Воскресные газеты приносили рано, и Эдам встал и спустился вниз, чтобы взять ее, мысленно молясь и стуча по дереву — по перилам, по входной двери, по архитраву входной двери. Заплакала Эбигаль, но на этот раз он предоставил Энн заниматься ею.

Страница с местными новостями. Его руки тряслись. Увидев статью, предваряемую заголовком, он отвел взгляд и закрыл глаза. Открыв их, он уставился в газету, не понимая, что читает, и думая о том, что из-за нервотрепки повредился в рассудке. Кости, найденные в могиле в Уайвис-холле, опознаны как принадлежащие жительнице Нунза и ее новорожденной дочери; опознала останки миссис Рита Пирсон из Феликсстоу.

И все.

Наверное, за ним пришла полиция, подумал Шива, когда в понедельник незадолго до закрытия в аптеку вошли двое мужчин, и один из них выставил на раскрытой ладони удостоверение. Он тоже видел статью в газете; вернее, он узнал эту новость еще вчера утром, когда Лили сама показала ему заметку, опубликованную в «Санди Экспресс». Заметка не лишила его сна, потому что Шива больше не нервничал. Он смирился. Лили ушла от мужа, для нее все это было слишком, причем она предупреждала его, что такое может произойти. Если он скажет что-то лишнее, это может разрушить ее чувства к нему. Шива и сказал лишнее. Им больше не о чем было говорить, они все время обсуждали только это, и он сказал жене то самое, что окончательно оттолкнуло ее.

Но полиция пришла не за ним. Им нужен был фармацевт. Они хотели поговорить с ним, проверить полученные из конфиденциальных источников (как догадался Шива) сведения и выяснить, правда ли, что Кишан покупал лекарства у подозрительных лиц, заново упаковывал их и продавал по завышенным ценам. Шива допускал, что именно так и было дело, но не вмешивался. Он повесил на двери табличку «Закрыто», попрощался и пошел домой.

Домой, где его ждет — а ждет ли? — Лили. В ее взгляде больше нет нежности, он больше не дождется от нее поддержки и утешения. В последний раз он имел все это прошлой ночью, до того как признался ей.

— Ты не виноват, — сказала она. — Ты случайно оказался там. Надеюсь, ты не собираешься идти с этим в полицию?

— Нет, не собираюсь. Я виноват. Если бы я не настоял на своей идее, Эдам отвез бы ребенка, и все закончилось бы. Он нашел бы Руфуса и отвез бы малышку в Лондон, и если бы он отвез ее, она осталась бы жива.

— Так он собирался отвезти ее?

— Да, он готов был ехать. Он уже собирался сесть в машину, но я его остановил.

Лили ничего не сказала, но выражение ее лица изменилось. Не двинувшись с места, жена, казалось, отшатнулась от него. Как будто ее дух, душа, сознание или что там еще съежилось и спряталось где-то внутри. На ней было платье из индийского хлопка, расшитое симметричным рисунком, совсем не похожее на то, что он когда-то взял у отца и подарил Вивьен. Знает ли Лили, что индийские женщины никогда не носят такую одежду? Он вдруг обнаружил, что его очень интересует ответ на этот не имеющий отношения к разговору вопрос. Она поднесла руку к лицу с типично австрийской бледной кожей и потерла щеку.

— Когда ты рассказывал мне об этом раньше, ты этого не говорил.

— Да.

— Шива, ты действительно так поступил?

— Мне это казалось безобидным. Клянусь, я думал, что это никак не навредит. Это никому не причинит вред, думал я, не добавит нервотрепки. Родители хотя бы будут знать, что ребенок жив. Моего интереса в этом не было, Лили, я планировал уехать. Вместе с Вивьен, как только она соберется. Я хотел домой. Я думал, что уже пришли ответы с медицинских факультетов, куда я подавал заявления. Клянусь, я предложил это не ради себя. Эдаму нужны были деньги, и я подумал, что так он их раздобудет.

— Ты все время подлизывался к этим двоим. Ты готов был на все ради того, чтобы понравиться им. Но они презирали тебя.

— Не знаю. Может быть. Они из тех англичан, которые всегда ставят себя выше таких, как я. Подобные люди ничего не могут с этим поделать, это у них в крови.

