— И ветчиной! Ветчину накрошит…

— Видишь, видишь? Это ж не можетбыть совпадением! У них состязания — Матушка Года, кормление грудью, смена пеленок, им времязасекают, конкурс рагу , ja, — а потом, ближе к концу, уже выпускают детей.На сцену выходит Государственный Обвинитель. «Через минуту, Альбрехт, мы выведем твою матушку. Вот „люгер“, полностью заряжен. Государство гарантирует тебе полную свободу от всякой ответственности. Делай, что пожелаешь, — вообще что угодно. В добрый путь, мальчик мой». Пистолеты заряжены холостыми, натюрлих, но несчастное дитя этого не знает. В финал проходят только те матушки, в которых стреляли. Тут задействуют психиатров, и судьи сидят с секундомерами, замеряют, насколько быстро сломаются детки. «Ну что, Ольга, разве Мутти не славнопоступила, когда расстроила твой роман с тем волосатым поэтом?» «Мы понимаем, что вы со своей мамой, Герман, э-э, крайне близки.Помнишь, как она тебя застукала — ты мастурбировал в ее перчатку?А?» Наготове стоят санитары — уволочь детей, в слюнях, с воплями, клоническими конвульсиями. В конце концов на сцене остается всего одна Матушка. На голову ей надевают традиционную шляпу с цветами, вручают скипетр и державу, что в данном случае — позолоченный кусок тушеного мяса и хлыст, — а оркестр играет «Тристана унд Изольду».

На исходе сумерек они выбираются. В Пенемюнде просто сонный летний вечер. Над головой курсом на запад пролетает косяк уток. Русских поблизости нет. Над входом в складской сарай горит одинокая лампочка. Отто с девушкой рука об руку бредут по причалу. К ним подбирается обезьяна, берет Отто за свободную руку. К югу и северу Балтика все развертывает низкие белые волны.

— Чё творится, — спрашивает кларнетист.

— На, сожри банан, — у тубиста набит рог, и в раструбе его приблуды захована приличных размеров гроздь.

К тому времени, как они выступают, опускается ночь. Они, полетная бригада Шпрингера, движутся вглубь по рельсам. По сторонам шлаковой насыпи башнями высятся сосны. Впереди шебуршатся жирные пегие кролики, мелькают лишь их белые пятна, нет причин предполагать, будто они кролики и есть. Хильда, подруга Отто, красиво спускается из лесов с его фуражкой, которую до краев наполнила круглыми ягодами — пыльно-синими, сладкими. Музыканты рассовывают бутылки водки по всем наличным карманам. Это сегодняшний ужин, и Хильда, в одиночестве опустившись на коленки у ягодных кустов, помолилась о красоте для них всех. Уже слышно, как на болотах заводятся первые квакши, как высокочастотно пищит летучая мышь на охоте, а еще — ветер в древесных верхушках. И кроме того — совсем издали — выстрел-другой.

— В моих обезьян стреляют? — стуча зубами, бормочет Хафтунг. — Они по 2000 марок штука. Как же я опять столько соберу?

Через рельсы — и прямо по Ленитроповым ногам — переметывается семейка мышей.

— Я-то думал, здесь просто большое кладбище. Видимо, зря.

— Мы тут расчищали только то, что требовалось, — вспоминает Нэрриш. — А основное осталось — лес, жизнь… может, где-то дальше еще есть олени. Здоровые ребята с темными рогами. И птицы — бекасы, лысухи, дикие гуси, — грохот испытаний сгонял их в море, но когда стихало, они всегда возвращались.

Даже не дойдя до летного поля, они дважды вынуждены рассредоточиваться по лесам: первый раз — из-за патруля, а потом от Пенемюнде-Ост пыхтит паровоз, фара взрезает тонкую ночную дымку, на подножках и лесенках висит солдатня с автоматами. Мимо в ночи скрежещет и лязгает сталь, охрана мимоездом треплется, никакого напряжения и в помине.

— Все равно могут за нами, — шепчет Нэрриш. — Пошли.

