Сцепив зубы, киваю.

Ее объятия из крепких, нетерпеливых, болезненно-надломленных вдруг становятся нежными. И сама Настя из колючей, бешеной гаражной девки, острой на язык, с монтировкой в руках, тоже превращается в ласковую и мягкую.

Я глажу ее по голове с несвойственной мне осторожностью, я убираю с ее лица волосы. Устраиваюсь между ног, направляю себя рукой. Наши губы соединяются в легком поцелуе. Я ощущаю на себе тихий Настин выдох. И толкаюсь.

Протискиваюсь с трудом в ее влажный жар. Дурею от того, как горячо и мокро. Кайф простреливает все клетки разом. Это как будто в полной тишине врубили колонки на полную, и так бахнуло, что на миг от концентрации ощущений рецепторы отключились. Я прижимаю Настю к себе, на мгновение захлебнувшись ее ошеломляющей девичьей нежностью. Слишком чувственной для меня, слишком податливой. Моей. Моей. Толкаюсь еще раз — Настя выгибается дугой и стонет. И я слышу этот звук в своем вакууме. Он отрезвляет мгновенно. Бьет по мозгам той же монтировкой.

Я чувствую Настины спазмы, влаги становится больше. Каждой клеткой своего тела я ощущаю ее оргазм, он звучит стартом к гонке. И я срываюсь. Обрушиваюсь на Настю движениями — быстрыми, резкими. Я трахаю ее так, как, кажется, никого не трахал никогда раньше. Ни одну так не брал. Пот катится по вискам, ее пульсация меня подгоняет. Ее громкие требовательные стоны прокатываются очередной волной мурашек. Настя сжимает меня сильно-сильно, а потом, когда начинает дышать и глаза распахивает, я спрашиваю:

— Рекорд? Да?

Она выдыхает шумно.

— Ти-има! — возмущается.

— Был же? Скажи. — Заглядываю в глаза.

Она ударяет по спине:

— Заткнись и доделай!

Я усмехаюсь довольно. Через долю секунды становлюсь серьезным и наклоняюсь к ее губам. Настя вновь нежничает. А я с чувством выполненного долга приступаю… к «доделыванию» нашего полового акта. И доделать планирую охуенно и со шпарящем осознанием, что мы открыли время рекордов.

Настя

— Эй. Тима. Ти-и-м, — шепчу я. — Ты слышишь музыку?

Тим лежит на кровати с закрытыми глазами, Шелби свернулся клубочком над его головой.

Я соскакиваю на ноги и открываю форточку шире. Дом на колесах заполняет тревожное начало трека Alarm. Эта музыка часто играла в «супре» и наушниках Тима. Я как-то прогнала через «Шазам», чтобы узнать название, и с тех пор сама слушала не раз.

Тим открывает глаза.

— Я видел в списке диджеев немца Boys Noize. Они прям расстарались в организацию. Красавчики, — добавляет он, впрочем, без какого-либо восторга. Переворачивается на спину. Смотрит в потолок.

Близится семь, а значит, ночной заезд. Организаторам показалось, что трасса-убийца днем слишком скучная. Утром Тим и Сергей проехали по ней дважды, как заявлено в правилах.

Никаких поблажек, никаких репетиций. Трасса абсолютно новая, в компьютерных играх виртуально тоже не погоняешь. Все в стиле лучших ралли-заездов.

Парни в порядке очереди прокатились по треку, Сергей набросал стенограмму. Потом они изучали ее часа четыре, орали друг на друга периодически. Позже состоялся квалификационный заезд, по итогам которого Тим пришел первым.

Интервью не давал. Вышел из машины и сразу отправился в наш трейлер, где я обняла его крепко и быстро. Он помылся, переоделся и вырубился на два часа.

Его мобильник пиликает. Alarm становится громче.

— Пора? — спрашиваю я.

Тим смотрит на экран телефона. Закрывает глаза, зажмуривается. Потом резко садится, встает и снова отправляется в душ. По традиции он коротко подстригся, волосы высыхают почти мгновенно.

Мы молча упаковываем себя в комбинезоны.

Пора.

Тим берется за ручку двери, но в последний момент оборачивается и возвращается ко мне. Обнимает за талию.

— Дождешься меня? — интересуется деловито, без лишней романтики.

Как сложно ему в любовь и нежность, господи! У меня аж мурашки от всего этого. Каждой клеткой, как чувствительным локатором, ощущаю его дискомфорт.

