— Ради этого почти стоило начинать революцию, — прошептал Джордж.

— У них должны быть и английские картины, — сказала Долли патриотично. — Наши картины не хуже, в Лондоне теперь появилось много галерей.

— Полагаю, ты не совсем понимаешь, Долли, — сухо заметил Джордж. — Многие из этих картин прибыли из стран, побежденных Францией. Они не победили Англию!

— Ах! — воскликнула Долли. — Понимаю. Тогда я рада, что английских картин здесь так мало.

Энн решила, что они с Долли не будут носить траур в Париже. Они снова могли надевать светлые платья. Долли глубоко разочаровалась во французской моде, потому что большая часть женщин была одета так же, как она, или даже еще более скромно. Долли хотелось драмы.

— Возможно, — ответила Роза, — люди считают, что не стоит одеваться слишком заметно. Это новое общество.

— Глупости, — возразила вдова. — Старое общество вернется, я доживу до этого. В Англии революции не было. Здесь народ снова захочет возвращения монархии. Помяните мои слова! Кроме всего прочего, я не могу представить людей, которые желали бы жить в обществе, где невозможно судить о человеке по его внешности!

Позже они пошли в оперу, которая когда-то была развлечением для богатых. Теперь, казалось, любой мог туда попасть. Всех их поразила вульгарность некоторых особ, занявших лучшие места, которые раньше отводились аристократии. Вдова громко выразила свое недовольство по этому поводу.

— Ох, посмотрите! — заворожено вскрикнула Долли, когда они возвращались в гостиницу. Один из общественных парков был открыт, и люди танцевали при свете уличных фонарей. — Под деревьями играет оркестр!

— Святые небеса! — воскликнула Энн. — Действительно произошла революция, если простые люди танцуют на улицах Парижа!

Вдова снова выразила свое неодобрение.

— Я всегда говорила, что не люблю есть в это время, — сообщила она, когда они наконец сели ужинать. — И все это, — она жестом указала на блюда, стоявшие на столе в отельной столовой, которую они сняли в «Hotel de l’Empire», — все это французская кухня. Как бы там ни было, вас порадует тот факт, что герцогиня Сифорт оставила мне сообщение. Послезавтра состоится парад. Там будет Бонапарт и вся армия. Мы займем места, где сможем увидеть все.

Долли заметила, что Роза и виконт Гокрогер обменялись взглядами, а герцогиня продолжала громким, неослабевающим голосом:

— Герцогиня так и не получила письма, которые я послала ей утром, но конечно, я не доверилась французским слугам. Я отправила с письмом свою служанку, чтобы она передала его лично. Мы не знаем, состоятся ли еще soirée chez Josephine[31], и, если мне не удастся остановить парад, я собираюсь отправиться во дворец Тюильри сразу же после его окончания и оставить свою карточку. Возможно, он узнает наше славное имя и вспомнит Гарри, который был достойным противником. И между прочим, герцогиня сообщила мне… — Тут она понизила голос и взглянула на Долли. — Дорогая, принеси, пожалуйста, из номера мой веер. — И когда Долли подчинилась, вдова продолжила: — Герцогиня сообщила мне, что, представьте себе, ей показал их appartements[32] во дворце Тюильри ее высокопоставленный знакомый. Она говорит, что Бонапарт и Жозефина спят на двуспальной кровати в одной комнате! Даже принц Уэльский, каким бы louche[33] он ни был, не настолько отвратителен! На самом деле меня ничто уже не удивляет. Конечно, ведь Франция теперь в руках неотесанных корсиканских крестьян!

Розе наконец удалось ускользнуть, прежде чем Джордж втянул ее в свои рассуждения о том, какой ущерб военному параду может нанести вдова. Роза очень устала. Полная дневных впечатлений, она немедленно написала дорогой Фанни, сообщая, что уже прибыла в Париж, что город изменился и все же остался таким же, как тогда, когда они бегали по мосту Пон-Неф и разглядывали дворцы. «Тебе бы понравился Лувр, Фанни, — написала она. — Теперь любой может войти внутрь, рассматривать разукрашенные потолки, подниматься по прекрасным лестницам. Там есть великолепная галерея. Ее стены увешаны картинами. Я уверена, что это самая длинная галерея в мире! Там все неимоверно прекрасно!» Поддавшись неожиданному порыву, она подписала письмо не своим именем, а нарисовала розу, собственный иероглиф.