Через рощицу, затем, осторожно — на взлетное поле. Восстал острый серп луны. В костяном свете рядом драпают обезьяны, свесив руки до земли. Переход нервный. Тут все — идеальные мишени, никакого укрытия, кроме самолетов, с бреющего обращенных в мощи, так и не тронулись с места: заржавленные стрингеры, обгорелая краска, закрылки вогнаны в землю. К югу тлеют огоньки прежнего комплекса люфтваффе. По дороге на дальнем краю летного поля то и дело урчат грузовики. В казармах поют, а где-то еще — радио. Вечерние вести невесть откуль. Из такого далека, что не только слов, но и языка не разобрать, один старательный бубнеж: новости, Ленитроп, случаются без тебя…

По дегтебетону они добираются к дороге и приседают в дренажной канаве — прислушиваются, кто ездит. Вдруг слева зажигаются желтые огни ВПП — их двойная цепь тянется к морю, яркость пару-тройку раз подскакивает, пока не успокаивается.

— Кого-то ждут, — догадывается Ленитроп.

— Скорее провожают, — рявкает Нэрриш. — Давайте быстрее.

Опять в сосняках, идя по накатанной грунтовке к Испытательному Стенду VII, они начинают подбирать отбившихся девчонок и шимпанзе. Их обволакивает хвойный аромат: кромки дороги все усыпаны старыми иголками. Ниже по склону возникают огни: деревья редеют, и взору является площадка испытательного стенда. Монтажный корпус — в высоту футов сотню, звезды загораживает. Меж открытыми раздвижными дверьми — высокая яркая полоса, свет убегает наружу. Нэрриш хватает Ленитропа за руку.

— Вроде машина майора. И двигатель не выключен. — К тому же — куча прожекторов на заборах, поверху оплетенных колючкой, а вдобавок повсюду бродит чуть ли не дивизия охранников.

— Кажись, пришли, — Ленитроп несколько нервничает.

— Ш-ш. — Гул самолета, одномоторный истребитель кругом заходит на посадку, держась пониже, ближе к соснам. — Времени мало. — Нэрриш собирает остальных и раздает указания. Девушкам — заходить с фронта, петь, плясать, адски клеить изголодавшихся по бабью варваров. Отто попробует вырубить автомобиль, Хафтунг всех соберет и приготовит к рандеву с рыбацкой лодкой.

— Сиськи-письки, — ворчат девушки, — сиськи-жопки. Вот и все, на что мы тут годны.

— Ай, заткнитесь, — рычит на них Г. М. Б. Хафтунг — такова его обычная манера в обращении с прислугой.

— Между тем, — продолжает Нэрриш, — мы с Ленитропом идем за Шпрингером. Когда найдем его, попробуем вынудить их к пальбе. Это вамсигнал — бегите как подорванные.

— Ох, куда ж без пальбы-то, — грит Ленитроп, — вдоба-авок, может, вот чего? — Его только что блистательно осенило: липовые «коктейли Молотова», усовершенствованный старый трюк Зойре Обломма. Он берет бутылку водки, тычет в нее и скалится.

— Да эта дрянь же почти не горит.

— А они подумают,что тут бензин, — начинает ощипывать страусиные перья с костюма ближайшей хористки. — И вы только представьте, как надежно при этом будет нам.

— Феликс, — обращается к тубисту кларнетист, — мы во что с тобой впутались? — Феликс жует банан и живет мгновеньем. Немного погодя он откочевывает в леса вместе с остальными оркестрантами, и оттуда слышно, как они бродят кругами, дудя и поблеивая друг дружке. Хильда и Ленитроп изготовляют Фальшивые Фугаски, остальные девчонки свалили, цыц-унд-арш [304], вниз по склону.

— Чтоб угроза была правдоподобной, — шепчет Нэрриш, — нам понадобятся спички. У кого есть?

— Негу.

— У меня тоже.

— Черт, в зажигалке кремень стерся.

—  Kot, — всплескивает руками Нэрриш, — Kot, — убредает в леса, где сталкивается с Феликсом и его тубой. — У вас тоже нет спичек.

— У меня есть «зиппо», — отвечает Феликс, — и две «Короны Короны» из клуба американских офицеров в…

Минуту спустя Нэрриш и Ленитроп, каждый прикрыв ладонью уголек лучших гаванских, бормотушат, аки два кота из мультика, к Испытательному Стенду VII, за пояса заткнуты зажигательные бомбы из водочных пазырей, а за ними на морском бризе трепещут страусиные перья фитилей. План таков: с другой стороны испытательного стенда вскарабкаться на песчаную насыпь, поросшую низким кустарником и увенчанную соснами, и штурмовать Монтажный Корпус с тылу.

Наш Нэрриш тут наводчик был, прицел он целил свой. В Ракетный Полдень каждый день и смерть, и пир горой… Вот только Нэрришу в свое время как-то удалось избежать почти всех этих радостей.