Именхерхепешеф умер.

Глава военных поцеловал царскую сандалию и передал первому придворному отчет о случившемся, подписанный Хеканакхтом.

— Читай, — приказал Рамсес.

Шестью днями ранее принц поужинал во дворце наместника. Ему слегка нездоровилось, и он рано лег спать. Ночью его состояние ухудшилось, и слуги срочно призвали лекаря. Когда тот явился, принц бился в ужасных конвульсиях, как если бы его трясли десять человек, и жаловался на невыносимую головную боль. Вскоре его кожа покрылась красными пятнами, а к лицу прилила кровь, и оно так распухло, что казалось, вот-вот лопнет. Потом нижнюю часть туловища и ноги принца парализовало, и он не смог проглотить ни капли приготовленного лекарем снадобья. К рассвету он впал в забытье, и еще до полудня капокинула его тело.

«Царский сын страны Куш» приносил фараону, воплощению Амона на земле, свои самые искренние соболезнования.

Рамсес приказал показать ему тело сына. Слуги подняли крышку саркофага, установленного в одной из комнат первого этажа. Невыносимое зрелище: великолепный Именхерхепешеф превратился в серую обезображенную куклу. Безжалостная болезнь, постигшая его, вне всяких сомнений, была порождена в черных глубинах чьей-то смертоносной волей. Все, кто увидел его, едва сдержали крики ужаса. Саркофаг отправили к бальзамировщикам.

В стране был объявлен траур.

Узнав о случившемся, Нефертари и Неджмаатра лишились чувств. Когда же молодая вдова очнулась, ее охватил ужас; она вспомнила ритуал, проведенный магом Сетнау, его заклинания, обращенные к Мут; ничто не могло переубедить ее в том, что в смерти супруга повинен Сет.

Скорбь Рамсеса и Нефертари была иной.

Смерть отца или матери означает для ребенка, что детство кончилось; смерть ребенка для родителей — конец мира. Когда это случается, рассвет становится сумерками. Смерть юного и прекрасного Ими Рамсес, Нефертари и Туи восприняли как наказание. Правда, во время своего судьбоносного визита к Рамсесу Сет умолчал об этой предполагаемой мести, но царственная чета и царица-мать все равно усматривали в случившемся его волю.

Оказавшись в одной комнате с Нефертари, Туи, Исинофрет и Неджмаатрой, Рамсес сказал овдовевшей невестке:

— Для меня мой сын и твой муж не умер. У вас двое сыновей. Отныне старший будет носить имя отца.

Однако с течением времени душевная боль фараона только усиливалась. Вскоре она переродилась в гнев: Рамсес приказал убрать из зала для аудиенций статую Сета, стоявшую среди изваяний двенадцати других богов, и заменить ее статуей Хонсу [46].

Это решение взволновало, если не сказать потрясло, писцов и жрецов Уасета. Каких злых духов опасается фараон? По какой тайной причине этот бог, которому поклоняется простонародье, занял теперь место Сета? Во время встречи с фараоном Верховный жрец Амона затронул волнующую его тему.

— В писаниях сказано, что Сет — одна из первичных сил, возникших в момент создания Вселенной, — прямо заявил жрецу Рамсес. — И Ра призвал Сета, чтобы тот уничтожил змея Апопа. Вселенная уже создана, и, будучи сыном Амона-Ра, я решил, что Сету нет места в моем царстве. Я буду править именем Амона, Ра и Птаха, которым посвящены вечные города Уасет и Хет-Ка-Птах.

Небуненеф, пораженный таким умозаключением фараона, не нашелся, что ответить; несколько лет назад он был склонен считать Рамсеса воплощением красного бога, тем поразительнее для него было то, что теперь этот бог официально отвергнут. Еще он подумал, что теперь ни город, ни храм не будет посвящен Сету. Он пришел к царю, чтобы попросить не нарушать сложившееся равновесие культов в Двух Землях, но, будучи жрецом Амона, не чувствовал особого желания защищать культ Сета.

Рамсес легко угадал ход мыслей Верховного жреца; молчание Небуненефа подтвердило его правоту.

