И вдруг Григорий увидел в воде нос лодки — узкий, серый, похожий на подводный камень. Это была самая маленькая рыбачья лодчонка. Можно будет вытащить сразу, но наверное она тоже пробита!

Опять ноги Григория чувствовали ледяной холод. Лодка оказалась много тяжелее, чем можно было предполагать, но так как место было более глубокое, то ему удалось подтянуть ее почти к самому берегу. Несколько рук протянулось, чтобы помочь ему.

— Тяните наискось, — сказал Григорий.

Вода с шумом начала выливаться через борт. Середина лодки была отделена от носа сплошной перегородкой. — Наверное пробита опять в корме?

В следующее мгновение корма показалась над водой и узкий длинный корпус лег на песок, упираясь носом в обрыв. Когда лодку перевернули на бок, обнаружился совершенно крепкий киль и две ровные, аккуратно вырезанные щели в самой середине. Это был ящик для живой рыбы. Лодка была рассчитана всего на двух рыбаков. Одно место на корме и одно на носу, а в середине изолированный ящик с водой. Когда лодку опять спустили, она не потонула и Григорий, держа ее за цепь, несколько раз провел вдоль берега. Лодчёнка определенно плавала. Оставалось только найти доску вместо весла и начинать переправу.

— Кто умеет грести? — обратился Григорий к торфушкам.

Те молчали. Было ясно, что перевозить всех должен был сам Григорий.

Волга под Калининым не была широка, но, тем не менее, без настоящих весел, гребя доской, надо было потратить не менее 15-ти минут, чтобы переехать реку, а взять с собой можно было не больше двух человек. Это значило, что Григорий должен переправиться не менее семи раз и потратить на переправу около 4-х часов.

Страшнее всего была первая поездка. Для пробы Григорий взял одного Александра Владимировича и вещи его и свои. Девчата остались ждать, жалкие и растерянные: они боялись, что Григорий не вернется.

Выехав на середину реки, Григорий оглянулся. Наверху, километрах в двух, виднелась будка переправы. — Могут заметить и отнять лодку, — подумал Григорий. Внизу река делала еще один поворот и это успокоило Григория — там не было видно ничего подозрительного.

— Ну, Александр Владимирович, кажется реку преодолеем, — сказал Григорий, усиленно работая веслом.

Старик сидел осунувшийся и взъерошенный. Григорий подумал, что он очень постарел за неделю пути. Как бы не умер!

Дождь все моросил и Григорий понял, что нервное напряжение и усиленная работа только и спасают его от пронзительного холода, а все остальные мерзнут. Потом снова вспомнилась Катя и стало невыносимо страшно ехать обратно за пензенскими девчатами. — Им ведь ничего не будет, если их задержат… в конце концов их торфоразработки наверное давно прекратили работу, ни денег, ни документов они все равно не получат. Для них самое лучшее идти вдоль Волги и самим проситься на новую работу, на очередной укрепленной полосе. Но ведь я обещал им помощь, они мне верили и стали сомневаться только теперь!

Григорий высадил Александра Владимировича и сразу повернул обратно, стараясь не думать ни о Кате ни о риске ареста за устройство переправы на линии фронта, ни о том, что старик, к которому он привязался за время работы и особенно в дороге, может заболеть и умереть, не добравшись до дому.

Две худенькие дрожащие фигурки с котомочками легко умостились на носу лодки. У девушек были осунувшиеся тонкие лица.

Были бы хорошенькие, если бы одеть их получше, — думал Григорий, стараясь разогнать неповоротливую лодку. — Наверное и неглупые и хорошие. Жаль, что привыкли на окопах к матерной ругани.

Переехав три раза, Григорий совсем успокоился, согрелся и, действительно, не думал ни о чем, кроме того, что надо грести как можно сильнее и одновременно вести лодку по прямой линии.

Когда, возвращаясь в четвертый раз, Григорий выехал на середину реки, на берегу, где жались десять оставшихся девушек, появился красноармеец с автоматом в руке. Сердце Григория сжалось, прежде чем он смог оценить создавшееся положение, рука перестала грести и лодка остановилась. Коренастый, заросший черной щетиной, красноармеец стоял на берегу и махал автоматом. Возьмет и прострелит лодку, а я, как дурак, останусь на берегу… или арестует за устройство незаконной переправы.

