— Я сам-то?

— Да. Ты сам.

— Я ближе к осени снова в Тулу поеду. Зачем отказываться от прибылей?

— А не боишься?

— Боюсь. Ну так и что же? Жизнь вообще опасна. Не на тот конец зашел вечером и все. Понесли обмывать да отпевать. Если тело в Волхов не скинут по доброте сердечной. И ехать никуда не надо.

— А если царь осерчает?

— А если дождь пойдет?

— Ты так уверен в этом Андрее?

— Он мне понравился.

— Он вотчинник. Воин. Он нам не товарищ.

— Он совсем иначе думает, нежели иные воины. Это ничуть не умаляет его воинского духа, но… он другой. Для него война и деньги тесно связаны друг с другом. Он прямо мне сказал, что деньги — это кровь войны. И тот воин, что ими пренебрегает — плохой воин…

Тем временем на Москве из неприметной дверки царского застенка вышел человек. Вида он был совершенно помятого и изнуренного. Но особого членовредительства не наблюдалось. Он тщательно растер руки, которые за эти месяцы привыкли к кандалам. Потер шею. И обернулся, к стоящему за его спиной мужчине с острым, пронзительным взглядом.

— Ты знаешь, что делать, — холодно произнес тот и бросил ему туго набитый кошель.

— Этого — не хватит.

— Остальное — после дела.

— Этого — не хватит, — более настойчиво произнес мужчина.

— Перечить мне вздумал? Обратно захотел?

На что бывший атаман разбойников кинул обратно кошель с деньгами, который поймал слуга из свиты сурового представителя царя.

— Не веришь мне — так убей.

Помолчали.

— Хорошо, — нехотя кивнул представитель царя. И бывшему атаману передали три туго набитых кошеля. А потом добавил: — Помни, станешь озоровать кара последует суровая.

— Такое забудешь, — криво усмехнулся бывший атаман. Убрал кошели за пазуху и не прощаясь пошел своей дорогой.

— Не нравится он мне, — заметил слуга.

— Помалкивай, — раздраженно рявкнул на него злой начальник. Он хотел оставить часть денег себе. Но не вышло.

Ахмет, что осаждал безуспешно крепость Андрея минувшим летом, мерно покачивался в седле.

Он жив.

Его выпустили. Точнее везли на обмен.

Кто бы мог подумать?

Хотя обрабатывали его очень серьезно. На удивление серьезно. И интересовались совсем не проказами в землях под Тулой. А связями с подданными царя.

Собирали показания.

Проверяли их.

И по новой, в случае, если где-то что-то расходилось. Старались не увечить, но пытки от этого не становились более приятными. Нет, отнюдь нет. Тот ужас, что он испытал в застенках московского кремля он и врагу бы не пожелал. Несколько месяцев ада. Настоящего ада.

Пойдет ли он снова в поход?

Жизнь заставит.

Но в одном он был уверен — его теперь никакими посулами к Туле не заманишь. Было же у него предчувствие… было… Когда же он столкнулся с волками, что помогли защитникам, то окончательно убедился — высшие силы не зря его предупреждали. Конечно, зарекаться он не мог. И если хан скажет, придется идти. Но добровольно он больше сталкиваться с этим очень странным воином не хотел. Ведь именно он его ссадил с коня и чудом не убил. Что было еще одним намеком…

Более того, чувствуя благодарность Всевышнему за спасение, он планировал пойти в хадж, дабы посети Мекку. И, если позволят обстоятельства, остаться там. Подальше от родных степей и чего-то жуткого, что завелось под Тулой. Волки… Волки всегда были символом степных воинов, их духом, их смыслом, а тут вон как получилось. А чего стоило ему найти хоть каких-то волков в округе для провокации? Повезло. Случайно наткнулись на небольшую группу не пуганного молодняка, которая вилась вокруг туши лося. Но убив трех «серых» он не испытал облегчения… И сейчас вся его душа полнилась тревогой…

Глава 8

1554 год, 2 мая, Тула

Медленно покачиваясь в седле Андрей въехал в пределы Тулы. Верхом на своем аргамаке. Шагом. В руке у него было копье с небольшим квадратным прапором алого цвета, на котором красовалась белая голова волка Старков. Впрочем, о том, чей это волк здесь никто не знал и считал его личным символом, утвержденным Государем.

