Не изнуренные пропагандой и не имеющие к ней никакого иммунитета, эти люди XVI века впитывали его общие фразы, принимая их за чистую монету. Он, правда, старался не сильно приукрашивать. Но и этого хватило…

После чего он свернул всю свою речь к формуле мушкетеров: «один за всех и все за одного» и плавно спустил все на тормозах. И, поблагодарив помещиков за их верную службу царю, пошел в усадьбу дяди Марфы. Однако успел краем глаза заметить отца Афанасия, который стоял совсем рядом и пристально слушал… И лицо его было сложным-сложным…

— Что ты творишь?! — хрипло спросил Данила, бледный как поганка. Скорее даже зеленоватый. Он ведь тоже относился к старшинам. И он тоже имел безнадежных должников в фактически долговом рабстве.

— То, что должен был делать твой брат.

— Что же?

— Даю, а не отнимаю.

— Не понимаю.

— В этом один из фундаментальных смыслов христианства. Жертва.

Данила не понял.

И Андрею пришлось потратить какое-то время на то, чтобы объяснить свою позицию.

Добыть где-то богатство и власть не так-то и сложно. Случаи подворачиваются часто — главное их разглядеть и быть к ним готовым. Намного важнее это все удержать. И тут и всплывает глубинный смысл христианской жертвы. Ведь ее философская, концептуальная цель заключалась совсем не в том, что в иудаизме…

— Это у иудеев, — заметил Андрей, — десятина[2] ежегодно направлялась в храм на содержание его и проведение торжеств. Но мы — не иудеи. Мы христиане. А потому платить жертву в храм Соломона не должны. Да и разрушен он в незапамятные времена. Иисус Христос наш установил совсем другое значение жертвы. Жертвы как добровольной, а не обязательной помощи… — продолжал распинаться парень.

А потом перешел к развернутому объяснению на пальцах.

— Вот живешь ты в селе. У тебя есть корова. У всех есть корова. И вот у соседа она сдохла, а дети его малые остались без молока. Как в такой ситуации поступить? Можно продавать ему молоко, ухудшая и без того несладкое его положение. А можно помогать ему, давая молоко его детям бесплатно. Если, конечно, ты можешь себе это позволить. На первый взгляд это не разумно. Зачем делиться с окружающими своими благами просто так? Однако если действовать иначе. Если не помогать ближним, попавшим в беду. Если вытягивать из них все соки. Только рвать. Только хапать. Только жрать, как ненасытное чудище. То как поступят они, эти окружающие, когда ты сам ослабнешь, оступишься, столкнешься с трудностями? Подставят ли они тебе плечо? Поддержат ли? Помогут ли? Или сами же и добьют?

Пауза.

— Ты один — ничто, понимаешь? — подвел итог своей речи парень. — И чем больше ты отдаешь ближним своим, тем сам сильнее становишься. Ибо настоящая сила десятника — в его десятке. Сотника — в его сотне. Воеводы — в его полку. — произнес Андрей, специально не продолжая эту парадигму. Но всем, кто его внимательно слушал и так стало понятно, что царь силен державой своей. И Даниле со Спиридоном. И поместным дворянам, что стояли как на дворе усадьбы, так и возле нее продолжая слушать. Они ведь так быстро не разошлись. Не успели. И отцу Афанасию, что стоял в пяти шагах от парня у створки ворот, впившись в него взглядом…

[1] Больше 1,5 тысяч рублей. Много это или мало? Снаряжение обычного поместного воина, состоящее из двух меринов, кольчуги, легкого шлема, сабли, щита и лука стоило около 50 рублей. И Андрей, волей-неволей все равно демонстрировал свое богатство, хоть и не такое впечатляющее, как получилось бы при вооружении своих людей хорошим огнестрельным оружием.

[2] На самом одна десятина ежегодна отправлялась на содержание, вторая — на торжества, а третья, раз в три года, на помощь бедствующим. Так что «десятина» составляла налог примерно в 23 %. Но Андрей упростил, назвав церковный налог «десятиной» в целом.

Глава 9

1554 год, 15 мая, Москва

Георгиевский монастырь московского кремля[1] был особенно тих и спокоен в это утро. Как и вся округа. Вдали, где-то на грани слышимости, тихо чирикали птички. А безоблачное голубое небо казалось поистине бездонным.

