Самая трагичная история о тех временах. Много дней изгнанники провели в пустыне. Хама, вождь бечуанов, прислал им проводников, быков, повозки и воду. Тех, кто прибыл первыми, предупредили: воду пить по чуть-чуть. Но когда подтянулись отставшие, все прочие спали. Некому оказалось предупредить. Еще одно утерянное послание. Они пили, пока не умерли, — сотни душ. В том числе и мать Энциана. Он заснул под воловьей шкурой, измученный голодом и жаждой. Проснулся среди мертвецов. Говорят, его нашел отряд оватжимба — они приняли его и о нем позаботились. Бросили на краю материной деревни, чтоб вошел один. Кочевники, в этой пустоши они могли направиться куда угодно, но привезли его туда, откуда он явился. Почти никого не осталось. Многие ушли переселяться, некоторых забрали на побережье и загнали в краали или выслали работать: немцы строили тогда железную дорогу через пустыню. Масса народу перемерло, питаясь скотом, падшим от чумы.

Нет дороги назад. Шестьдесят процентов гереро уничтожены. С остальными обращались как с животными. Энциан врастал в мир, оккупированный белыми. Пленение, внезапная смерть, уход без возврата — обычное дело, творилось каждый день. К тому времени, когда встал вопрос, Энциан уже ничем не мог изъяснить свое выживание. Не верил в процесс отбора. Нджамби Карунга и христианский Бог были слишком далеко. Не осталось разницы между поступком бога и работой чистого случая. Вайссман, европеец, взявший Энциана под крыло, всегда полагал, что отвратил протеже от религии. Но боги ушли сами: боги оставили людей… Энциан не разубеждал: пусть Вайссман думает, что хочет. Как пустыня — воды, тот ненасытно алкал вины.

Давненько они не виделись. В последний раз говорили при переезде из Пенемюнде сюда, в «Миттельверке». Вероятно, Вайссман уже погиб. Даже 20 лет назад на Зюдвесте, еще не зная немецкого, Энциан видел это:любовь к последнему взрыву — взлет и крик, возносящийся за пределы страха… Вряд ли Вайссману охота пережить войну — с чего бы? Уж наверное он отыщет себе нечто блистательное, достойное его жажды. Невозможно, чтоб для него все закончилось манером рациональным и кротким, как сотни его застекленных контор, разбросанных по заведениям СС — помещенных во времени и пространстве так, чтобы в последнюю минуту упустить величие, очутиться лишь в его вакууме, еле колышась в его кильватере, но в итоге снова застыть средь редких потускневших блесток его отбытия. Burgerlichkeit [170], сыгранная под Вагнера, духовые насмехаются чуть слышно, голоса струнных то ловят фазу, то упускают…

В последнее время то и дело Энциан просыпается ночами непонятно почему. Вправду ли Он, пронзенный Иисус, приходил склониться над тобою? Белое тело — греза пидора, стройные ноги и золотые европейские глаза с поволокой… ты успел заметить оливковый хуй под драной повязкой, захотел слизнуть пот с жестких деревянных пут? Где он нынче вечером, в каком районе Зоны, черт бы его побрал вместе с шишаком на нервном его императорском жезле…

Мало осталось таких островков пуха и бархата — лежать и грезить, — особенно в этих мраморных коридорах власти. Энциан охолодел: не столько гаснущий огонь, сколько положительно заболевает холодом, горечь расползается по нёбу первых надежд любви… Началось, когда Вайссман привез его в Европу: Энциан открыл, что любовь у этих людей, миновав простейшие щупанья и оргазмы, строится на маскулинных технологиях, на договорах, выигрышах и поражениях. Требует — в его случае, — чтобы он поступил в услужение к Ракете… Ракета — простая стальная эрекция, но к тому же целая система, выиграннаяу женственной тьмы, выставленная против энтропий прелестной, однако легкомысленной Матери Природы: таков был первый урок, что Вайссман вынудил его усвоить, первый шаг к получению гражданства в Зоне. Его заставили поверить, что, постигнув Ракету, он однажды воистину постигнет свою мужественность…

— Когда-то я воображал — наивно, теперь я так не умею, — будто все восторги тех дней были неким образом мне подложены — подарок от Вай-ссмана. Он внес меня через порог к себе в дом, и вот она — жизнь, к которой он хотел меня привести, эти мужские забавы, верность Вождю, политические интриги, тайное перевооружение в непокорстве стареющим плутократиям, окружавшим нас… они увядали, а мы были молоды и сильны… как чудесно быть стольмолодыми и сильными в такие времена! Я не верил глазам — столько прекрасных юношей, пот и пыль так ложились на их тела, когда они день за днем прокладывали автобаны, и каждый день звенел: мы ехали меж трубачей, шелковые вымпелы были скроены безупречно, как костюмы… женщины шли, на вид покорные и бесцветные… я представлял их шеренгами, на четвереньках, их доят в ведра блистающей стали…

— А он ревновал к другим юношам — к тому, как ты к ним относился?

