Григорий лежал на спине и глядел вверх на голубое небо. Стало совсем тепло, только пустой желудок мешал спокойно отдыхать. Григорий не ел уже вторые сутки. Очевидно, вечером кухня приехала после ухода батальона на новую позицию, а утром заветное ведро супа было изуродовано снарядом на дне оврага.

Солнце показалось из-за края окопа большое, большое и начало жечь, не стесняясь. Сначала это было приятно. Григорий закрыл глаза и чувствовал, как тепло пронизывает чрез шинель всё его тело. Потом заболела голова. Григорий уже хотел закрыть окоп плащ-палаткой, когда появился Ким — отдохнувший и даже оживленный.

— Мин нет и стрелять не будем, — сообщил он радостно, — стало быть, и нас сразу не обнаружат. А наверху, на поле, немецкие блиндажи — ребята уже туда ползали, нашли консервы и вот это, — Ким протянул Григорию крем для лица.

— А где консервы? — спросил Григорий.

— Консервы они в блиндаже и съели, а эту банку принесли и дали мне. Хочешь намазаться?

— На кой чорт мне мазаться? Если бы ее есть можно было!

Григорий с удивлением посмотрел на оживленное лицо Кима.

— Как зачем? Кожа то ведь обветрилась и потрескалась, — Ким сел и стал размазывать белую мазь: по грязной коже.

— Ты бы хоть умылся! — сказал Григорий.

— Где умываться то? — обиделся Ким. — В ручей идти — там покойники прямо в воде лежат, да и убить могут, если обстрел начнется, — а жир всё равно и через грязь на кожу подействует.

— Здорово тебя в детдоме воспитывали! — покачал головой Григорий.

— Ребята, а ребята! — раздался над окопом глухой голос, — пойдем что ли за кониной?

Загораживая жаркое солнце, выросла круглая физиономия в рваной пилотке, окруженная нимбом небритой щетины.

— А где конина? — оживился Григорий.

— Метров триста вниз по оврагу, на берегу реки — сегодня утром повозка под артналет попала. Второй взвод уже варит.

— Надо идти, — решил Григорий. Он встал, взял котелок и спустился в овраг следом за широким, коренастым Петровым, наводчиком соседнего расчета. Внизу их уже ждал третий член экспедиции — тоже коренастый, мордастый парень, московский шофер Соколов, попавший в пехоту за дезертирство.

— Надо скорее идти, — торопил Соколов, — а то всё растащат; там на берегу связисты стоят.

Чем ближе к реке, тем овраг делался глубже, а берега круче. Поломанные, обнаженные, заляпанные грязью кусты делали еще мрачнее глиняную щель оврага. Григория вдруг охватил страх, что очередной артиллерийский налет накроет его именно здесь, в этом безобразном месте. Как будто не всё равно где умирать! — подумал он с горькой иронией. Но что-то внутри настойчиво твердило: нет, не всё равно, не всё равно. Может быть, это предчувствие? Говорят, многие предчувствуют свою смерть, — пришло в голову Григорию. Зачем я пошел? Голод можно преодолеть. Сейчас я его почти не ощущаю, чувствую только слабость. Лошадь наверняка убита в пристреленном месте. Что если нас убьют прямо на ее трупе, как воронов на падали?

Неудержимо захотелось вернуться, слабость сковывала ноги, но две коренастые фигуры впереди шли уверенно и вернуться значило показать свою трусость. Овраг повернул направо и кончился. Показался поворот мутной, разбухшей от дождей реки. Противоположный низкий берег зеленел остатками травы. В полукилометре вниз по течению стоял почему-то уцелевший дом, окруженный группой пожелтевших деревьев. От него веяло миром и спокойствием. Григорий остановился и глубоко вдохнул воздух, пропитанный сыростью и запахом прелой зелени.

— Вот она, — сказал бывший шофер.

Григорий вздрогнул и обернулся: около самого берега стояли наполовину в воде три разбитых авиацией танка. Серый обрыв перед ними был истерзан воронками. В нескольких метрах от танков валялись остатки разбитой вдребезги повозки и труп большой рыжей лошади с вырванным боком.

— Жирная! — сказал Петров деловито.

В воздухе возник отдаленный, неясный и все более усиливающийся шум авиационных моторов. Соколов поднял вверх скуластое лицо и прислушался.