Солдат делал все более настойчиво-угрожающие движения. Замерзшие, подавленные всем происходящим девушки сиротливо маячили на фоне желто-черного берега. Григорий выправил лодку и поплыл к берегу. Господи, помоги чтобы все хорошо кончилось!

Солдат опустил автомат и ждал, когда Григорий подъедет. Нос лодки зашуршал о песок и Григорий слегка затормозил доской.

— Мне на ту сторону, — деловито сказал стрелок, хватаясь за нос и одновременно отталкивая лодку.

Сзади Григория усилился шум моторов немецких самолетов.

— Полотенце есть? — спросил Григорий автоматчика.

Безразличные, пустые глаза посмотрели на него.

— Надо завязать голову, чтобы немцы подумали, что на лодке едет женщина, а то могут обстрелять.

Безразличные глаза стали злыми — солдат заподозрил Григория в насмешке. Поворачивая лодку, Григорий заметил, что два аэроплана снова летят вдоль реки. Солдат тоже покосился на них и старательно спрятал автомат под шинель. — Недоставало еще, чтобы меня убили из-за этого дурака, — думал Григорий, нажимая на доску. — И зачем я за все это взялся? Надо было сказать девчатам, чтобы шли одни вдоль берега.

Аэропланы с воем пронеслись над лодкой. Григорий нарочно не смотрел на них. Прятаться, кроме как в ледяную воду реки, было некуда. Красноармеец весь съежился и снял шапку. Лицо его обтянутое кожей в мелких трещинках заметно побледнело. Вой моторов стал затихать и где-то далеко защелкал пулемет. — Нашли цель интереснее нас, с облегчением вздохнул Григорий.

Последний рейс Григорий сделал уже в сумерках. Руки болели от непривычной работы, голова кружилась, но сознание сделанного дела приятно успокаивало. Выйдя на берег, Григорий был встречен Александром Владимировичем и девчатами, как герой и спаситель. Многочасовое стояние на ветру и дожде утомило их больше, чем работа утомила Григория. Но радость радостью, а ночевать около реки было невозможно. Решили идти в деревню, крыши которой видели еще днем, стоя у перевоза.

— Ну, девчата, теперь вы идите вперед да кричите погромче, — распорядился Григорий, — а то как бы часовые не приняли нас за немцев.

Григорий был уверен, что в деревне стоит какая-нибудь фронтовая часть. Опять дорожка вилась между кустов и опять впереди была неизвестность. Как примут фронтовики? Вскоре показались сараи, стог сена, силуэты первых домов. Полная тишина и темнота, никакого признака жизни. Подошли ближе. Некоторые окна были выбиты и открыты, некоторые заперты ставнями. На широкой, заросшей травой улице остановились. Все невольно притихли. Где-то в середине деревни блеснул слабый огонек. Испуганные девчата стали отставать, когда Григорий и Александр Владимирович пошли на него. Передняя половина большой избы была полуразрушена, в задней половине из-за закрытых ставен пробивался свет и слышались мужские голоса.

— Есть живая душа? — громко спросил Александр Владимирович, подходя к крыльцу.

— Заходите, заходите! — раздался из-за двери ласковый, очень спокойный голос и дверь отворилась.

Посреди комнаты стояла раскаленная железная печь, на печи бурлили два ведра и от них шел ароматный запах мясного бульона. Вдоль стен комнаты лежала солома, в углу стоял стол и табуретка. Пожилой капитан с умным лицом и усталыми глазами сидел на табуретке.

Дверь открыл краснощекий солдат. Широкое лицо солдата расплылось в улыбку при виде 15-ти пензенских девчат.

— Заходите, заходите, — повторил капитан вставая.

Григорий снял с плеч мокрый мешок и подошел к печке.

— Мы с рытья окопов пробираемся к Москве, — осторожно начал Александр Владимирович.

— Замерзли? Есть хотите?

Капитан дружески пожал руку всем по очереди, начиная с Александра Владимировича.

— Можете у нас переночевать, здесь тепло. Конечно, если не боитесь немцев: мы в двух километрах от передовой.