Идя к автобусной остановке, он вдруг обнаружил, что кивает своим мыслям. Эдам видел его в Хитроу, но намеренно сделал вид, будто не узнал. Конечно, все это можно оправдать. Они договорились не узнавать друг друга, причем договорились до того, как началась вся эта шумиха в газетах. (Шива воспринимал все как «шумиху в газетах», хотя отлично знал, что за печатными строчками стоит реальность, последовательность физических явлений.) Однако он чувствовал, что договоренность не общаться уже нарушена, что Эдам и Руфус отслеживают события вместе. Он представил, как один звонит другому, как они встречаются, как, возможно, ежедневно устраивают коллоквиумы. Но ни один из них не связался с ним. Манджусри — необычная фамилия, Шива и его семья — единственные в телефонном справочнике Лондона. Так что найти его несложно. Просто они считают, что на их совещаниях он стал бы маловажным, несущественным, ненужным третьим. Шива чувствовал себя очень одиноким и знал: конец его одиночеству не наступит, когда он придет домой.

Лили была абсолютно права: он пытался завоевать внимание Эдама. За все время, проведенное в Отсемонде, Шива ни разу не ощущал себя таким брошенным, как за час или около того до появления на кухне Эдама с люлькой. Всю информацию, связанную с похищением ребенка, он получал из вторых рук, от Вивьен, или узнавал сам, из разговоров. Никто ничего ему не объяснял и тем более не советовался с ним. Шива завладел газетой, которую Эдам и Зоси привезли из Садбери, и, сидя за столом, читал ее и узнавал факты. В кухню вошел Эдам и спросил, где Руфус. А спрашивал ли он об этом? Обратился ли он к нему вообще? Эдам всегда ходил и спрашивал, где Руфус, поэтому вполне возможно, что этот вопрос просто наложился на тот момент, а на самом деле Эдам ничего не говорил, даже не посмотрел на него, когда через кухню шел к задней двери с люлькой в руке.

— Начался дождь, — рассказывал он Лили, — и Вивьен вышла на террасу, чтобы убрать пледы. Терраса была вся застлана пледами, как большая кровать. Вивьен была снаружи, а Руфус сидел в кабинете, слушал радио и пил джин.

— Что сказал Эдам?

— Когда я предложил потребовать выкуп? Сначала он сказал, что так не сделает, потом сказал, что не знает, а потом — как все это провернуть. Эдам поставил люльку на пол и сел за стол. Я подумал, что они могут отследить, откуда произведен телефонный звонок, хотя у нас не было номера Ремарков и мы не могли выяснить его по справочной. Так что я предложил отправить письмо, вырезать буквы из газеты и приклеить их на бумагу. Эдам сказал, что много просить нельзя. Я не имел в виду крупную сумму. Он сказал, что нужно попросить десять тысяч фунтов, потому что любой семье среднего класса по силам ее заплатить.

— Значит, как я понимаю, мы не принадлежим к среднему классу? — спросила Лили.

— Эдам снова отнес малышку наверх. Мы вырезали буквы из газеты в нашей спальне, моей и Вивьен. В Комнате смертного ложа. Так ее называл Эдам из-за картины с мертвым ребенком и рыдающими родителями. Когда мы сделали письмо с требованием о выкупе, Эдам снял со стены картину и сказал, что собирается вынуть ее из рамы и сжечь. Но он не сжег. Тогда. Сжег потом.

Мы решили отправить письмо в Лондоне, но это можно было сделать только на следующий день. Эдам сказал, что попросит Руфуса отправить его, так как тот едет в Лондон. Он был уверен, что Руфус это сделает, что для него это будет что-то вроде развлечения. Лили, я просто цитирую, что он говорил. Но Эдам не смог рассказать ему, потому что Руфус уехал, он отправился на своем «Юхалазавре» в паб.

Вивьен стояла перед плитой и сушилась. Платье, что на ней, было мокрым, а другое, бирюзовое, тоже намокло, так как висело на веревке. Эдам сказал ей, что собирается тем же вечером отвезти ребенка.

То, что случилось потом, объяснить невозможно. Вивьен, кажется, не знала, что Руфус уехал. Она поднялась наверх, чтобы помыться, а когда спустилась, я уже сидел один — как обычно. Эдам и Зоси были где-то в доме, возможно, в своей комнате. Я прямым текстом не сказал Вивьен, что Эдам и Руфус поехали отвозить ребенка, но позволил ей так подумать. Она спросила меня, уехали ли они, а я, видишь ли, ответил, что, кажется, да, хотя письмо с требованием о выкупе лежало у меня в кармане, а ребенок спал наверху. Не знаю, предполагал ли я, что случится, если ребенок заплачет, вряд ли я об этом думал. Об этом не думаешь, когда не привык иметь дело с детьми.