На правом боку Эдам быстро заснул. Римляне — или греки? — заставляли своих рабов спать на правом боку, чтобы отдыхало сердце. Было нечто успокаивающее и умиротворяющее в ночной тишине, которую не нарушал даже ребенок, спавший в ящике.

Старый «Моррис Майнор» остановился на светофоре перед Руфусом. Он, на «Мерседесе», встал за ним. Машинка была такой же темно-зеленой, как «Юхалазавр», и того же года выпуска, судя по номерам, то есть очень старой. Молодчина, еще бегает, подумал Руфус, наверное, о нем заботятся; а вот «Юхалазавр» уже давно канул в вечность. С ним всегда была куча неприятностей даже в те дни.

Так как машина и раньше вела себя неустойчиво и дребезжала, и так как Руфус — будем смотреть фактам в лицо — был здорово пьян, он не заметил никаких неполадок, когда ехал домой из паба. На проселке ему показалось, что она трясется сильнее, чем обычно, но «Юхалазавр» никогда не отличался плавностью хода. На следующее утро Руфус проснулся около десяти со страшной сухостью во рту и гудящей головой, хотя сейчас после такого же количества выпитого у него не бывает столь сильного похмелья. Молодой человек оделся и собрал вещи, чтобы отнести их в «Юхалазавр» — он планировал уехать в обед. К тому моменту, воспоминал он, ему уже не терпелось вернуться в Лондон, где гораздо уютнее в мрачную и дождливую погоду. Спущенное колесо было мелочью по сравнению с большей бедой. По счастливой случайности во время того июньского «Большого ТО» он заменил старую запаску на новую. Руфус стоял и уговаривал себя приступить к замене колеса, когда появился Шива с конвертом.

Он вышел через парадную дверь, одетый слишком официально для обитателя Отсемонда — в серые фланелевые брюки, бело-серую полосатую рубашку и черную кожаную куртку. В руке у него был зонтик.

— «А дождь лил каждый вечер», [86] — почти похоже на Эдама произнес Шива.

На ручке зонтика блестел золотой ободок. Скорее всего, то был зонтик Хилберта, как и серый свитер фирмы «Прингл», [87]который Руфус нашел в ящике и надел поверх своей майки. Он взял конверт, прочитал адрес.

— Что это?

Дождь усилился, и Шива выставил зонтик так, чтобы тот защищал и Руфуса.

— Эдам хочет, чтобы ты отправил его, когда будешь в Лондоне.

— Хочет, говоришь? Это что, нечто вроде требования о выкупе?

То было всего лишь догадкой, и, задавая свой вопрос, Руфус не верил, что в конверте требование денег. Он не мог поверить, что Эдам способен на такое. И не потому, что считал его человеком высоких моральных принципов. Просто Руфус не мог допустить, что кто-то, кого он знает так хорошо, как Эдама, способен на такое безрассудство. Он даже не очень верил в ту версию истории с похищением ребенка, что ему рассказали. За всем этим есть нечто большее, или меньшее. Очень сильный инстинкт самосохранения гнал его в тот день домой, в безопасное окружение, однако в тот момент он не верил, что ему или кому-то из них угрожает опасность. Все это были игры, игры, правил которых он не знал и знать не стремился. Если бы Руфусу была известна вся правда, он не спал бы прошлой ночью, а он спал как убитый. Если бы ему было известно, что случилось на самом деле и что задумали Эдам и Шива, он не стал бы ждать до утра и уехал бы еще вечером. Во всяком случае, попытался бы.

— У тебя спустило колесо, — сказал Шива.

— Да, знаю.

— Я тебе помогу.

— Но не в таком же наряде, — произнес Руфус. — Кто такие мистер и миссис Ремарк и почему адрес написан печатными буквами?

Шива все объяснил. И не забыл упомянуть, что идея с выкупом принадлежит ему, — он, видимо, гордился этим. Руфус сказал:

— Пошли в дом.

Они прошли в гостиную, потому что на кухне находилась Вивьен. У нее было включено радио, и музыка и мужской голос разносились по всему дому.

— Что в письме?

— Эдам просит десять тысяч фунтов. Мать должна принести их на железнодорожный вокзал «Ливерпуль-стрит» и оставить пакет в ста ярдах от начала двенадцатой платформы. Через час она найдет ребенка в комнате матери и ребенка вокзала.

— Просто не верится!

