– Нет, не сумасшедший, а игрок…

– Это почти одно и то же.

– Я встретил барона три дня тому назад.

– Что он вам сказал?

– Он сказал, что уже успел проиграть половину состояния, оставленного ему теткой…

– И это не послужило ему уроком?

– Нисколько! Он говорит, что вовсе не теряет надежды отыграться и что будто открыл уже какое-то верное средство, которое поможет ему в трое суток сорвать все банки и сделаться десять раз миллионером.

Виконт расхохотался, другие собеседники последовали его примеру. Майор продолжал:

– Вероятно, теперь Кардальяк уже проигрался до последней копейки и все-таки не потерял надежды на свое верное средство; следовательно, он продаст свою роту, чтобы отыграться.

– Это, действительно, вероятно, – отвечал виконт.

– А мне кажется, даже несомненно, – подтвердил Бенуа.

– Необходимо увидеться с бароном, не теряя времени, – продолжал де Сильвера, – чтобы юный друг наш мог воспользоваться, если будет случай, заключить с Кардальяком выгодную сделку…

– Я увижусь с ним завтра же, – отвечал майор.

– Вы знаете его адрес?

– Знаю.

– Где он живет?

– На улице Добрых Детей, в гостинице «Мальтийский Крест». Повторяю, я буду у него утром.

– Ах! – вскричал Рауль с умилением. – Как вы добры ко мне, господа, и какой признательностью я обязан вам!..

– Полноте! полноте! – сказали в один голос трое мужчин, с дружеской настойчивостью заставляя замолчать своего юного собеседника.

– Сколько может стоить рота? – спросил Николас Бенуа у майора.

– Это зависит…

– От чего?

– Во-первых, от полка, в который хотят вступить…

– Например, в вашем полку?..

– О! Наш полк очень дорог! Самый дорогой из всех… Причиной тому отчасти наш мундир, который, как вы видите, очень щеголеват! Знатная молодежь приписывает большую важность этим мелочам, которые возвышают их природную грацию и бросаются в глаза всем женщинам.

– Ах! – вскричал Бенуа. – Дело в том, что кавалер будет очарователен в этом пунцовом кафтане! Пожалею я о бедных мужьях тех городов, где кавалер будет стоять со своим полком… Хе-хе-хе-хе!..

И Бенуа снова расхохотался, потирая руки. Через минуту он прибавил:

– Какая же цена, майор?..

– Пятьдесят тысяч ливров, по меньшей мере, – отвечал Танкред д'Эстаньяк.

– Черт побери! – воскликнул Бенуа.

– Пятьдесят тысяч ливров! – повторил Рауль с испугом и отчаянием.

– Но, – продолжал купец, – нельзя ли немножко поторговаться?

– Невозможно! Если Кардальяк захочет продать и потрудится не долго подождать покупщика, он легко получит шестьдесят тысяч ливров… Разве только побуждаемый желанием поскорее достать деньги решится он сделать уступку…

– Надо перестать об этом думать… – прошептал Рауль.

– Почему? – спросил Бенуа.

– Вы знаете сумму, которой я могу располагать?..

– Без сомнения.

– И стало быть, знаете, что эта сумма не доходит до пятидесяти тысяч, нужных для покупки…

– Так что ж за беда!

– Но мне кажется…

– Ах, кавалер!.. Неужели у вас обо мне такое жалкое мнение и вы так мало полагаетесь на мое слово и мое сочувствие?.. Откровенно признаюсь, я этого не ожидал от вас… Я смел надеяться, что в случаях, подобных этому, вы просто-напросто скажете мне: Бенуа, я имею нужду в десяти тысячах ливров!.. Чтобы доставить мне удовольствие ответить вам: Кавалер, вот они!

Рауль, глубоко растроганный, мог только горячо пожать руку Бенуа.

– Итак, – продолжал последний, – это решено/ Вы располагаете мною?..

– Да.

– Вот и прекрасно!.. Слышите, майор, мы покупаем роту барона Гектора Кардальяка, если только она продается, покупаем ее, несмотря ни на какую цену!..

– Положитесь на меня, – сказал Танкред, – я сделаю все возможное, чтобы сделать это дело.

– Теперь, господа, – вскричал виконт де Сильвера, поднимая стакан, – я предлагаю выпить за здоровье мадемуазель Эмроды, нашей очаровательной хозяйки!

