А какова же роль фараона во всей этой системе? Получив такой ответ на этот вопрос: «Фараон — это воплощенное божество, одно присутствие которого поддерживает у населения Двух Земель уважение к власти», — Па-Рамессу задумался. О своих сомнениях он поведал Тиа.
— Человек, который не боится божественного гнева, уподобляется паразиту, — пояснил наставник. — В отличие от животных, он убивает и грабит себе подобных. Если бы не было власти, не было бы и Страны Хора. Божественный царь — это воплощение и сущность своей страны.
Па-Рамессу стремительно входил во взрослую жизнь, и подтверждением тому стали следующие события.
Однажды утром хранитель вечерних тайн, повинуясь приказу фараона, пришел к принцу и объявил, что его величество решил «вознести своего сына к новым высотам мужественности». Что он хотел этим сказать? Любопытство Па-Рамессу усилилось, когда во время ужина он заметил, что мать и Тийи, посматривая друг на друга, лукаво улыбаются. Однако он уже догадался, в чем дело: Тиа задолго до этого рассказал ему, что с приходом двенадцатого дня рождения ему придется приступить к исполнению высочайших обязанностей продолжателя династии.
Вернувшись в спальню, Па-Рамессу обнаружил в комнате двух очаровательных дев, отобранных лично Туи из обитательниц Дворца Женщин. Их тела были обнажены и умащены ароматными маслами. Вернее сказать, почти обнажены: обе были в париках и сандалиях. Одну звали Нернефер, «Прекрасное лицо», вторую — Иманесер, «Ласковое пламя». Были ли это их настоящие имена? Какая разница? Он знал одно: сценарий вечера был разработан заранее. На вид им было лет по шестнадцать-восемнадцать. Одному Амону известно, кто давал им уроки любовного мастерства. Первая деликатно сняла с Па-Рамессу парик и развязала набедренную повязку, вторая, не забывая поглаживать ему ноги, стянула сандалии и предложила лечь в постель. В следующее мгновение он, обнаженный, оказался меж этих двух девиц. Ситуация показалась Па-Рамессу слегка комичной. Они ласкали его, каждая со своей стороны, следя за тем, чтобы их руки не соприкасались. Если одна, к примеру, гладила плечи, то другая — бедра, и обе всячески поощряли принца ласкать себя, что было излишне: их маленькие круглые груди и похожие на половинки дыни крепкие ягодицы влекли к себе руки, а гладкие животы и тщательно выщипанный лобок притягивали взгляд. Очень скоро он понял, что, настойчиво массируя ему член, девицы стремятся не столько доставить ему удовольствие, сколько добиться конкретного результата — эрекции. Эту проверку своей мужской состоятельности Па-Рамессу счел унизительной. Даже мысль о том, что он может оказаться недееспособным, была оскорбительна. Ни роль желторотого новичка, ни роль добычи его не устраивала. Он раздраженно оттолкнул их руки, вскочил с кровати и крикнул:
— Вон!
Осечка… Обе девицы застыли в замешательстве, не сводя с него удивленных взоров.
— Уходите, я хочу спать.
Голос принца дрожал от гнева. Девицы проворно надели сандалии и юбки и, часто дыша от пережитого потрясения, выскочили за дверь.
Он знал, что к завтрашнему утру дворец будет гудеть от слухов; мысль об этом вызвала на губах Па-Рамессу только лукавую улыбку. Так, улыбаясь, он и уснул. Его ожидания оправдались в полной мере. Принц успел встретиться с визирем Небамоном, продолжавшим посвящать его в тонкости внутренней и внешней политики, и пообедать, когда явился удрученный хранитель тайн. Провал миссии Нернефер и Иманесер спутал планы заинтересованных лиц и породил лавину пересудов.
— Понравились ли его высочеству ночные гостьи?
— Нет.
Услышав этот однозначный ответ, чиновник вздрогнул. И часто-часто заморгал.
— Я не жеребец, которого ведут к кобыле.
— Никто бы не осмелился, ваше высочество… Женщины не пришлись по вкусу вашему высочеству?
— Они восхитительны.
И снова это трепетание ресниц…
— Я сам выберу ту, которая удостоится этой чести.
— Разумеется, ваше высочество!
— Сегодня вечером я сам приду во Дворец Женщин. Там и определюсь.
— Разумеется, ваше высочество!
