— Мы? — переспрашиваю я, слегка сбитая с толку.

Маргарита Юрьевна кивает и кладет ладонь на мой живот.

— Какой срок, если не секрет?

О нет.

Тим, я тебя убью.

В зал я выхожу в паршивом настроении и с глазами на мокром месте. Мне приходилось бывать в самых разных ситуациях — было страшно, сложно, больно, обидно. Я годами жила с чувством стыда за то, что лежала в клинике и нуждалась в помощи психиатра. Ненавидела себя за панические атаки и за то, что не смогла с ними справиться.

Однако сказать свекрови, которая уже настроилась в самое ближайшее время нянчить внуков, что их нет даже в планах, оказалось сложнее всего. Потому что Маргарита Юрьевна мне очень нравится. А еще, наверное, потому, что ее представления о нашей с Тимом семье ошибочны, хотя и желанны. Разговор получился теплым, но таким скомканным, что чувствую себя разбитой.

Тим, твою мать. Ти-им! Ар-р. Надо было тебе самому тащить сюда задницу и сообщать своей матери, что нет никакой беременности.

Маргарита Юрьевна сделала вид, что не расстроилась. Она взяла себя в руки слишком быстро и так старательно притворялась, будто все замечательно, что я чуть не солгала ей. Просто что потом делать-то? Где взять младенца?

Меня словно ножами искололи ее улыбки и причитания.

«Ну и ладно, ничего страшного. Когда-нибудь решитесь, когда-нибудь все будет, если захотите. Какие ваши годы! В мое время все старались рано родить, а сейчас время другое…»

Наверное, ей хотелось поверить, что сын окончательно оправился. Что после поездки в столицу Тим стал другим, что я смогла перезагрузить и изменить его. Все мы хотим верить в чудеса, однако правда в том, что ни один человек не может изменить другого. В наших силах лишь вдохновить партнера на перемены, но только если он сам готов вдохновиться.

Я не сказала Маргарите Юрьевне «никогда». Новый врач заверил, что не видит причин, почему в будущем я не смогла бы иметь детей. Тысячи людей по всему миру живут с паническими атаками, учатся их контролировать и вести обычную жизнь. Главное — не игнорировать проблему. Моя беда нажитая, ее невозможно унаследовать. И в моих силах подарить своим детям прекрасное детство, защитить их от угроз, любить всем сердцем. Наверное, у меня получится сделать их счастливыми. Когда-нибудь. Если я решусь стать матерью.

Мне хочется выпить кофе и съесть что-нибудь сладкое. Большое! Максимально калорийное. Благо я в самом подходящем для этого месте.

Пару минут рассматриваю витрину. Яркие цвета, манящие ароматы — десерты аппетитные, сложные, на любой вкус. Поедаю глазами. Но, так и не выбрав ничего нового, решаю остановиться на том, что любила в детстве.

— Добрый вечер, я бы хотела «Наполеон» и капучино.

— Два «Наполеона» и два капучино. Я заплачу, — раздается за спиной голос сестры.

Он звучит в ушах так естественно и привычно, что в первую секунду я невольно улыбаюсь. Но уже на второй резко оборачиваюсь.

Юляшка стоит в полуметре. Короткое красное платье, длинные распущенные волосы и знакомый аромат ее любимых духов. Она показывает кассиру два пальца и протягивает карту.

— Нет, так не пойдет. Давай я все же сама заплачу, — говорю вместо приветствия, поспешно копаясь в сумке. Руки подрагивают, я была не готова.

Не сейчас.

— Поздно! — истерично-радостно восклицает Юляшка, уже прикладывая карту.

Холодею.

Кафе забито процентов на девяносто, и нам не удается найти укромный столик. Приходится сесть в центре зала, на виду у всех. К счастью, здесь приглушенное освещение, дополненное зажженными свечами.

— Что, молчишь? — констатирует Юляшка. — Правильно, лучше молчи.

— Не знаю, с чего начать. — Сцепляю пальцы.

Мне так жаль, что я расстроила сестру и маму. На Шилова — плевать. Если в его мертвом сердце и есть что-то, что заставило бы сочувствовать пропавшей полубезумной падчерице, для меня это не важно. Но мне жаль. Ужасно жаль, что я заставила родных почти три недели так сильно за меня переживать.

