Я вдыхаю холодный и чужой воздух и осознаю, что в больнице. Нет, я знаю, конечно, что меня привезли сюда на скорой, помню кислородную маску, укол. Вежливые, спокойные реплики врачей сначала на немецком, потом на английском. Зажмуриваюсь, гася слезы.

Не справилась. Так глупо.

— Отдыхай. — Тим поглаживает по руке. Его дыхание касается кожи.

Я отворачиваюсь, и сразу накатывает слабость. Голова словно обложена камнями, неподъемная, а тело, напротив, будто ватное. На мгновение отголосок страха сжимает горло и не дает вздохнуть. Тут же отпускает. Это лишь остаточное, в номере было иначе.

Я ощутила нехватку воздуха в душевой кабине. Жутко обидно! Я была такой сильной, так стойко терпела опасность, а в обычном душе сорвалась.

Старую дверцу заело, я пять минут пыталась ее открыть, замерзла вся, тряслась. Тим ждал в фойе гостиницы с ребятами, я должна была привести себя в порядок и спуститься к ним.

Он всегда за мной присматривал. Все могло быть хуже, будь он далеко, но он находился поблизости. За все время, что мы вместе, Тим ни разу не оставил меня без помощи.

Чуть раньше, утром, на открытии гонки, я впервые за долгое время увидела Шилова. Он не подошел к нашей команде, наблюдал со стороны. Но при этом, казалось, сломал все границы и вторгся в личное пространство. Он смотрел с прищуром и угрозой. Знал, что я наняла адвоката, и тот занимается переоформлением бумаг. Еще немного, и я по-настоящему вступлю в наследство. И непременно научу сестру.

Шилов не сводил с меня глаз. Тим давал интервью, мы держались за руки. Я стояла с высоко поднятой головой и не боялась. Но потом… уже в номере, в полной безопасности, легкие будто перестали усваивать кислород.

Когда я наконец вырвалась из душной кабины, мокрое тело сковал холод, я поскользнулась, упала и ушибла плечо. Вспомнила боль, страх, отчима. И ощутила панический ужас. Грудная клетка сжалась, словно ее обвило что-то невидимое. Мысли рассыпались.

Я помню, как бежала к телефону, колени были противно мягкими. Помню дрожь пальцев, пока набирала Тима. А еще помню, какими громкими казались его шаги и голос, когда он, спустя минуту, вбежал в комнату.

— Ты должен быть на тренировке, — произношу хрипло.

Тим набирает в стакан воды, я немного подтягиваюсь на подушке и позволяю себя напоить. Пальцы уже слушаются, тело оживает.

Страх — это необходимая для выживания эмоция, ее нельзя заблокировать, от нее не стоило бы избавляться, даже если была бы такая возможность. Но иногда в программе случается сбой, какая-то поломка. И твой страх ломает жизни тебе и близким.

— Я уже все умею, — произносит Тим со свойственной ему усмешкой. — Лучшее — враг хорошего.

Беру стакан из его рук и пью маленькими глоточками. Становится легче. Палата приобретает очертания — здесь очень просто, чисто и современно. На сгибе моего локтя закреплен катетер. Точно, ставили капельницу. Потом я поспала. Воспоминания четкие, но какие-то разбросанные. Я будто блуждаю по лесу и нахожу один отрывок за другим.

И Тима тоже «нахожу». Вернее, его объятия там, в номере, уверенный и спокойный голос. А вот глаза были встревоженными, это я тоже запомнила.

Мы с врачом проговорили, как быть, если меня накроет. Тим, конечно, знал, что делать, и не допускал ошибок, потому что спортсмены-гонщики не тупят в экстренных ситуациях. Но все же. На ровном месте…

Как стыдно. Как невыносимо стыдно за саму себя.

— Больно? — спрашивает Тим, осторожно поглаживая большим пальцем синяк на плече.

— Нет. В голове немного шумит. Знаешь, так бывает, когда таблетка уже подействовала: боли нет, но вокруг словно помехи.

— Знаю. Бывает, не справишься с управлением, впишешься в ограждение, башкой со всей силы припечатаешься. И ходишь потом неделю с перезвоном колоколов, как дурак. Сто раз так было. Похоже?

Улыбаюсь и решаюсь взглянуть на него.

Сидит, смотрит на меня. Больше не встревоженный, немного бледный только. Обросший, а потому смазливый, как рок-звезда.