Похоже, у стен дворца и вправду были сотни ушей: из уст Тиа Па-Рамессу услышал самые разные толкования случившегося. Одни полагали, что девушки по неопытности что-то сделали не так; другие высказывали мнение, что принц еще не готов к испытанию, а некоторые дерзкие языки в завуалированной форме высказывали догадку, что для постельных удовольствий наследнику хватает Именемипета.
Ну что ж, заткнуть рты досужим сплетникам не проще, чем заставить замолчать стаю ворон.
После ужина, во время которого Сети и Туи то и дело с озабоченным видом поглядывали на сына, Па-Рамессу объявил управителю Царского Дворца, что намеревается посетить Дворец Женщин. Через придворного были даны соответствующие распоряжения старшей хозяйке вышеупомянутого дворца.
С собой Па-Рамессу взял Именемипета, который шел за ним следом с осторожностью канатоходца над толпой.
Во втором зале, где собрались наложницы, было невозможно дышать: мало того что курильницы были переполнены благовониями, так еще и каждая обитательница дворца благоухала своим любимым ароматным маслом. Бабочки замертво падали на пол, и даже комары отказались от своего ужина. Возлегая на вышитых подушках, кандидатки на соитие с принцем жадно взирали на посетителей огромными, подведенными черным глазами. Много-много месяцев августейшие правители не удостаивали их своим визитом, поэтому они не знали, как вести себя, и позы их были либо до крайности напряженными, как у раболепствующего чиновника, либо слишком развязными, как у дешевой потаскухи. Па-Рамессу увидел застывших в страхе Нернефер и Иманесер, но взгляд его на них не задержался. Принц рассматривал девушек одну за другой. Эта слишком толстая, а эта — наоборот, чересчур худосочная; эта старовата, а та, снова-таки, слишком юна… Наконец он остановился перед девушкой лет четырнадцати или пятнадцати, с круглым нежным лицом. Почему именно она? Да потому, что улыбка таилась не только в изгибе ее губ, но и в глазах.
— Как тебя зовут?
— Униа, светлейший принц.
Что за имя! «Лунный цветок»!
— Хочешь пойти со мной?
— Желание светлейшего принца — закон для меня.
Па-Рамессу кивнул и обернулся к Именемипету.
— Ты выбрал себе спутницу?
Тот пробормотал что-то невразумительное. Ему, простому писцу, выбирать себе девушку во Дворце Женщин? Это было против всех правил, но случившееся прошлой ночью и дерзость принца перевернули все понятия о протоколе. Однако медлить с ответом на прямой вопрос Па-Рамессу было верхом неблагодарности.
— Эту! — буркнул он, указывая на пухленькую девицу.
— Дело сделано, — заключил Па-Рамессу и, пожелав доброй ночи старшей хозяйке дворца, которая была ни жива ни мертва от удивления, ушел.
Именемипет следовал за ним по пятам.
Через несколько минут занавеска, закрывавшая дверь в спальню Па-Рамессу, отодвинулась. Появилась Униа.
— Входи.
Ткань платья из тонкого льна с мелко присборенной юбкой трепетала при ходьбе, напоминая легкую рябь на воде. Девушка остановилась у изножья кровати.
— Садись.
Она послушно присела на кровать и посмотрела на принца. Он погладил ее по щеке. Наслышанная о злоключениях своих подружек, она даже не попыталась ответить на ласку. Однако когда он, приподняв ей подбородок, прикоснулся губами к ее губам, девушка встрепенулась — она не только пылко ответила на поцелуй, но и обвила руками шею принца. Не отрываясь от ее губ, Па-Рамессу коснулся рукой ее вздыбивших ткань платья сосков.
— Разденься!
Девушка встала и развязала пояс. Он помог ей снять платье, под которым ничего не оказалось. Па-Рамессу привлек ее к себе, прижимаясь грудью к спине своей избранницы, животом — к ее ягодицам. Только теперь он снял свою набедренную повязку. Он увлек Унию на кровать. Столь желанный эффект, которого не удалось добиться вчерашним мастерицам, возник сам собой, на этот раз не понадобились никакие ухищрения. Па-Рамессу превратился в две ладони, которые ласкали тело девушки от ушей до пальцев ноги. Он был завоевателем, но завоевателем желанным, потому что она ласкала его в ответ со все возрастающей страстью. На смену рукам пришли губы… Цель определилась, натянулась тетива… Униа была девственницей. Она вскрикнула. Потом расслабилась, потом снова оживилась, и ее пальцы с неожиданной силой сжали плечи Па-Рамессу. И вот она застонала. Он был вне себя от восторга. Его живительная сущность текла в тело Унии, и, слившись губами, они пили стоны друг друга.
