Су-ка-а-а. Все это проносится в голове за секунду, и меня ошпаривает жаром возбуждения. Живот поджимается, вздрагиваю от прострельнувшей боли в паху. Член — камень. На второй секунде я понимаю: не Настя.

Резко отстраняюсь. Блядь.

На нас все смотрят, и у всех, сука, телефоны в руках. В нашем веке ошибки не прощают. Пульс под двести.

Девка снова тянется. Я отшатываюсь и блоком ставлю ладони.

— Хей, стоп, малышка.

Задевает, что никто из друзей не шокирован, даже не удивлен. Жена Семена показывает жестом, дескать, все окей, мы и не ждали от тебя верности.

Дальше все будет по стандарту: очередные посты о том, что Агай не способен ни на что нормальное. Женатым протянул четыре дня. Еще один гадский поступок в подтверждение всем тем, кто ничего хорошего про меня не думает.

В том, чтобы оправдывать худшие опасения, есть особенное ядовитое удовольствие. Эдакая вторичная выгода, к которой я за пять лет пристрастился. В том, чтобы быть ублюдком, от которого никто ничего не ждет, есть множество плюсов.

Мысленно я будто снова на той трассе с Федором и готовлюсь повернуть руль в сторону пропасти. Скорее, скорее разбиться вдребезги. И впервые за пять лет осознаю, что не хочу этого делать.

Сука. Я хочу как в прошлый раз закончить гонку живым и вернуться к своей жене. Чтобы сбила с ног и целовала до засосов, не заботясь о публике, пока я мну ее крепкую задницу и предвкушаю секс. Вернуться, чтобы разделить с ней триумф, а не гореть в этой черноте.

Я хочу доехать живым в той гонке.

В каком-то абсолютном, опустошающем шоке выхожу из-за стола. Срываюсь с места и бегу на первый этаж. Настя увидит в сети фотографию, где я с другой. Блядь, она непременно увидит, а остальное додумает. Сука. Паника сушит горло.

У бара тусят гонщики, я останавливаюсь и оглядываю их по очереди. Подхожу к старшему брату Смолину, который в компании с женой цедит колу.

— Так. Ты. Нормально водишь из них всех.

Пла-то-ша оборачивается, окидывает меня своим фирменным взглядом ботаника.

— Спасибо, Агай. Внезапно, но польщен.

— Довези до дома, а?

Он пару раз недоуменно моргает.

Ну что за тормоз! Со мной там жена, наверное, уже разводится. А может, плачет. А может, у нее паничка набирает обороты из-за меня, блядь.

Наконец, Смолин формулирует:

— Такси вызови, твою мать.

— Мне надо быстро.

Эля дергает Платона за рукав:

— Ты посмотри на его глаза. По ходу, и правда надо. А он потом спасибо скажет, вежливо.

Они оба вопросительно таращатся на меня. Типичные Смолины.

Киваю.

— Ну… Агай, лады, поехали.

Настя

Я выключаю музыку на ноуте.

— Агай, ты? — стараюсь перекричать шум льющейся воды.

Входная дверь хлопнула — отчетливо было слышно. Тянусь к крану. Тревога клещами сжимает грудную клетку.

В подъезде круглосуточно сидит охранник, Тим снял очень хорошую квартиру, но мало ли. Вдруг там Шилов? Или Иванов. Или кто-то еще. Боже. Кожа мгновенно покрывается зябкими мурашками.

— Ти-и-им? — кричу я уже довольно нервно.

— Да я, я! — доносится из коридора.

Дверь открывается — и вот он, герой мой, высоченное счастье. Красивый, сексуальный, как мечта. И кажется, прилично бухой. Глаза вылупил, пялится на меня, обнаженную, под слоем пены.

— Ты что здесь делаешь? — выпаливает обескураженно.

— Вышиваю, не видишь, что ли? Ты можешь дверь закрыть? Сквозняк.

Тим слушается, и я вновь опускаюсь в воду. Заявляю:

— У меня релакс. Ванна с морской солью и магнием, пена, лепестки роз, шампанское и музыка. Свечи не стала покупать, они все же кислород жгут. Тут зеркало с отличной подсветкой.

Он изгибает бровь.

— Да вижу, что релакс. — Выглядит будто обиженным.

— Твоя мама подарила столько классных штук… Слушай, а можешь подлить? — киваю я на бокал. Вытираю пальцы о полотенце и включаю на ноуте музыку для йоги. Глубокий вдох-выдох. — Хорошо-о. — Погружаюсь в воду до подбородка.

