— Чего же?

— Так Москва же! Стольный град! Там, чай всяких мастеров много.

— И то верно. А сюда чего пришел? — повел бровью отец Афанасий. — Мест много. Отчего в наши беспокойные края забрел?

— Так набег на вас, я слышал был. Татары озоровали. Вот я и подумал, что может сгожусь.

— Травник значит?

— Травник.

— А где твои травы?

— Так вот, — указал он на меренца с вьючными сумками. — Остальное тут найду.

— Христианин?

— Истинно так, — с почтением ответил Иван и вполне себе правильно перекрестился. По православному обычаю. Он был католиком, но ради дела мог переступить через свои убеждения. Посему не только перекрестился должным образом, но и прочел Символ Веры. Опять-таки православный, который лишь в одном слове отличался от католического. И отец Афанасий, услышав это с некоторым облегчением вздохнул.

— Травник, да еще христианин — дело хорошее, — подобрев произнес он. — Остановиться можешь у меня. Дом просторный. Живу я один. Так что не стеснишь.

Иван от этого предложения внутренне содрогнулся, но внешне вида не подал. И даже напротив, напустив на себя максимально искреннюю радость, стал отца Афанасия благодарить.

«Вот я вляпался. — пронеслось у него в голове. — Хотя, если подумать, может быть это и к лучшему…»

Козьма, бывший главарь банды, погоревшей на деле Андрея, зашел в кабак на окраине полоцкого посада. С парочкой своих подручных. И усевшись в дальний угол, заказав еды с выпивкой[3], стал слушать.

Место это было злачное. Люди разные, но, в том числе и лихие здесь бывали. Поэтому народ, поднабравшись, болтал достаточно свободно о разных делах не боясь того, что тут же кто-то побежит «стучать». Таких вещей никогда и нигде не любили в таких местах.

Разговоры, как обычно, сводились преимущественно к трем насущным темам.

К бабам. Ну а куда без них? Мужское же общество. К всякого рода подвигам сомнительного характера. Вроде кто кого перепил или морду набил. За дело или ради бахвальства. Ну и традиционная ругань на власть. Свою, как правило. Потому что своя, а не чужая власть, взымает с тебя налоги, принуждает к чему-то и так далее. А потому недовольных плодит всегда и всюду.

Но встречались и более интересные темы. Вроде того, как в старину было хорошо. При дедах там. Или даже просто в прошлом году.

— А вы разве не слыхали? — спросил Козьма, тихо подойдя к одной такой компании, что воздыхала о былых деньках.

— Что? — пьяно поведя осоловелым взглядом, спросил помятый жизнью мужичок в годах.

— На Москве болтают, будто бы Всеслав Брячиславович воскрес.

И тишина.

Заткнулись все. И уставились на Козьму. Не сразу. Секунд двадцать на это потребовалось. Может больше, но не сильно. Он специально говорил достаточно громко, чтобы его услышали. А голос Козьма имел вполне себе командирский. Кто-то пытался что-то по инерции дальше болтать, но свои же этих говорунов тут же затыкали. Так что минуты не прошло, как вся эта братия кабацкая уставилась на бандитскую рожу Козьмы.

— Что ты там про князя Всеслава сказывал? — обратился к нему худощавый мужичок с очень острым взглядом.

— На Москве болтают, будто бы воскрес он. И ныне татар режет под Тулой.

— А ты отколь это знаешь?

— Так послушать довелось.

— И кто болтает?

— Да на Москве о том где только не услышишь. И на торге, и в монастырском дворе, и в кабаках. Правда, аль нет. Но мню, раз уж за старину добрую заговорили, поведать вам о том не грех.

— А не врешь?

— За что купил, за то и продаю, — развел руками Козьма, напустив на себя обиженный вид.

— Да ты не держи зла, — произнес другой осоловелый от алкоголя мужичок. — Садись с нами. Да сказывай! Чудо же!

— Чудо! — охотно согласились многие…

[1] Графит известен человечеству с эпохи неолита. В Москве он завозился через Новгород и Ганзу. Но его было мало, особой популярностью и востребованностью он не пользовался, как и цельно-графитовые карандаши (которые в это время были популярны в Италии). Его можно было найти у торговцев аптекарскими ингредиентами и прочей «непонятной фигней».