— Заезд будет длиться семнадцать минут, — выдыхаю ему среднее время прохождения трассы. — Будет тяжело, конечно…

— Я приеду за пятнадцать и пятьдесят четыре, — поправляет Тим, припоминая свой результат на квалификации.

— Тогда точно дождусь, — расплываюсь я в улыбке.

Он подмигивает.

— Охраняй дом, боец. Скоро будем, — бросает коту.

Беднягу обманом все же удалось заманить в дом на колесах, и сейчас Шелби с видом намотавшегося по миру блудного, но любимого сына валяется в постели.

— Мне кажется, он в два раза увеличился с тех пор, как мы его взяли.

— Есть такое, — пожимает плечами Тим.

Я натягиваю балаклаву, и мы выходим из дома на колесах в хаос фестиваля.

Колонки извергают басы очередного трека немецкого диджея. Сцена находится в центре лагеря, но даже отсюда слышно неплохо. Трейлеры и палатки гонщиков стоят на отдельной охраняемой парковке. Чем ближе к главным шатрам, тем народу становится больше. Заход солнца через три минуты.

Мы держимся за руки.

Темнеет.

Огромное поле с кучей палаток и площадок зажигается сотнями огней.

Тим идет решительно, смотрит вперед, а я верчу головой по сторонам. Честно говоря, дух захватывает. Организаторам удалось воссоздать саму атмосферу восьмидесятых!

Внешний вид палаток, закуски, плакаты… Девчонки-модели в костюмах той эпохи.

Мы проходим мимо старта и старой раллийной дороги с грунтовыми участками. Она имитирует те самые опасные условия, в которых выступали гонщики Группы Б, но с современными барьерами безопасности. Любой желающий может испытать удачу и рискнуть повторить средний результат в паре со штурманом-профи. За кругленькую сумму, разумеется. Очередь километровая.

Идем дальше и минуем выставку точных копий и оригиналов тачек Группы Б. Тут и Audi Quattro, и Lancia Delta S4, Peugeot 205 T16, Ford RS200… Тим обещал сфотографировать меня на фоне сияющих величием раритетов, как только я смогу снять балаклаву.

На больших экранах показывают документальные кадры того времени.

Демонстрационные заезды длились все три дня, что идет фестиваль. Зрители не делали ставки и болели за любимых гонщиков, выступающих на непривычных авто. Каждый день был посвящен какой-нибудь легенде. Ведущие рассказывали про Анри Тойвонена, Аттильо Беттегу и других.

Но хватит иностранцев. В финале отдадут дань Федору Матросову.

Мы подходим к нашему шатру как раз в тот момент, когда диджей уходит на перерыв, уступив микрофон остроумному ведущему Денису. Тот толкает короткую речь и вручает микрофон Игорю Смолину.

Тим жмет руки парням. Сергей показываем ему блокнот со стенограммой.

— Этот фестиваль, — гремит голос Игоря, — посвящение героической эпохе гонок Группы Б. — Время, когда машины не знали границ, а гонщики шли на все ради скорости. Сегодня мы не только чтим эту историю, но и вспоминаем Федора Матросова, моего близкого друга. Человека, чьи заезды вдохновили целое поколение у нас здесь, в Сибири. Я познакомился с Федором, когда мне было двадцать, и он изменил мою жизнь. А также изменил десятки жизней простых сибирских пацанов, в том числе моего сына, Платона Смолина, одного из лучших гонщиков мира.

До нас долетает взрыв аплодисментов, и Тим закатывает глаза.

Игорь продолжает распинаться. Копает он глубоко. С помощью трансляции архивных кадров и интервью раскручивает образ Матросова. Отдать Смолину должное, выходит трогательно. Даже я, не знакомая ни с Федором, ни с его проектами, начинаю понимать, какой страстью жили эти люди и почему эта эпоха была столь яркой и трагичной.

— Агай! — раздается из-за спины незнакомый мужской голос. — Я думал, мне напиздели!

Я быстро оборачиваюсь, успевая заметить перемену на лице Тима. Из серьезного и сосредоточенного он становится насмешливо-высокомерным.

— Егор Смолин! — Тим скрещивает руки на груди. — Тебе дядюшка разрешил, что ли, выступать на взрослых трассах? Да еще и в одном заезде со мной?! Не верю.