Все стаканы чокнулись в ту же минуту, и за здоровье девушки было выпито три раза.

Обед продолжался. Отличные вина подавались беспрестанно. В то же время, как они сверкали в стаканах, подобно рубинам и топазам, самая безумная веселость овладевала собеседниками. Веселость эта, однако, не переступала строгих границ воздержанности и приличия, и обед на улице Грента нисколько не походил на ужин на улице Жендре. Несколько шумная веселость Бенуа походила на откровенную и простодушную веселость доброго купца, который гордится тем, что принимает у себя людей выше его звания и угощает их великолепно. Рауль забывал прошедшие горести, и воображение его плавало в прозрачных водах розовой и золотой будущности. Он упивался двойным опьянением бесподобных вин, которые беспрестанно подливал ему Бенуа, и нежностью, которую почерпал в прекрасных глазах Эмроды, ласково смотревшей на него.

Случилось, что салфетка Эмроды упала с колен ее под стол. Рауль поспешно наклонился поднять ее. Молодая девушка сделала то же движение. Волосы ее коснулись до лба Рауля и обдали его легким благоуханием; крошечные пальчики дотронулись до его руки. Неведомое и восхитительное ощущение пробежало тогда по жилам молодого человека и заставило его задрожать, как будто гений сладострастия дотронулся до него кончиком своего крыла. Ему показалось, что вся кровь из его тела прилила к сердцу быстрее, горячее, живее, чем прежде. Тогда, с неслыханной смелостью, почерпнутой в мадере и шампанском, он наклонился к Эмроде, охватил рукой ее гибкий стан и взволнованным голосом прошептал:

– Я вас люблю!..

На это Эмрода, с очаровательным взором и скромностью пансионерки, отвечала:

– Я завишу от дядюшки… Обратитесь к нему… если он примет ваше предложение, я не откажу…

Это признание, хотя не совсем прямое, еще более увеличило упоение Рауля.

– Ангел! – шептал он. – Тебе мое имя!.. тебе моя жизнь!.. Тебе моя рота… тебе… тебе… тебе…

Потом он произнес несколько несвязных слов, локти его опустились на стол, а голова упала на руки. Он был совершенно пьян. Через две минуты он спал.

Четыре особы, находившиеся в это время возле Рауля, то есть Эмрода, Бенуа, виконт Ролан де Сильвера и майор Танкред д'Эстаньяк, поставили на стол стаканы, которые подносили уже к губам, переглянулись и засмеялись, но тихим и безмолвным смехом, очевидно, не желая разбудить уснувшего гостя.

Бенуа первый прервал молчание, и то знаками, как глухонемой. Он указал на Рауля, потом на себя, потом на троих своих сообщников и два раза сделал вид, будто аплодирует. Это был новый и весьма замысловатый способ показывать, что все исполнили свой долг. Майор и виконт это поняли, и так как другие занятия призывали их в другое место, они молча пожали руки дяде и племяннице и вышли на цыпочках из лавки «Серебряный Баран».

Бенуа, Эмрода и Рауль остались одни.

Через две минуты Эмрода подошла к мнимому дяде и шепнула ему:

– Я уйду!..

– Куда? – спросил Бенуа, тем же тоном.

– По своим делам! Мне кажется, мой милый сообщник, что вы становитесь очень любопытны!..

– Опять какая-нибудь интрижка!..

– Может быть.

– Безумная голова!

– Старый ворчун!

– Но, – продолжал Бенуа, указывая на Рауля, – если он спросит о вас, когда проснется?..

– Есть чем думать! Отвечайте ему просто, что я ушла в свою комнату; я думаю, что это очень естественно и даже прилично.

– Кажется, бедняжка влюбился в вас серьезно…

– Не говорите этого.

– Отчего?

– Оттого, что эта любовь очень меня огорчает…

– Вы шутите?

– Нисколько! Весь вечер у меня ныло сердце!.. Я чувствовала угрызение совести, оттого что я ваша сообщница в этом гнусном деле!.. Знаете ли, ведь это гнусность грабить таким образом несчастного молодого человека?

– Знаю ли? – возразил Бенуа. – Еще бы!.. Да, я знаю, что это гнусность, но она прибыльна, а мы часто делаем такие гнусности, которые не приносят нам ничего!..