Он привел с собой не только доктора, но и полицейского комиссара с отрядом солдат объездной команды, которые пришли захватить мнимого преступника и тотчас же стали стеречь все выходы из дома. Случай устроил так, что призванный доктор был именно тот самый, который лечил Рауля.

Он сначала осмотрел труп Мадлены, вынул кинжал, оставшийся в ране, и объявил, что смерть произошла, по всей вероятности, неожиданно. Когда комиссар спросил его о причине, он отвечал, что не верит в убийство, но подозревает катастрофу, и обосновал свое мнение на положении оружия убийства и на том, что оно прошло грудь насквозь, раздробив кость в плече. Полицейский и доктор сошли потом в комнату Рауля, прося Жанну идти с ними.

– Точно ли спит этот человек? – спросил комиссар у доктора, указывая на Рауля.

Доктор приложил руку к виску и к сердцу кавалера, прислушался к его дыханию и отвечал:

– Да, он спит, спит сном глубоким и непонятным!..

Говоря это, доктор приметил на столике возле кровати, чашку, в которой еще было несколько капель жидкости. Он омочил в ней палец, приложил его к губам и вскричал:

– А! Теперь я понимаю этот странный сон… Можете вы сказать мне, – обратился он к Жанне, – кто готовил это лекарство?

– Я, – отвечала молодая девушка.

– По какому рецепту?

– По тому, который вы сами мне оставили.

– Вы ничего туда не прибавляли?

– Прибавила три ложечки жидкости, которую мне посоветовала влить моя бедная мать…

– Какая это жидкость?

– Не знаю…

– Она осталась у вас?

– Да, почти две трети пузырька.

– Потрудитесь показать мне этот пузырек.

Жанна тотчас принесла его. Доктор понюхал, потом, обращаясь к полицейскому, сказал:

– Как не спать этому молодому человеку!? Огромная доза опиума, самого сильного наркотического средства, погрузила его в сон, похожий на смерть…

– С какой целью ваша мать старалась усыпить его? – в свою очередь спросил Жанну полицейский.

– Она, верно, ошиблась насчет действия лекарства, которое посоветовала дать ему.

– В котором часу вы дали это лекарство?

– В сумерки.

– В котором часу совершилось предполагаемое вами убийство?

– Отчаянный крик моей бедной матери разбудил меня часа два тому назад.

– В какой комнате было оружие, причинившее смерть?

– В спальне моей матери.

Тут вмешался доктор.

– Господин комиссар, – сказал он, – я тем охотнее поручусь за невинность кавалера де ла Транблэ, что он еще не оправился от болезни, которая угрожала ему почти неминуемой смертью и от которой я лечил его; я очень удивился сейчас, найдя его еще живым; я наверно знаю, что слабость его должна быть так велика, что он не мог сделать и четырех шагов без опоры.

– Я и сам так думаю, – отвечал комиссар, – но все-таки в этом доме было совершено преступление, и я должен пока арестовать того, на кого пали первые подозрения.

– Однако… – сказал доктор.

– Не мешайте ходу правосудия, – перебил комиссар сухим тоном. – Долг службы предписывает мне сделать самый подробный обыск… Обыщите одежду и другие вещи обвиненного, – прибавил он, обращаясь к своим людям.

Солдаты объездной команды тотчас же повиновались. Поиски были не напрасны. Один из солдат тотчас же подал комиссару бумажник, который нашел в кармане платья кавалера, тогда как другой открыл чемодан, уже известный нам, и, увидев то, что в нем заключалось, вскричал:

– Сколько золота! Боже мой, сколько золота!

Полицейский комиссар оставался с минуту как бы ослепленным при виде блестящего металлического видения, поразившего его взоры. Уступив чувству жадного восторга, возбужденного в нем огромным количеством золота в чемодане, он наконец раскрыл бумажник и вынул оттуда большой сложенный лист пергамента, с зеленой печатью, висевшей на зеленой же ленте. Он развернул лист и пробежал его глазами. Выражение его физиономии тотчас изменилось. Из надменного и повелевающего оно сделалось вдруг раболепным и покорным как бы по волшебству. Он снял шляпу, которая до тех пор оставалась на голове его, и взгляд его с самым почтительным видом переходил от пергамента к Раулю и от Рауля к пергаменту. Вот что он прочел:

«Божьей милостью, мы, Филипп Орлеанский, регент Франции, приказываем и повелеваем всем тем, кто увидит сию бумагу, оказывать помощь и содействие нашему преданному подданному и слуге кавалеру Раулю де ла Транблэ всякий раз, как он сочтет за благо требовать этой помощи.