— Не надо было скорую. Лишние бумаги, деньги. Я бы оклемалась и так.

— Как скажешь, — бросает Тим, словно чтобы побыстрее отделаться. Не в его правилах спорить, он просто все решил сам.

Нахожу его руку и сжимаю с благодарностью:

— Спасибо.

— Ну перестань. Послезавтра, может, поменяемся местами.

— Придурок. Ненавижу твой тупой юмор.

Я допиваю воду, возвращаю стакан и отворачиваюсь от Тима, обидевшись. Он молчит некоторое время, затем пытается улечься на кровать. Двигаюсь будто нехотя, и он устраивается рядом. Обнимает меня, привычно целует в шею.

— Ну все, малыш, не злись, — басит вполголоса. — Это же наши привычные шутки.

— Просто не время для них.

— Самое время. Но ладно, не буду пока.

— Было ужасно страшно.

— Что снова попадешь в подвал? — Тим обнимает меня крепче.

— Не знаю. Наверное. Думаю, это из-за Шилова. Я его видела утром. Он все еще хорошо выглядит, надеется, что ты проиграешь, и все останется так, как есть. Весь из себя важный, как павлин. Столько раз он специально усугублял мое состояние. Я много размышляла о его поступках, словах, угрозах. Для меня он связан со страхом. Много лет от него зависела моя жизнь. И вдруг будет зависеть снова?

— Не будет. У тебя есть документы и деньги. Ты знаешь, к кому обратиться за помощью в случае чего.

— Засунь себе в задницу свой план Б.

Он усмехается.

— Когда я поставлю рекорд для тебя, Шилова выставят на улицу и он станет никем. Тогда ты наверняка перестанешь его бояться.

Рекорд для меня. Вау.

Тим вздыхает.

— Мне звонили из представительства «Мерседеса». Спрашивали, не хочу ли я пропустить эту гонку, но зато в следующем году появиться в официальной команде. Они в ужасе.

— Серьезно?! Звучит не слишком честно. Но ладно… А ты что?

— А я принципиальный. Ну и это уже дело чести. — Он вытягивается на кровати и закладывает руки за голову.

— Тогда иди тренируйся.

— Я хочу отдохнуть.

— Поклянись, что дело не во мне. Что ты правда устал и хочешь полежать.

— Конечно, не в тебе. Я бы все равно приехал сюда поспать, вне зависимости от твоего самочувствия. Уютно здесь, в этих немецких больницах, расположенных в ебенях.

Я смеюсь и толкаю Тима локтем. А потом укладываюсь на его груди и позволяю себе немного подремать. Наверное, смогла бы уснуть крепко и проспать до утра, если бы не услышала шаги по коридору. Громкие шаги.

Врачи передвигаются в резиновой обуви практически бесшумно. Значит, это посетитель. Через несколько секунд доносится приглушенный голос мамы.

— Анастасия Агаева не одна… Да, мы дали ей успокоительное… Сейчас, минуту, — отвечает медсестра на ломаном английском.

Она открывает дверь, а я закрываю глаза и изображаю глубокий сон.

Чудится знакомый запах духов, хотя это и невозможно — палата большая, а мама обычно душится в меру. Ее мягкий голос теплым ручейком бежит по коже.

— Это ее муж? — спрашивает она шепотом тоже на английском.

Я делаю усилие, чтобы не зажмуриться и не выдать себя.

Как грустно вышло: мама не знает мужчину, за которого я вышла замуж. Более того, мы с ней в разных командах.

Медсестра подтверждает, что муж, и просит зайти попозже. Пациентка, отдыхает после укола.

Судя по звукам, мама стоит в палате еще некоторое время. Вскоре нас с ней ждет непростой разговор. Она верит мужу, и, наверное, он неплохо о ней заботится — обеспечивает, возможно даже, по-своему, по-шиловски любит. Мама не в восторге, что я вступила в сражение с отчимом, что мой муж собирается лишить его работы, а я — дивидендов. Я ей все объясню, просто не сейчас.

Проходит несколько мучительных секунд, после чего медсестра наконец провожает гостью и плотно закрывает дверь.

Тим поворачивается на бок, спит он очень крепко. И правда устал. Я нежно обнимаю его со спины и засыпаю тоже, чувствуя себя в безопасности.