Иван Васильевич вышел на крыльцо и замер прямо в дверях, наслаждаясь видом.

Тишина.

Рядом прохлаждался в теньке его человек, подскочивший при виде своего господина. Однако основная масса сопровождающих осталась у ворот, так как монастырь был женским. И вваливаться в него толпой здоровых мужчин выглядело несколько одиозно.

— Доброго тебе дня кумушка, — вдруг донесся молоденький женский голос из-за угла.

— И тебе кумушка, — ответил другой звонкий женский голос. — Давненько тебя не видела.

— Так муж отлучался. А я на хозяйстве значит. Присесть некогда было.

— Ох… бедняжка…

— А слышала новость?

— Какую?

— Будто бы в Туле колдун завелся… — Иван Васильевич хотел было уже отмахнуться от этой пустой болтовни двух женщин, которых какой-то леший занес в монастырь, но тут он напрягся и прислушался. Слухи народные его интересовали ничуть не меньше, чем доклады его людей. Ибо слухи — суть того, что думал простой народ.

— Колдун? Какой колдун?

— А ты не слышала? Сказывают, будто он душу древнего воина вселил в тело отрока.

— Дура ты дура, — с явными нотками сожалениями ответила собеседница. — И не стыдно такое тут сказывать? Святое место!

— А что дура то?

— А кто как не дура? Разве может какой колдун такое сотворить может? Нет! Вздор сие есть и ересь! Туляки всю осаду молили Господа нашего о помощи. Об избавлении. О спасении. И он откликнулся на молитвы их.

— Но дивно то как…

— Неисповедимы пути Господни! — торжественным голосом произнесла звонкая женщина.

— А отрока того, куда он прибрал?

— Матушка сказывает, что сразу на небо. Ибо юн и пожертвовал собой ради спасения других.

— Так не по доброй воле.

— А кто тебе такую глупость сказал?

— Так… как же иначе?

— Истину тебе говорю — молился тот отрок истово. И добровольно пожертвовал своей жизнью, дабы спасти близких ему людей.

— Поди ж ты! Брешешь небось?

— Вот те крест!

— Воистину велик Господь наш Вседержитель! Экое дело сотворил. Сказывают, будто воин тот — витязь славный. И как душа его в тело отрока попала, то стал оно силу набирать чудно.

— Так и есть… так и есть…

— Вольга Святославич, не иначе.

— Типун тебе на язык! — воскликнул третий женский голос. — Как ты куриная твоя башка вообще подумала только, что славный воин от змея рожден? Ведь сие есть богопротивные сказки! Ересь! Это что же получается? Господь наш, отозвавшись на искренние молитвы честных христиан, и прислал им дьявольское отродье?! Вот же полоумная баба!

— А кого тогда?

— Ясное дело кого! Всеслава Брячиславича, старинного князя полоцкого. Али не слышала, как отрок тот с волками управился? Али не слышал, как волколака словом и молитвой усмирил и с тех пор волчата того волколака цельный год службу при нем несли? Да и в бою яр. Учен. Прозорлив.

— Так где Полоцк, а где Тула? — недоуменно спросила первая женщина.

— А кто ведает о том, где его прах покоится? Вот! А вот витязь то был славный. Степь, сказывают, в страхе держал.

— А почему Всеслав?

— А кто же еще?

— Мало ли витязей на земле русской было?

— Матушка сказывала — Всеслав, значит Всеслав…

— Матушка значит, — тихо-тихо произнес себе под нос Иоанн Васильевич и, махнув рукой, призывая своего спутника следовать за ним, отправился к воротам монастыря.

Эти болтушки ему были без надобности. Тем более, что все что надо, он и так выяснил. Не уймется, значит Макарий. Или это не он?

— Государь? — спросил его спутник, что также слышал этот разговор, когда Иван Васильевич замешкался. — Может этих взять, да потолковать с ними?

— Сам то слышал такие россказни ранее?

— На торговых рядах разное болтают. И такое дня два как проскакиевает.

— Пойдем, — раздраженным тоном произнес царь. Ему очень не понравилось то, что о столь опасных вещах он случайно узнал. Да и как?! Сам подслушал!