Юляшка вздыхает и, поймав мой взгляд, ставит перед фактом:

— Это был мой красавчик с израненной душой. — Она берет зубочистку, ломает напополам.

Пару раз я моргаю, прогоняя слезы стыда и раскаяния. Подбираюсь, прищуриваюсь. Маргарита Юрьевна с ее пахнущими корицей обнимашками и невинными мечтами о розовощеком младенце сбила меня с толку. Я успела позабыть, что у нас дома совсем иная форма «душевных» отношений.

— Я тоже по тебе ужасно соскучилась, — говорю насмешливо, скрещивая руки на груди и закатывая глаза.

Юляшка тут же отзеркаливает мою реакцию.

Милая девушка приносит капучино и десерты, аккуратно расставляет их на столе.

— Приятного аппетита! — лепечет она, зажигая свечку. Следом перед нами оказывается тарелочка с моти. — Это комплимент от «Брусники», наш новый десерт. Обязательно попробуйте!

Мы с Юляшей доброжелательно улыбаемся и искренне благодарим за заботу. Едва официантка уходит, взгляды снова скрещиваются, как шпаги.

— При чем здесь «соскучилась»? Я просила тебя об одном — не связываться с этим парнем. Не трогать его. А ты что сделала? Выскочила за него замуж! — Сестра наклоняется ко мне, взгляд пронзительный.

— Ты сама его бросила, когда он продул заезд год назад. — Я почему-то не решаюсь называть Тима по имени. — И попыталась вернуться к Смолину.

— Ах так?! — Юляшка начинает задыхаться от возмущения. — Я с тобой… а ты… неблагодарная предательница! Я искренне поделилась с тобой, что ошиблась. А ты взяла и воспользовалась этим, увела у меня парня! Самой-то нормально?

Я вспоминаю все те ночи, которые провела рядом с Тимом, запрещая себе даже мечтать о большем. Как пресекала, боролась. Но не уходила на диван. А могла бы уйти.

Должна была.

Говорю неуверенно:

— Все было не так.

— С удовольствием послушаю, как именно. — Юля фыркает. — Бессовестная, подлая шлюха.

Что ж, справедливо. Вздыхаю и тру виски.

— Я пыталась бороться. Долго. Но не смогла удержаться. Прости меня.

— Что?

— Прости меня.

— Ты не могла бы повторить погромче? — Ее голос наполняется уничтожающим сарказмом.

Я вздергиваю бровь, а Юля демонстративно тычет пальцем себе в ухо, словно призывая прокричать на всю «Бруснику», какая я ужасная сестра.

Ее жесты, мимика, язык тела — все это начинает раздражать. Чувство вины медленно испаряется.

— Юль. Ты мне двести раз повторила, что Тим плохой и что связаться с ним может только полная дура. Между вами все было кончено окончательно и бесповоротно. Я помню про все красные флаги и, поверь, не считаю его принцем. Так получилось.

— Я поражена уровнем твоей подлости. Ну и сестренка у меня.

— Ты знаешь, складывается ощущение, — обороняюсь мгновенно, — будто злишься ты из-за того, что он снова на пике популярности. Но уже не с тобой.

— Какой бред.

— Тебе всегда хочется чужого. С самого детства ты завидовала всем вокруг, причем кому надо и не надо! Боже, у тебя будто напрочь отсутствует собственное мнение! Если раньше ты копировала прически и одежду, то теперь мечешься между мужиками! Ты же сама бросила Смолина, когда у того сломалась тачка перед гонкой. Потом так же кинула Тима, когда у него не задался сезон. Ты любишь только тех, кого одобряет общественность. А так нельзя! Тим не был тебе нужен еще в середине лета, ты вообще в Москву переехала. Но едва стало известно, что мы поженились, угадайте, кто прилетел первым рейсом?

Юля цепенеет. Потом берет десертную вилку и начинает есть торт. С таким аппетитом, будто неделю голодала. Запивает капучино. Ее губы дергаются, и у меня разрывается сердце. Я смотрю на нее. Долго смотрю. Ну что я за дрянь!

— Прости, — шепчу. Поднимаюсь, обхожу столик и присаживаюсь на корточки рядом с сестрой. — Прости, Юляш. Я дура. Я такая жестокая дура.

Она продолжает есть. Над ее верхней губой пенка от капучино. Я вздыхаю и кладу голову Юле на колени. По фигу, кто что скажет.