Разве это он распял Христа?

Он никогда не знал своих родителей, но до студенческих лет злился на них — зачем они так наказали его?

А теперь и дочка: «Папа, а что такое жидовка?» Дожил! Нет, он завтра же пойдет в детский сад и устроит скандал директрисе! И добьется, чтобы эту сволочь воспитательницу, которая назвала его дочку «жидовкой», выгнали с работы!

Но тут в его памяти всплыли волчьи взгляды тех гэбэшников, которые летели с ним в одном самолете из Мирного. Нет, ничего он не добьется в детском саду! Разве эти статьи в «Правде» и других газетах о том, что евреи служили в гестапо, не являются почти открытым призывом Кремля к еврейским погромам?

Рубинчик зябко поежился, в сердцах швырнул с балкона окурок, вернулся в квартиру и по привычке направился в детскую проверить детей. Нажал на дверь, но эта паскуда скрипнула так, что Ксеня тут же заворочалась во сие. Вечно он забывает смазать эту проклятую дверь! Рубинчик зашел в спальню, которую они с женой отдали детям, и первым делом сунул руку под одеяло Бориса, проверил у сына простынку. Пока сухо, ура! А с Ксеней беда, она постоянно сбрасывает с себя одеяло, а потом мерзнет во сне и простужается. Вот и сейчас поджала голые ноги под подбородок.

Рубинчик укрыл дочку, туго заправил одеяло под матрас с двух сторон и постоял над детьми. Неужели и им идти по тому кругу унижений, избиений и остракизма, который он прошел в своем детстве? Или ему все-таки взять детей и — уехать? Но там, на Западе, как он будет их кормить? Кому там нужен журналист, не знающий никаких языков, кроме русского?

Подняв с пола плюшевого медведя, Рубинчик положил его сыну на подушку и вышел в гостиную. Неля уже спала, ее длинное узкое тело теперь наискось пересекало раскрытый диван-кровать. В ночном полумраке он увидел ее белое плечо, щеку на подушке и губы, приоткрытые, как у дочки. Его всегда удивляло, что он — половой антисемит и русофил, как он сам себя называл, — женился на еврейке. Может быть, все его романы с русскими женщинами были просто реваншем за детство, отравленное юными и взрослыми антисемитами? А когда пришла пора жениться, он подсознательно выбрал еврейку? Или это Неля выбрала его?

Рубинчик осторожно поднял край одеяла и лег, сразу оказавшись в коконе из Нелиного тепла, запахов ее груди, волос, плеч.

Неля, не открывая глаз, сонно потянулась к нему, прилегла к его боку теплой грудью, и Рубинчик тут же почувствовал, как в нем проснулось, вздыбилось желание, отчего даже голенные мускулы напряглись. И тотчас Неля, всегда чуткая на такие моменты, открыла один глаз и вопросительно посмотрела на мужа. Хотя последние три года, то есть сразу после рождения Бориса, в их сексуальных отношениях наступило некое похолодание, Рубинчик нередко просыпался посреди ночи от требовательного напряжения плоти, и тогда секс на рассвете еще доставлял им почти прежнее, досупружеское удовольствие. Словно за прошедшую ночь забывались и двое детей, и его, Рубинчика, слишком частые командировки, и семейные ссоры, и вся эта мерзкая дневная накипь будничной советской жизни. К утру, а точнее, к рассвету, они иногда снова хотели и имели друг друга, истово, подолгу, всласть.

Вот и сейчас Рубинчик с готовностью продел руку жене под голову и властным, мужским жестом привлек ее к себе, а второй рукой уже заголял под одеялом ее ночную сорочку.

Но в этот миг дальний, со стороны Москвы, перестук вагонных колес накатил на Одинцово и очередной экспресс, тараня предрассветный туман и пролетая мимо их окон на Запад, вдруг огласил всю округу мощным тепловозным гудком.

Рубинчик обмяк, расслабился.

Неля замерла и изумленно открыла второй глаз.

— Извини… — сказал Рубинчик.

Она закрыла глаза, вздохнула и повернулась к нему спиной.

А он лежал и слушал стук поезда, уходящего на Запад.