Запрещаем, кроме того, по какой бы то ни было причине, беспокоить вышеназванного кавалера де ла Транблэ, мешать его действиям и противиться его воле.

Что бы он ни делал, он делал это по нашему приказанию и для пользы нашей.

В силу чего мы дали ему сию бумагу за нашей подписью и печатью».

Потом были число и подпись.

Полицейский комиссар, совершенно смешавшийся при виде этого неожиданного документа, старательно свернул драгоценный пергамент, вложил в бумажник, из которого вынул, и снова спрятал бумажник в карман платья Рауля. Потом, обернувшись к своим подчиненным, он сказал:

– Невинность кавалера де ла Транблэ для меня достаточно ясна. Кроме того, как доказывает господин доктор, в ужасном и печальном происшествии, случившемся здесь ночью, не видно никаких следов преступления. Убийство совершилось случайно, без умысла, поэтому нам нечего делать более в этом доме и остается только возвратиться в Сен-Жермен.

Доктор, очень заинтересованный тем, что происходило на его глазах, подошел к комиссару и спросил вполголоса:

– Что было в этом пергаменте?

– Государственная тайна! – отвечал полицейский важным тоном.

– Государственная тайна? – повторил доктор.

– Да, и не старайтесь узнать ее, советую вам: тут пахнет Бастилией, ни более ни менее…

При слове «Бастилия» доктор побледнел почти так же, как его больной. Он не произнес более ни одного слова до той самой минуты, как оставил Маленький Замок вместе с полицейским комиссаром и солдатами объездной команды: до того боялся он узнать эту страшную государственную тайну, знание которой было так опасно.

После их ухода Жанна осталась в комнате Рауля с мужем Глодины и другими крестьянами, которых удерживало любопытство. Наконец эти добрые люди, не желая обострять горя Жанны, скромно удалились один за другим. Муж Глодины остался последний.

– Я думаю, – сказал он Жанне с дружелюбием, смешанным с уважением, – что вы не можете провести ночь в этом доме одна-одинехонька… Я приведу к вам мою жену, Глодину, она будет молиться с вами Богу, возле бедной госпожи, которая теперь на небесах.

Жанна пожала руку крестьянину.

– Принимаю от всего сердца ваше предложение, друг мой, – отвечала она. – Приведите ко мне вашу жену… Сердце мое будто разорвано на части, мне кажется, что я умираю!..

Смертельная бледность молодой девушки и судорожный трепет во всем ее теле подтверждали зловещим образом печальное значение ее последних слов. Муж Глодины поспешил вернуться домой, бормоча про себя:

– Бедная девушка!.. Бедная девушка!.. Только бы не случилось с ней в эту ночь еще одного несчастья.

Оставшись одна, Жанна сделала несколько шагов, чтобы выйти из комнаты Рауля в первый этаж, но у нее недостало силы. При этом какой-то инстинктивный ужас удерживал ее от спальни в верхнем этаже, где лежал окровавленный труп матери. Она упала на стул, закрыла голову обеими руками, и безмолвные слезы покатились одна за другой между ее пальцами. Мало-помалу слезы иссякли, Жанна подняла голову, и глаза ее, устремленные в неопределенное пространство, как будто смотрели на что-то с глубоким ужасом. Страшная мысль мелькнула в голове ее. Напрасно старалась она прогнать эту мысль всеми силами души своей, как непростительное оскорбление памяти едва охладевшей матери. Эта роковая мысль беспрестанно возвращалась к ней и каждую минуту становилась все яснее и яснее, подтверждаясь все более и более неопровержимыми доказательствами. Жанна обвиняла свою мать! Она обвиняла ее в покушении на убийство, которое перст Божий обратил против нее самой. И это обвинение, основанное на ее воспоминаниях, было выведено с поражающей логикой из всех случившихся обстоятельств.