— Решение твоего величества относительно восстановления храма Сета в Пер-Рамсесе остается в силе? — спросил наконец Небуненеф.

— Пускай люди ему молятся, — ответил Рамсес, осознавая, что это поступок лицемера, и сдерживая гнев. — Но я больше не хочу, чтобы меня отождествляли с Сетом, как это было в последние годы.

Верховный жрец едва заметно кивнул; причины разочарования фараона в Сете ему были неизвестны, но он, естественно, связал смерть Именхерхепешефа с удалением статуи Сета из зала для аудиенций и ее заменой статуей бога Хонсу. Об истинной причине этого поступка он узнает от своих друзей-придворных… И Небуненеф перешел к основному вопросу, приведшему его к фараону, — организации путешествия упокоившегося принца в Поля Маат.

Слова и ритуалы врачуют израненную плоть живых, как ленты бальзамировщиков с магическими формулировками окутывают мертвое тело человека, дабы смягчить его скорбь по телам тех, кого он недостаточно ласкал, и запахам, которыми он не надышался.

Это был первый настоящий траур в жизни Рамсеса.

В один из семидесяти дней, необходимых для процесса бальзамирования, Рамсес по своей воле разбередил старую рану — так спящий расчесывает во сне укус комара. Он приказал привести во дворец спасшихся моряков, которых в свое время отправили за апиру к восточному берегу Тростникового моря.

Их было семеро. И все семеро, бледные, втягивали головы в плечи, испуганные тем, что придется оправдываться за неудачу, хотя причиной ее стал шторм, а не их нерадивость. Чтобы их успокоить, Рамсес приказал подать всем пива; они пили крохотными глотками, без сомнения, опасаясь, что напиток отравлен. Наконец капитан взял себя в руки и начал рассказ. Подойдя к восточному берегу, они увидели длинный караван, направлявшийся к югу. Люди вели за собой тяжело груженных ослов.

— Когда вы их увидели?

— На тринадцатый день после их постыдного бегства, твое величество.

— И сколько их, по-вашему, было?

— Не меньше двух тысяч, твое величество. Караван тянулся, насколько хватало взгляда.

— Они выглядели измученными?

— Нет, твое величество. Они шли как обычно, ровным шагом. Мы удивились, потому что визирь Небамон сказал, что они будут так измучены жаждой, что не станут сопротивляться. Поэтому мы прихватили с собой побольше еды и бурдюков с водой. Но они не смогли бы тринадцать дней жить без воды, да еще с вьючными животными. Значит, даже в пустыне они нашли воду.

И капитан сделал большой глоток пива, вознаграждая себя за мужество — еще бы, он говорит с самим фараоном!

— И что же случилось потом?

— Когда мы стали готовиться к высадке, чтобы поймать как можно больше этих предателей, внезапно поднялась жестокая буря. Я двадцать пять лет плаваю, но такой мне видеть не приходилось. Небо почернело, и огромные волны обрушились на те наши суда, что находились дальше всего от берега.

Рамсес кивнул: эта внезапность была как раз во вкусе гневливого Сета. Капитан испугался, увидев, что фараон делает знак первому придворному. Но, к величайшему изумлению и его, и матросов, повелитель Двух Земель приказал всем выжившим морякам выдать по золотому кольцу. Моряки, взволнованные и преисполненные благодарности, поцеловали по очереди царскую сандалию.

Кортеж, сопровождавший останки Именхерхепешефа как на земле, так и на воде, был самым многочисленным в истории страны: сорок один член царской семьи, все царедворцы, представители жречества обеих Земель, высшие чины армии, высокопоставленные чиновники, наместники…

Именхерхепешеф не успел приготовить себе усыпальницу; ему пришлось довольствоваться семейным склепом в Хер-ан-Ахау, высеченным по приказу отца в скале. Этот подземный дворец спускался на глубину тридцать локтей, и на каждом этаже было по несколько помещений. Это место последнего упокоения еще не было должным образом украшено, но ни один из членов царской семьи все равно бы этого не увидел, потому что надо было прибегнуть к немыслимым трюкам, чтобы проследить за установкой саркофага, который долго несли по лабиринту коридоров и колодцев.