В светлых летних сумерках теплоход «Михаил Шолохов» медленно двигался по Москве-реке. Юрий Владимирович Андропов, председатель КГБ, сидел в шезлонге на открытой верхней палубе и медленно просматривал стопку фотографий, доставленных ему Барским. То были фото юных провинциальных красоток, соблазненных Рубинчиком в его журналистских поездках по стране. Барский настороженно наблюдал за лицом своего шефа и за его руками, перекладывающими карточки. Конечно, медлительность Андропова вызвана вовсе не тем, что его интересуют эти девицы. Он обдумывал предложенную Барским операцию, но на этот раз, в отличие от давней операции с Кузнецовым, не спешил с решением. И это тревожило Барского. Тогда Андропову понадобилось меньше минуты, чтобы за маленьким рапортом об организации еврейского группового захвата самолета разглядеть то же самое, что видел Барский, — повод железной рукой прихлопнуть всю эту так называемую «борьбу евреев за право эмигрировать на историческую родину». Именно потому Андропов дал тогда Барскому целую бригаду лучших оперативников и полный карт-бланш. И Барский не подвел шефа. Господи, как заботливо и предупредительно они вели тогда этого Кузнецова и его соратников! Только бы Кузнецов не отказался от своего замысла! Только бы Израиль не остановил его по своим каналам! И только бы какой-нибудь ретивый милиционер не сорвал игру преждевременным арестом членов кузнецовской группы за их сионистские сборища.

Знал ли Кузнецов о той охранительной слежке?

Судя по наглости в его поведении — знал. Но так же, как Барский понимал, что с помощью этого теракта Кузнецов намерен заставить США требовать у Брежнева открытия еврейской эмиграции из СССР, так и Кузнецов понимал, наверное, зачем Андропов и Барский берегут его от преждевременного провала. Андропову это скандально-громкое дело нужно было для того, чтобы под борьбу с антисоветизмом получить от Политбюро чрезвычайные полномочия.

И, работая в этом странном тандеме, Барский и Кузнецов провели тогда ту операцию, как два тайных партнера по игре в покер. Они провели ее четко и красиво до последнего хода — до посадки группы Кузнецова в самолет в Ленинградском аэропорту 15 июня 1970 года. И даже еще дальше — до взлета самолета, похищенного этими еврейскими террористами. Да, Барский дал возможность банде Кузнецова сесть в самолет, высадить — выбросить — пилотов, посадить вместо них своего летчика и погнать самолет на взлет. Вот только взлететь этим евреям никак не удавалось — не отрывался самолет от полосы, да и только! Двенадцать минут гоняли угонщики самолет взад и вперед, пытаясь взлететь. Но Барский еще загодя приказал механикам ограничить подачу топлива в двигатель так, чтобы Кузнецов и его банда могли покататься на самолете при скорости эдак не больше 70 километров в час, не больше, и чтобы факт захвата самолета был уже неопровержимым. А через двенадцать минут над полосой прогремел голос из радиодинамиков:

— Ну, покатались, господа террористы? А теперь выходите из самолета по одному, руки за голову!

Да, то была красивая операция, и за ней последовало шумное газетное «РАЗОБЛАЧЕНИЕ АГЕНТОВ СИОНИЗМА!». А по ту сторону границы — «ГРАНДИОЗНЫЙ АКТ ОТЧАЯНИЯ СОВЕТСКИХ ЕВРЕЕВ!». Здесь — «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДИВЕРСИИ!», а там — «ОТВАЖНАЯ ПОПЫТКА ПРИВЛЕЧЬ МЕЖДУНАРОДНОЕ ВНИМАНИЕ!». Тут — «БДИТЕЛЬНОСТЬ В ОХРАНЕ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ГРАНИЦ!», а там — «СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ВЕКА!». Иными словами, каждый из них получил то, что хотел. Кузнецов — международное обсуждение проблемы еврейской эмиграции из СССР, всемирную славу и «высшую меру», а Андропов — беспрецедентное по остроте заседание Политбюро по борьбе с диссидентством. Однако осторожный Брежнев, и прижатый этим скандалом к стене, сумел славировать, сыграть, как всегда, «и вашим и нашим». Смертная казнь была в последний момент заменена Кузнецову на пятнадцать лет лагерей, а КГБ получил дополнительные фонды на создание отделов по борьбе с сионизмом и воздушным терроризмом. Советским евреям разрешили тонкой струйкой уезжать из СССР для «воссоединения с родственниками, проживающими в Израиле», а СССР получил американское зерно и промышленную технологию по льготным ценам.