Ленитроп высовывает голову в длинный тоннель и с наианглийскейшим акцентом вопит:

— Майор Клёви сосет и причмокивает!

— Сюда! — Топочут сапоги галопирующих солдат, шляпки гвоздей трещат по бетону, а прочий зловещий металл в массе своей говорит цик… цик…

— Давайте, — сияет озорник Глимпф, включая подъемник.

Ленитропа посещает свежая мысль. Он опять высовывает голову и вопит:

— Майор Клёви сосет у НЕГРИТОСОВ!

— Я бы поторопился, — грит Глимпф.

— Ой, а я как раз удачно про его матушку придумал. — Дюйм за дюймом выбирается слабина в бухте троса между подъемником и прутковыми заготовками, которые Глимпф поставил так, чтоб рухнули поперек двери — будем надеяться, как раз когда появятся американцы.

Ленитроп и Глимпф поспешно исчезают через выход напротив. Примерно когда они добираются до первого поворота тоннеля, исчезает свет. Гудит себе вентиляция. Ее фантомные голоса черпают уверенность во тьме.

Груда монеля рушится с ужасным грохотом. Ленитроп нащупывает скальную стену и вдоль нее идет сквозь абсолютную черноту. Глимпф где-то посреди тоннеля, на путях. Дышит нормально, но посмеиваетсясебе под нос. За спиной глухие шатанья погони, однако света пока нет. Тихий лязг и пронзительное профессорское «Himmel» [167]. Вопли громче, а вот и первый фонарик, пора вылезать из ванны…

— Что такое? Господи боже…

— Сюда. — Глимпф наткнулся на какой-то миниатюрный поезд, что ли, очертания едва видны — прежде на нем катали по фабрике гостей из Берлина. Они забираются в передний тягач, и Глимпф дергает рычаги.

Ну вот и славно, все на борт, должно быть, Клёви отрубил только свет, позади высверкивают искры, и даже ветерок подул. Славно прокатиться.

Глимпф зажег лобовую фару. Из боковых тоннелей, грохочущих мимо, глядят фигуры в хаки. Белки глаз на миг отблескивают светом и мигают мимо. Кое-кто машет. Крики доплерируют — Эй-эййй-й-й-й— точно клаксоны на переездах, мчишь домой среди ночи поездом по Бостонско-Мэнской… Экспресс поспешает. Влажный ветер свистит мимо. В обратном рассеянии прожектора видны силуэты боеголовочных деталей, груженных на две небольшие платформы, которые тащит тягач. Местное карликанство разбегается и хохлится вдоль полотна, почти за границей света. Маленький поезд они полагают своим и обижаются, когда его забирают большие люди. Кто-то сидит на штабелях ящиков, болтая ногами. Кто-то во тьме учится стоять на руках. Глаза их светятся зеленым и красным. Кое-кто даже раскачивается на закрепленных вверху веревках, изображают камикадзэ, атакуют Глимпфа и Ленитропа с криками «Банзай, банзай», а потом, хихикая, исчезают. Все по сценарию. Они, в общем-то, вполне симпатичная…

Позади громкий, точно в мегафон, хорал во множество глоток:

— Ох блядь, — грит Ленитроп.

— Можете отцепить платформы? — осведомляется Глимпф.

— Ну, наверное… — Но возится как будто много часов. А между тем:

— Инженеры, — бормочет Глимпф. Ленитроп отцепляет платформы, и тягач набирает скорость. Ветер дерет торчащие майки, воротники, манжеты, пряжки и ремни. Позади оглушительный грохот и лязг, кто-то кричит в темноте.

— Остановились, как думаете?

И прямо им в жопу, на четыре голоса:

— Ооо — кей, бабуины! Фальшфейер есть?

— Отойди, приятель!

Вот и все оповещение — и, разразившись ослепительным сотрясом, Ледяное Сияние затопляет белый тоннель. Пару минут никто ничего не видит. Лишь грохочешь себе дальше в поразительной, совершенной белизне. Белизна без жара да слепая инерция; все это страшно знакомо— центр, который Ленитроп обходил стороной, избегал, сколько помнит, никогда не подходил так близко к подлинной движущей силе своего времени; лица и факты, что наводняли его соглашение с Ракетой, камуфляж и отвлекающие маневры отлетают на белый миг, суетные и незрячие, дергают его за рукава — это важно… пожалуйста… взгляни на нас…но уже слишком поздно, остался лишь ветер, лишь перегрузки, и кровь его глаз уже затушевывает белизну до слоновой кости, мазков золота, а сеточку граней — до разбитой скалы… и рука, вознесшая Ленитропа, снова опускает его в «Миттельверке»…

— Йи-ха! Вотон, сволочь!

Из сияния — достать выстрелом раз плюнуть — возникает громыхающий дизель: он толкает две платформы, которые отцепил Ленитроп, забит налитыми кровью, расхристанными, раздутыми американцами, а на вершине, криво умостившись у них на плечах, восседает майор Клёви собственной персоной, в гигантском белом «стетсоне» и с двумя автоматическими.45-ми.

Ленитроп ныряет за цилиндрический объект в хвосте тягача. Клёви стреляет, не целясь, вдохновленный мерзким хохотом остальных. Ленитроп отмечает ненароком, что прятаться предпочел за очередной, как выясняется, боеголовкой. Если аматоловые заряды внутри — скажите, профессор, способна ли ударная волна от пули 45-го калибра сдетонировать эту боеголовку, если попадет в оболочку? — да-даже если взрыватель не установлен? Ну, Эния, это зависит от множества факторов: дульной скорости пули, толщины и состава стенок…

Предвкушая как минимум потянутую руку и грыжу, Ленитроп умудряется своротить и свалить боеголовку на полотно — пули Клёви молотят и садят по всему тоннелю. Боеголовка подпрыгивает и замирает, прислонившись к рельсу. Отлично.

Сияние уже меркнет. Тени возвращаются на позиции в устьях штольни. Вагоны перед Клёви врезаются в препятствие густой УОНК! загибаются перевернутой V — тормоза дизеля скрежещут в панике йи-и-и-ий-к— и большая машина сходит с рельсов, разворачивается, кренится, американцы очумело цепляются за рукояти, друг за друга и за пустоту. Ленитроп и Глимпф вписываются в последний изгиб интеграла, позади снова невообразимый грохот, крики длятся и отдаются эхом, а впереди виден въезд, растущая парабола зеленых склонов и солнечный свет…

— Вы на машине приехали? — блестя глазами, спрашивает Глимпф.

— Что? — Ленитроп вспоминает про ключи, которые все еще в том «мерседесе». — А…

Под параболой они выкатывают к солнцу, Глимпф придавливает тормоза, и тягач мягко и респектабельно останавливается. Они делают ручкой бронепехотным часовым второй роты, после чего угоняют «мерседес», который стоит ровно там, где его бросил летеха.