— Руфус, никто не пострадает. Эдам не причинит вреда ребенку, если они не заплатят. А если они заплатят, что в этом плохого? Чем выкуп хуже похищения? Я не понимаю, почему ты считаешь, что Эдам поступает хуже, чем Зоси, когда она украла серебряный браслет или фотоаппарат. Просто в данном случае денег будет больше.

— Я не желаю иметь к этому отношения, — сказал Руфус. — И тебе не советую, если хочешь знать мое мнение. О чем вы думаете? Ты хочешь сделать медицину своей профессией, так? Тогда зачем ты позволил втянуть себя в это дерьмо?

— Руфус, я не возьму из этих денег ни гроша.

— Господи, да не получите вы никаких денег. Придет женщина-полицейский, в одной руке у нее будет чемоданчик с нарезанной бумагой, а в другой — сумка для ребенка.

— Руфус, если ты так думаешь, скажи об этом Эдаму. Но поверь мне, он ухватился за эту идею.

— Я ничего не буду ему говорить, — сказал Руфус. — Я поставлю запаску и уберусь подальше от всего этого.

Но они успели только выйти в холл, когда вниз спустился Эдам, белый как полотно, с расширенными глазами и дергающимся лицом. Сверху раздался длинный горестный вой.

СВДС, [88]как хорошо знал Руфус, считается самой частой после порока развития причиной смерти младенцев. Обычно он поражает детей в возрасте от двух недель до года, но пик заболеваемости приходится на период от двух до четырех месяцев. Ему подвержены младенцы всех общественных классов, хотя существует статистическая зависимость между неудовлетворительными жилищными условиями и степенью пренебрежения родительскими обязанностями или просто отсутствием заботы. Ежегодно в Англии от СВДС умирает тысяча двести детей.

Все это Руфус узнал, еще будучи студентом, но никогда не сталкивался с подобным явлением на практике. Кэтрин Ремарк была первым случаем, и когда он два года спустя, уже работая штатным врачом в одной из больниц Ист-энда, увидел второй, то благодаря ей смог сразу его диагностировать. Но при этом у него тряслись руки и пересохло во рту.

В тот день, в тот первый раз, Руфус взбежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки, влетел в Комнату игольницы и резким движением вынул ребенка из ящика, который Зоси переделала под кроватку. Зоси, голая, сидела на кровати и качалась взад-вперед, из ее закрытого рта вырывался неземной, нечеловеческий звук — тонкое, похожее на кошачье завывание. Тело ребенка было прохладным, но еще не остыло, личико стало восковым, но не посинело; из голубых глаз малышки, открытых и ясных, ушла жизненная сила. Руфус перевернул ее на спину и принялся большим пальцем давить ей на грудную клетку. Он делал ей искусственное дыхание, прижимаясь ртом к ее холодным губкам.

— Она лежала лицом вниз, — повторял Эдам. — Она лежала лицом вниз.

Завывание Зоси стало выше на целую октаву.

— Пусть она заткнется, — сказал Руфус. — Уведи ее.

Зоси не пожелала уходить, она вцепилась в столбик от кровати. Руфус продолжал работать над ребенком, но знал, что малышка мертва, что все тщетно, бесполезно, что она умерла задолго до того, как он начал делать искусственное дыхание. Руфус чувствовал, как остатки тепла, сохранившегося в крохотном тельце, тают под его руками.

— Что это? Что с ней случилось?

Руфус даже тогда не остановился и не стал смотреть на Эдама.

— СВДС, — сказал он. — Внезапная смерть грудного ребенка, чтобы ты понял.

Они были неопытными родителями. Они ничего не знали о младенцах, о том, что обычно те не дают спать до десяти или одиннадцати утра. Тогда Эдам об этом даже не думал. Он бы очень удивился и разозлился, если бы ребенок разбудил его ночью или очень рано утром. Однако он не тревожился по поводу подобных вещей, потому что они не случались. Через девять лет, когда Эдам женился и родилась Эбигаль, он практически не спал, ему было очень страшно, и стоило ему, вымотанному донельзя, провалиться в сон, он просыпался как от толчка, объятый ужасом, уверенный, что Эбигаль умерла во сне. Почти три месяца, пока Эбигаль не переросла Кэтрин Ремарк, Эдам заставлял Энн по очереди с ним дежурить у кроватки. Вернее, он пытался заставить Энн, и именно то, что она соглашалась с явным нежеланием и абсолютно без энтузиазма, что она высмеивала его страхи, нанесло огромный урон их браку. Между ними пролегла пропасть, только Эдам знал, что причина образования трещины — в его личном опыте, в том, что он сталкивался с подобным случаем.