— Немецкие! — сказал он уверенно.

Через мгновение над рекой появилось три юнкерса. Спрятались под куст. Черно-желтые, похожие на ос самолеты медленно приближались. Долетев до танков они снизились и резко повернув, скрылись за гребнем обрыва.

— Заходят для бомбежки, — прошептал Петров и опрометью бросился вверх по оврагу.

Скрывшись за поворотом, все трое остановились и перевели дух.

— Им эти танки все покою не дают, — как бы извиняясь за свою трусость сказал Петров. — Я тут за супом ходил, когда мы еще у берега стояли, так меня раз чуть-чуть не накрыли — так дали!

Шум моторов смолк.

— Пойдемте, — сказал Григорий, — а то комвзвод хватится. Как бы самовольную отлучку не пришил!

— Мы ему конины дадим, — деловито ответил Соколов. — Тихо, — прислушался он. — Пошли.

Труднее всего было разрезать кожу — тупой нож никак не брал. Мясо ляжки было упругое и выскальзывало из-под стали. — Вот еще нелегкая дернула идти за этой падалью! — ругался про себя Григорий.

Петров и Соколов работали упорно и ловко. Соколов отточил край пехотной лопатки и рубил ею как топором. Когда выдрали первый кусок, дело пошло быстрее.

— Хватит, — сказал Григорий, наполнив котелок.

— Постой еще немножко — такой конины скоро не достанешь.

Лицо Петрова побагровело от усилий, в маленьких глазах светились голод и жадность.

Из-за обрыва, совсем близко вырвался вой моторов. Все трое одним прыжком очутились в воронке под обрывом. Сухой треск пулемета смешивался с визгом пуль, врезавшихся в каменный берег. Григорий лежал, стараясь как можно больше распластаться. Через пять минут наступила тишина.

— Как он, сволочь, нас заметил! — проворчал Соколов, поднимаясь первым.

Григорий взглянул из-за края воронки. Все было по-прежнему: танки стояли в воде, кренясь в разные стороны, труп рыжей лошади неподвижно лежал на берегу, мутные волны торопливо бежали.

— Я иду обратно — с меня довольно, — Григорий встал, преодолевая страх, подошел к лошади, взял котелок и быстро пошел к оврагу.

— А в лошадь три пули врезал! — догнал его Соколов, — не торопись. Петров отстал — еще маленький кусочек отрубил.

В ста метрах от оврага в направлении к передовой, где, как черви, в земле и грязи копошились стрелки, было несколько воронок от больших авиационных бомб. Воронки были значительно глубже человеческого роста, а в их боках были вырыты солдатами еще добавочные окопы — щели. На дне одной из таких воронок горел костер. Над костром висело ведро и несколько котелков с кониной. Место для варки конины было выбрано «с умом» — политрук никогда не пошел бы в сторону передовой. Командир взвода получал свою долю конины и был в заговоре, постороннее начальство могло пройти только по оврагу и никогда не пошло бы по полю на виду у противника. Небольшое расстояние от оврага давало возможность в случае тревоги быстро вернуться к минометным гнездам.

Григорий сидел на корточках против костра и курил «козью ножку». Соколов сидел напротив и все время подкладывал в огонь сухие щепки. Курносый нос его был грязен от сажи, черные спокойные глаза следили за огнем.

Как наши ребята умеют жить в таких условиях! — думал Григорий. — Вот достали сухих досок, а где? Все деревни кругом сожжены.

— Откуда доски принес? — спросил он Соколова.

Соколов посмотрел на Григория и усмехнулся:

— Тут недалеко, в нашем овраге, командный пункт полка построили — ну, и дров навезли. А мы еще под утро, когда окапывались, не растерялись… Ведь если сырой хворост зажечь, сразу обнаружат.

Соколов достал из кармана горсть пережаренной ржи и стал жевать ее, громко хрустя. Рожь солдаты запасли еще на предыдущей позиции. Каша из нее не удалась, тогда стали пережаривать зерно, как кофе.

— Хочешь ржи? — предложил Соколов.

Григорий набил рот горьковатыми зернами и стал терпеливо их пережевывать.

— Плохо с шамовкой! — сказал Соколов. — В 41-ом, во время паники, хорошо было… Сырая, — потыкал он ножом конину.