Когда Долли вернулась в свою комнату, она была слишком взволнована, чтобы спать. Она описала в своем дневнике все восхитившие ее чудеса Парижа. Но она знала, что это покажется не слишком интересным Уильяму, поскольку он уже бывал здесь. Поэтому Долли снова обмакнула перо в чернила и, вспоминая все прочитанные романы, написала, что высокий, красивый французский маркиз признался ей в любви и попросил ее руки. «Я сказала, что ему следует подождать, пока я поговорю с папой, — вывела Долли, — но я дала ему надежду. Ведь наверняка мой отец будет рад, если я стану французской маркизой. Говорят, что это сейчас очень модно».

Долли очень хотелось посмотреть на наряды, сшитые по последней французской моде. Она вслух восхищалась тонкими, довольно небрежно сшитыми муслиновыми платьями, которые носили девушки ее возраста, но все же надеялась увидеть что-нибудь более необычное.

На следующее утро молодые леди (Уильям с Джорджем ушли в какую-то особую табачную лавку, а вдова осталась в номере плести заговор) снова отправились в Тюильри. Они гуляли по тщательно ухоженным садам, смотрели на статуи и фонтаны. Долли с некоторым разочарованием отзывалась о том, как одеты люди. Они проходили мимо апартаментов, в которых, как им сказали, жили Наполеон и Жозефина, по аккуратным дорожкам. Потом они вышли на площадь, на которой гильотинировали короля и королеву. Люди хотели забыть эти ужасы, поэтому площадь переименовали в площадь Согласия.

— Я хочу увидеть кого-нибудь похожего на мадам де Помпадур или мадам дю Барри, — расстроенно сказала Долли. — Чтобы было интересно!

— Я так подозреваю, что люди очень стараются не выглядеть как мадам дю Барри, — невесело заметила Роза, — поскольку, по-моему, именно здесь, — она посмотрела по сторонам, — именно здесь гильотинировали мадам дю Барри. Говорят, когда ее вывели к народу, ее крики разносились очень далеко. — И она показала на улицу Сент-Оноре, которая пролегала вдоль садов. Долли и Энн удивленно посмотрели на Розу. Роза не переставала внимательно поглядывать по сторонам. — Мне отец рассказывал, — сообщила она, хмурясь то ли от солнца, то ли из-за мадам дю Барри, — здесь было так много казней, столько было пролито крови, что когда через площадь попытались прогнать стадо быков, они не смогли или не захотели идти — таким сильным был запах крови и смерти. Он буквально впитался в булыжную мостовую.

В глазах у Долли читался ужас. Энн негромко вскрикнула и тоже отказалась переходить площадь. Поэтому они передумали гулять по Елисейским Полям, которые в любом случае выглядели очень неопрятно. Они повернули назад в сады, где уселись на небольшие приставные стулья под сенью огромных деревьев.

— В Англии никогда не будет революции. Не так ли? — нервно спросила Долли. — Правда ведь?

— Правда, Долли! — сказала Энн, разозлившись. У нее опять болели зубы. — Такие вещи не могут приключиться с нами. Надеюсь, что впредь, Роза, ты будешь держать подобные страшные истории при себе.

Солнце сверкало на начищенных крышах домов, в листве пели птицы.

Какое-то время они сидели молча, радуясь весеннему солнцу.

«Наконец-то я снова могу путешествовать, — подумала Роза, слыша повсюду французскую речь, ощущая чужеродность окружающего, которую она так хорошо чувствовала в детстве. — Если так легко попасть в Париж, вероятно, я могла бы поехать в Египет и разгадать иероглифы?» Но внезапно она вспомнила о девушке-египтянке. Может, ее уже убили из-за безрассудства Гарри? Роза Фэллон закрыла глаза.