За ним ехали другие воины.

И слуги кошевые.

И выглядело все очень добротно. Настолько, что въезд в Тулу по прошлому году десятки московской службы выглядел скромнее.

Андрей уж постарался.

Кроме доспеха он обзавелся одеждой из качественной ткани. Золота и серебра на нем, правда, не было. Но в остальном — вполне прилично. По тульским меркам. Сопровождающие его люди выглядели хуже, но не кардинально. Даже кошевые слуги и те щеголяли тегиляях с покрышкой из дорогого, тонкого сукна. Так что поглазеть на въезд вышло много народа. И особенно детишек да женщин. А потому не оставалось сомнений — к вечеру весь город и ближайшая округа будет о том знать в изрядно раздутых через сплетни подробностях.

Андрей держался.

Ему не сильно было по душе такое пристальное внимание окружающих. Однако он всячески демонстрировал игнорирование. Будто бы ему все равно. Словно он ехал по лесу и его мало интересовало наблюдение за ним листьев, камней и травы.

Это только усиливало впечатление.

Два года назад практически нищий парень теперь красовался богатством. Баснословным богатством по меркам города. Даже в сравнении с воеводой, во всяком случае, на первый взгляд.

Его конь — аргамак — подарок царя — стоил без всякого сомнения больше тысячи рублей. Остальные лошади отряда также оценивались никак не меньше ста пятидесяти рублей. Вместе со сбруей.

Доспехи, надетые на нем, выглядели более чем на сотню рублей. Его послужильцы красовались доспехами поплоше, но они тоже тянули рублей на пятьдесят каждый, если не больше. Оружие Андрея и людей его также тянуло еще на сотню.

Набегало уже заметно больше полутора тысяч рублей[1]. А ведь имелась за ним еще и вотчина, и крепость в ней, и прочее имущество, и какие-то наличные средства. Монеты, то есть. Вон какой тугой кошель на поясе у него красовался.

И люди, что пошли за ним, в лице Кондрата, Федота и Акима тоже знатно поднялись. Да и рожи отъели за зиму, чего не скажешь о других простых поместных дворянах, которые явно не жировали. Отожрались даже лошади, лоснящиеся и ухоженные, ступая достаточно уверенно подкованными копытами…

Подъехали к поместью Агафона.

— Рад тебя видеть в здравии, друг мой, — добродушно произнес Андрей вышедшему из ворот купцу.

— Взаимно, взаимно, — покивал Агафон. И пригласил всех во двор.

Андрей въезжая оглянулся.

Скользнул взглядом по многим любопытным мордочкам. Наверняка ведь станут судачить, что первым он навестил Агафона. Ну да и ладно.

Заехал.

Спрыгнул с коня.

Дал ему морковку, оглаживая по шее. И тихо буркнул подошедшему Агафону:

— Афанасия зови.

— Зачем? — удивился купец.

— Дело есть.

— Так ты же говорил, что краски нет. Вот последний раз, когда у тебя гостил.

— Тогда не было. Сейчас есть.

Купец нервно сглотнул и убежал отдавать распоряжения. Сильно шуметь он не хотел. Если Андрей звал священника, то явно дело шло не о мелочи. А значит можно было спугнуть сделку или какую еще беду навлечь излишним шумом.

Андрей же начал принимать купленных Агафоном меринов. А потом руководить снаряжением вьючной и верховой сбруи. И погрузкой тех вещей, что передал с лодками купеческими в Тулу. Чтобы с собой не тащить на перегруженных лошадях…

— Доброго тебе дня, Андрей Прохорович, — тихо, но отчетливо произнес отец Афанасий незаметно подойдя к молодому воину. Как так получилось? Да делами увлекся. А вокруг постоянно все мельтешили, и он просто не придал значения очередной тени.

Священник обратился к парню очень необычно для его официального положения. По имени и нормальному отчеству обращались в те годы только к князьям или царям, ну или боярам. К остальным тоже могли, но в крайне ограниченном спектре ситуаций. И эти ситуации без всякого исключений были связаны с лестью. Причем лестью очень сильной, грубой, выпуклой.