прослеживаемых с нашейстороны. А за ними еще столько всего, так много того, чего никто из нас не знает…
Но каждый — вне сомнений — ощущает кривую. Параболу. Должно быть, они догадались раз или два, что все, всегда, коллективно, двигалось к этому очищенному силуэту, скрытому в небесах, силуэту неудивительному, без новых шансов, без возврата. И все ж они вечно перемещаются под ним, приуготовленные для его черно-белых плохих новостей наверняка, будто это Радуга, а они — ее дети…
Пока фронт Войны отступает и Казино оказывается все глубже в тылу, пока все больше загрязняется вода, а цены растут, личный состав, прибывающий в отпуск, становится все пронырливей, все больше предается чистому ослизму — в них ничего от Галопова стиля, от его привычки бить чечетку, когда выпьет, от его напускного пижонства и застенчивых, приличных позывов плести, хоть и маргинально, заговоры, едва случай выпадет, против власти и безразличия… О нем до сих пор ни слова. Ленитропу его не хватает — не просто как союзника, но как присутствия, доброты. Он не перестает верить, что здесь, в этом французском отпуске, по стойке «вольно», помехи временны и бумажны, все дело в направляемых депешах и отдаваемых приказах, докука, что закончится с концом Войны, — вот как хорошо Они перекопали все прерии его мозга, вспахали и засеяли, да еще и субсидий ему надавали, чтоб сам ничего там не выращивал…
Из Лондона никаких писем, никаких даже вестей об АХТУНГе. Все пропало. Тедди Бомбаж однажды взял и исчез; будто кордебалет, за спинами Катье и сэра Стивена замелькают другие заговорщики — затанцуют, все с одинаковыми Корпоративными Улыбками, преумножение этих блистающих жвал должно ослепить его, считают они, отвлечь от того, что они у него отбирают, — от его удостоверения, его служебного досье, его прошлого. Ну, блядь… вы поняли. Он не против. Его больше интересует — а иногда и немного тревожит — то, что они, похоже, добавляют. В некий момент, очевидно — по прихоти, хотя как тут скажешь наверняка, Ленитроп решает отпустить усы. Последние он носил в 13 лет, отправил заказ в этот «Джонсон Смит» на весь «Комплект усов» — 20 разных моделей, от Фу Манчу до Граучо Маркса. Они были сделаны из черного картона, с крючками, что цеплялись к носу. Через некоторое время крючки пропитывались соплями, слабели, и усы отваливались.
— Какие? — хочет знать Катье, едва усы пробиваются.
— Негодяйские, — грит Ленитроп. Что значит, поясняет он, аккуратные, узенькие и злодейские.
— Нет, так ты станешь злопыхателем. Отрастил бы лучше, как у славного малого.
— Но у славных малых нет…
— Да ну? А Уайатт Эрп?
На что можно бы выдвинуть возражение, что Уайатт был не так уж и славен. Но все это происходило еще в эпоху Стюарта Лейка, пока не накинулись ревизионисты, и Ленитроп нормально так верит в Уайатта. Однажды заходит некий генерал Виверн из Технического штата ВЕГСЭВ и видит их.
— Концы висят, — замечает он.
— У Уайатта тоже висели, — поясняет Ленитроп.
— И у Джона Уилкса Бута, — парирует генерал. — Каково?
Ленитроп задумывается.
— Он был негодяй.
— Вот именно. Подкрутили бы наверх?
— В смысле — по-английски? Да я пытался. Должно быть, климат, что ли, эти веники все время опять виснут, а вдоба-авок самые котикиприходится откусывать. Очень раздражает.
— Отвратительно, — грит Виверн. — Зайду в следующий раз — принесу воск. К нему подмешивают что-то горькое, так, э, концежеватели, понимаете ли, отучаются жевать.
И вот раз усы вощатся, Ленитроп их вощит. Каждый день что-нибудь новенькое, вроде такого. Всегда есть Катье — Они подсунули ее к нему в постель, как никели под подушку, за его преходящий американизм, невинные резцы-и-моляры-для-мамы, клацая, остаются лежать на дорожке этих дней в Казино. Чудная штука — сразу после занятий он обнаруживает у себя стояк. Хм, непонятно. Никакой особой эротики — читать руководства, наспех переведенные с немецкого, криво отмимеографированные, некоторые даже извлечены польским подпольем из латрин на учебном полигоне в Близне, заляпанные подлинным эсэсовским говном и ссаками… или заучивать переводные коэффициенты, дюймы в сантиметры, лошадиные силы в Pferdestarke [112], рисовать по памяти схемы и изометрику спутанного колтуна линий подачи топлива, окислителя, пара, перекиси и перманганата, клапанов, отдушин, камер — что тут сексуального? и все равно после каждого занятия он выходит с грандиозным стояком, с невообразимым давленьем изнутри…отчасти это временное помешательство, прикидывает он и отправляется на поиски Катье, рук, что крабами поползут ему по спине, и шелковых чулок, что запищат о его тазовые кости…
На уроках он частенько шарит глазом вокруг и видит, как сэр Стивен Додсон-Груз поглядывает на секундомер и что-то помечает. Черти червивые. Интересно, к чему все это. Ленитропу не приходит в голову, что это все может как-то соотноситься с его таинственными эрекциями. Личность его так и подбирали — или разрабатывали, — дабы заиливала от подозрений, пока те не успели набрать скорость. Свет зимнего солнца лупит сбоку в лицо, как головная боль, отвороты брюк давно не гладились, мокрые и в песке, потому что Ленитроп каждое утро встает в шесть и гуляет по набережной, сэр Стивен выложил на прилавок всю свою маскировку, если не роль в заговоре. Он может запросто быть агрономом, нейрохирургом, гобоистом — в этом Лондоне навидаешься всякого, любые уровни командования кишмя кишат такими многомерными гениями. Но, а-ля Катье, Додсон-Груз весь окутан рвеньем осведомленности, безошибочно узнаваемой аурой подчиненного и неудачника…
Однажды Ленитропу выпадает случай удостовериться. Похоже, Додсон-Груз — фанатик шахмат. Как-to в баре после обеда он даже осведомляется у Ленитропа, не играет ли тот.
— Не-а, — враки, — даже в шашки не играю.
— Черт. Только сейчас выпало время хорошенько сражнуться.
— Я знаю одну игру. — Неужели что-то Галопово все это время копилось внутри? — С выпивкой, называется «Принц», может даже, ее англичане изобрели, у вас же принцы водятся, да? а у нас их нет, не то чтоб это плохо, что принцы, понимаете, там все выбирают номер, вдоба-авок, к примеру, вы начинаете: принц Уэльс съехал с рельс, потерял кальсоны, только не обижайтесь, номера идут вокруг стола по часовой стрелке, и номер два их нашел и пропил спросонок, по часовой стрелке от этого принца, или вообще любой номер, какой ему захочется назвать, в смысле — принцу, шесть или что угодно, понимаете, сначала выбираете принца, он начинает, потом этот номер два, или кого принц назовет, грит, но первым этот, принц который, он грит, Уэльс, кальсоны, два, сэр — после того, как скажет про то, что принц Уэльс съехал с рельс, потерял кальсоны, и номер два отвечает, отнюдь, сэр…