Тим довольно подозрительно разглядывает меня, хотя интерес в его глазах тоже сверкает. Да еще как.

— Э нет, — поднимаю руку. — Даже не надейся, у меня сегодня полный покой, половой в том числе. Я тебя вообще не ждала.

Приятная мелодия льется из колонки ноутбука. Тим подает бокал, и я привстаю, чтобы сделать глоток. Теперь вода не прячет грудь от заинтересованных глаз Агая, и он с наслаждением пялится, будто в жизни ничего краше не видел. Это льстит.

Я делаю еще несколько глотков. Пузырьки щиплют нос, алкоголь дурманит голову. Я счастливо вздыхаю и осушаю бокал залпом, отдаю пустой Тиму.

— Ого! — восхищается он.

— Еще, пожалуйста, спасибо. — Погружаюсь обратно в воду.

Тим вновь наполняет бокал и присаживается на корточки.

— Как дела? — пропеваю я. Закрываю глаза. — Как спонсоры?

— Это какая-то игра? — спрашивает он неожиданно сердито. — Если ты меня испытываешь, то не надо так делать. Скажи уже как есть, потому что я на взводе.

— Ты о чем?

— Настя.

Я открываю левый глаз. Тим совсем рядом, уперся подбородком в бортик ванны, смотрит преданно.

— Тим. Последние недели я жила в гараже. Потом в доме на колесах. А до этого — год в клинике, где был крошечный душ и местный гипоаллергенный шампунь, который пах чем-то натуральным и отвратно мерзким. Я таскалась за тобой по всем раллийным соревнованиям по колено в грязи. Дай мне отдохнуть в лакшери-условиях! — Вздыхаю и делюсь: — Юляшку видела сегодня, мы поговорили.

— Ничего себе. Как все прошло? — спрашивает Тим предельно серьезно, будто ему не плевать и он не собирается шутить, что трахнул близняшек, пусть не одновременно, но все равно прикольно.

Он присаживается на пол, словно настраиваясь на долгий разговор.

Я очень рада, что Тим приехал. Пусть даже он стал камнем преткновения в нашей с сестрой дружбе, но для меня он важен. И я хочу говорить именно с ним — такой парадокс.

— Да так себе. — Быстро вытираю щеки. — Паршиво на душе. Юля всегда была… понимаешь, как будто без компаса, а я ее оставила из-за своей болезни так надолго. Сама она… как будто не справлялась. Все неправильно делала. Еще и ты теперь.

— Еще и я, — пожимает плечами Тим с мягкой улыбкой. — Как вишенка на торте.

Легонько брызгаю в него водой, он делает то же самое в ответ. Я улыбаюсь.

— Да, вишенка. Юле фигово. Слава у нее в Крае не очень. Знаю, что про нее гонщики говорят. Бывший женился, да еще и на сестре. Дела неважные.

— Она же переехала в Москву, начнет все сначала. Там никто о ней ничего не знает. Почему нет?

— Да, надеюсь. Из-за моего похищения в детстве, потом панических атак — все покатилось кубарем. У нас очень толерантная мама, она ни во что не вмешивается, а иногда, знаешь, это нужно. Если бы я была в порядке, направила бы Юлю на путь истинный.

— Я не помню практически ничего из наших с ней отношений. И это не понты, Насть. Есть такая категория девчонок… как бы помягче сказать…

— Ничего плохого не говори про мою сестру. Убью.

Его голос звучит бережно:

— Настен, про них ничего плохого никто не говорит и не думает. Но это фанатки. Они не имеют цвета глаз, улыбки, характера. Они все одинаковые. Все до одной классные и одновременно никакие. Мне жаль.

— Очень это грустно все. Юляшка на меня обиделась, и не без причины. Мне тоже так жаль, Тим. Так жаль.

Он протягивает бокал, а сам делает большой глоток из бутылки. Мы чокаемся без тоста и пьем еще.

— Сложно жечь мосты. Она ведь моя сестра. Мы росли бок о бок, каждый день, каждый, блин, божий день проводили вместе время. А теперь связь надорвана. Я с тобой, а Юля даже смотреть на меня не может. Она зла мне желает, и ей плохо от этого. И мне тоже плохо, потому что понимаю ее. Потому что, если бы ты сейчас был с ней, а не со мной, я бы тоже желала зла… своей родной сестренке. — Вновь закрываю глаза. Уголки губ опускаются, я борюсь с желанием заплакать.