[2] Кроки — чертежи местности, выполненные глазомерной съемкой с обозначенными важнейшими объектами. В практическом применении нередко полезнее карт. Как база для кроков нередко выступают топографические карты или аэрофотоснимки, на которые наносятся важные ориентиры, а на полях — рисунки этих ориентиров. Поясняющие дополнительные данные, которые нельзя отобразить графически, записываются в легенду на полях или на обороте чертежа.

[3] Существует популярная легенда о том, что в кабаках только наливали, не давая закуски. Природа этой легенды автору не известна. В статьях, которые эту сказку популяризуют, он натыкался на дивную путаницу с датами и фактами, вроде кабаков для опричников до 1555 года (опричники появились в 1565 году) и алкогольной монополии Ивана Грозного (первая была введена в 1474 году Иваном III, просуществовав до 1533 года (отменена Еленой Глинской), вторая была введена лишь в 1652 году, спустя более столетия…). Что не добавляет доверия таким материалам, сводя их к типичным мифам городского фольклора. На деле кабак был разновидностью более древней корчмы, акцентированной на алкоголе. Этакие базальный бар/паб, в котором можно было и выпить, и закусить.

Глава 2

1554 год, 20 июля, где-то южнее Тулы

Татары, нарвавшиеся на чеснок, отошли. А потом обошли опасный проход, продираясь по кустарнику подлеска. И встали лагерем. Уже смеркалось и идти дальше не было никакого смысла.

Три коня оказалось достаточно сильно травмировано. Не самим «чесноком», а из-за того, что, идя на рысях, споткнулись и неудачно упали, наступив на колючку. Она ведь небольшая была. Еще с десяток, после извлечения колючки, просто хромали. Не сильно. И, скорее всего, поправятся. Но не через день, и не через два. Так что для «строевой службы» эти, в целом здоровые и добротные мерины уже не годились. Что неслабо так ударило по подвижности отряда. Это в степи лошадей хватало. А тут, в походе, количество их было ограничено. Каждая на счету.

Лагерем они встали самым обычным.

Развели костер, набрав хвороста. И стали отдыхать, приводя себя в порядок…

— Ну что, други мои, — произнес Андрей. — Пора нам пошалить.

— Пошалить? — удивился Федот. — Опять?

— Не опять, а снова, — улыбнулся парень.

— А с колючками этими разве не шалость была? Вон сколько их ушло.

— Погоди ты, — перебил его Аким. — Что ты задумал?

— Помните, что мы устроили у курганов?

— Так тут курганов нет.

— Верно. Поэтому нам нужно этот прием изменить.

— Зачем? — нахмурившись, спросил Кондрат. — О тебе и так слухов больше, чем у пса блох. Или мнишь, что смерды молчать станут?

— Да, — согласился Никодим. — Они ведь болтали, будто бы ты мертвецов на помощь позвал.

— И что? — несколько удивленно спросил Андрей.

— Как что?

— Про меня уже столько всего болтают, что даже если я ничего делать не буду — сказки сами собой рождаются станут. Достаточно чтобы я не то, чтобы рядом проходил. Нет. Просто чтобы кто-то сказал, что меня там видели. Поэтому бояться этого не стоит.

— А если церковь прижмет?

— Падая в пропасть расслабься и получай удовольствие, — пожав плечами, ответил Андрей максимально добродушно улыбнувшись. — К тому же эти слухи не только моя беда, но и моя сила. И этим нужно пользоваться.

— Если попадешь в плен к татарам — это «сильно» тебе поможет. — фыркнул Кондрат.

— Да, — согласился с ним Федот. — Они тебе все вспомнят. И что ты делал, и что про тебя только рассказывали. Так что смерть твоя будет жутка и не быстра.

— И какой из этих слов нужно сделать вывод? Правильно, други мои. В плен ни мне, ни вам нельзя. И если зажмут — драться до конца. Ибо смерть в бою для нас будет единственным спасением. Или вы думаете, что с вами поступят сильно мягче?