— А. Для меня тогда это было еще очень физично. Но он уже шагнул дальше. Нет. Нет, вряд ли он был против… Я любил его. Не понимал его, не понимал того, во что он верил, — но хотел понять. Если жизнь его — Ракета, значит, я отдамся Ракете.

— И ты никогда в нем не сомневался? У него явно не самая упорядоченная психика…

— Слушай — не знаю, как сказать… ты вот был когда-нибудь христианином?

— Ну… было дело.

— Случалось с тобой так, чтоб на улице ты увидел человека и через мгновение уже знал, что это долженбыть Иисус Христос — не надеялся, что это он, не заметил сходство, а знал.Спаситель вернулся и ходит меж людей, как обещано в древних легендах… ты приближался и с каждым шагом уверялся все крепче — не видел ни единого противоречия изумлению первого мига… ты приближался и шел мимо, в ужасе от того, что он может с тобой заговорить… взгляды ваши скрещивались… удостоверено. И, что всего ужаснее, он понимал.Он заглядывал тебе в душу: улетучивалось все твое притворство…

— Но тогда… то, что случилось после твоего приезда в Европу, практически можно назвать, как выражался Макс Вебер, «обыденностью харизмы».

—  Outase, — грит Энциан — одно из многих слов, в языке гереро обозначающих дерьмо, в данном случае — большую и свежую коровью лепешку.

Неподалеку в скальной нише перед муаровым приемопередатчиком защитного цвета сидит Андреас Орукамбе. Уши закрыты резиновыми наушниками. Шварцкоммандо вещает в 50-сантиметровом диапазоне — на этой длине волны происходило наведение Ракеты с «Гаваев II». Кто, кроме ракетных маньяков, станет прослушивать 53 см? По крайней мере, Шварцкоммандо уверено, что их мониторят поголовно все конкуренты в Зоне. Передачи из Эрдшвайнхёле начинаются около 0300 и длятся до зари. У других передатчиков Шварцкоммандо свои расписания. Вещают на гереро, слово-другое заимствуя из немецкого (что плохо, плохо, потому что обычно это технические термины и ценные подсказки для тех, кто прослушивает).

Андреас сидит вторую собачью полувахту — в основном принимает сообщения, отвечает, когда надо. Сидеть за передатчиком — просто напрашиваться на молниеносную паранойю. Возникает схема из антенн, тысячи квадратных километров Зоны, где враги кишмя кишат в своих ночных лагерях — безликие, слушают. Хоть они и на связи друг с другом — Шварцкоммандо и сами стараются слушать, когда возможно, — хотя не остается иллюзий касательно их планов на Шварцкоммандо, они все ж не шевелятся, подгадывают оптимальный момент, чтобы двинуть силы и уничтожить без следа… Энциан считает, что они дождутся, когда будет целиком собрана и готова к запуску первая африканская ракета: лучше выглядит, если выступить против настоящей угрозы, настоящего железа. А пока он старается держать охрану в тонусе. Здесь, на центральной базе, это несложно: прорвется разве что полк, меньше не выйдет. Но дальше в Зоне, в ракетных городках — Целле, Эшеде, Хахенбурге, — там нас могут повыловить по одному, сначала кампания на изнурение, затем скоординированный налет… и останется удушить только эту осажденную метрополию…

Может, это театр, но, кажется, они больше не Союзники… конечно, история, которую они себе наизобретали, понуждает нас рефлекторно ожидать«послевоенного соперничества», а в действительности они, возможно, входят в один гигантский картель, и победители, и побежденные, в полюбовном соглашении делиться тем, чем осталось делиться… И все же Энциан стравливает их друг с другом, бранчливых этих падальщиков… на виднеподдельно вполне… Клёви сейчас, наверное, уже стакнулся с русскими, да еще с «Генеральной электрикой» — на днях сбросив его с поезда, мы выиграли — сколько? день-другой, а с толком ли мы распорядились временем?