Рубинчик это понял сразу, как только Инесса Бродник попросила его «помочь девочкам» — Рае Гольдиной и Зине, жене актера Герцианова, которые на двух машинках печатали длиннющее послание к Всемирной женской ассоциации об условиях содержания русских, еврейских и татарских диссиденток в Мордовском женском лагере, с которыми удалось наладить связь после первомайской поездки туда Инессы Бродник с продовольственной передачей для заключенных. Присев у кухонного стола, Рубинчик за полчаса исчеркал и сократил на две трети все, написанное Зиной и Раей, и продиктовал им новый текст, от которого Инесса Бродник расплакалась, хотя все факты были взяты из ее собственных рассказов и из тайных писем зэчек, которые стали поступать по налаженному Бродник каналу.

— Да это по радио можно читать! — сказала Инесса и, чистя картошку, попросила Зину и Раю отпечатать текст под копирку в пяти экземплярах, чтобы передать его еще и в ЮНЕСКО, в «Амнести Интернэшнл», в Красный Крест и корреспондентам «Нью-Йорк таймс» и «Гардиан». Отказница с 1970 года, Инесса Бродник была участницей и организатором всех крупных сионистских акций — от голодовки 1971 года в Приемной Верховного Совета СССР до последней демонстрации перед зданием ОВИРа. Если КГБ ее пока не берет, объяснил Рубинчику Карбовский, то только потому, что здесь, в ее квартире, побывали уже несколько глав иностранных государств и десятки иностранных журналистов.

— Значит, — сказал Карбовский, — если они отправят ее в лагерь, шум поднимется колоссальный! Хотя теперь, после суда над Орловым, от них можно ждать чего угодно…

К вечеру, получив из тайников Карбовского несколько тоненьких, отпечатанных на папиросной бумаге брошюр об Израиле и еврейской религии, Рубинчик уже собрался уходить, когда Инесса отвела его в пустую комнату и спросила:

— Так о чем вы хотели посоветоваться с раввином? Какие у вас проблемы с КГБ?

Но Рубинчик и родной матери не смог бы рассказать обо всех своих страхах перед КГБ, а потому сказал только:

— Ну, с месяц назад я был в командировке и… ну, и они застали меня с женщиной. Но я был пьян!

— И теперь у вас сложности с женой?

— Откуда вы знаете? — удивился Рубинчик.

— А это первое, что гэбэ пытается с нами сделать, — разрушить семью. Ведь весь секрет еврейского выживания — в галуте, в семье. Вы усмехаетесь, думаете: это слишком банально, да? Но все вечное и должно быть банально, иначе оно бы не было вечным. Кстати, гэбисты и мою семью разрушили, я вам как-нибудь расскажу. А пока возьмите вот это… — с этими словами Инесса открыла сундук, достала из него яркую импортную коробку с надписью «MATSA», бутылку красного вина с надписью «MANUSHEVICH», красивый подсвечник и все это вручила Рубинчику. — Держите!

— Зачем? Что это? — спросил Рубинчик.

— Это маца и субботнее вино, чтобы праздновать субботу. А как — вы прочтете в книжке, которую вам дал Илья. Мой вам совет: почитайте ее до того, как поедете домой, ладно? И вот еще пятьдесят рублей из нашего фонда. Берите, берите, это не мои деньги. Это деньги оттуда!. Когда мы с вами окажемся там, мы тоже будем помогать тем, кто здесь, верно?»

И Инесса пытливо заглянула Рубинчику в глаза.

А второе событие этой субботы произошло тремя часами позже, когда Неля и дети появились дома. Они застали в квартире странную для последнего времени чистоту, яркий свет и празднично накрытый субботний стол — с белой скатертью, свечами в подсвечнике, фруктами в вазе, мацой на праздничном блюде, открытой бутылкой «Манушевич», а также бокалами возле каждого прибора. Во главе стола сидел Иосиф Рубинчик в своем выходном дакроновом костюме, белой рубашке и в белой ермолке. Медленно шевеля губами, он по слогам читал ивритские слова субботней молитвы и сличал текст с его русским переводом.

— Папа, что это? Что ты делаешь? — закричали дети. — У тебя день рождения?

Рубинчик поднял голову и посмотрел в глаза жене, застывшей у порога.

— Да, — сказал он, не отрывая взгляда от Нелиных глаз. — У нас сегодня день рождения субботней традиции. Мойте руки и садитесь за стол. Мама зажжет субботние свечи.

Ночью, в постели, когда он рассказал Неле о своем визите в синагогу и знакомстве с Инессой Бродник, Карбовским и другими еврейскими активистами и отказниками, Неля вдруг сонно сказала:

— Ты должен все это запомнить, все до деталей.

— Зачем? — удивился Рубинчик.

— Когда мы окажемся там, ты напишешь о них книгу.

Рубинчик онемел от простоты и гениальности этой идеи.

Господи, как он сам не додумался! Конечно! Там, в Америке, миллионы американцев устраивают демонстрации в защиту каких-то анонимных, неведомых и безликих для них советских евреев, но если написать книгу о конкретных Инессе Бродник, Слепаке, Бегуне, Карбовском и других отказниках, об их ежедневной войне с КГБ, демонстрациях, голодовках, поездках Инессы в мордовскую и другие тюрьмы, о ночных гэбэшных обысках и арестах, о тайной, как в шпионских романах, передаче информации западным журналистам, о судах над Орловым, Щаранским, Гинзбургом, об иностранцах, которые на себе, как взрывчатку, провозят через советские таможни эти тонкие, на папиросной бумаге, брошюры о субботе, кассеты и учебники иврита… Да это же сильней любого романа! Это еврейский «Архипелаг ГУЛАГ»! Это Пулитцеровская премия! Господи, может ли настоящий журналист мечтать о лучшем замысле!

Гудок набежавшего за окном поезда заставил его подняться. Выбравшись из постели своей гениальной и так беспечно уснувшей жены, Рубинчик возбужденно вышел на балкон. Курить хотелось смертельно, и он даже подумал спуститься вниз, на улицу, и стрельнуть сигарету у соседей или прохожего. Но нет! Черт возьми, он начал новую жизнь! Так неужели эта жизнь — вся, вмеcте с таким гениальным замыслом, — рухнет только потому, что он влип в Салехарде с этой проклятой стюардессой? И ведь может рухнуть, может! Несокрушимый советский режим не знает пощады! Даже Юрию Орлову, русскому физику, дали семь лет тюрьмы и пять лет ссылки — несмотря на шум во всем мире! А Щаранскому грозит расстрел…

Рубинчик стоял на балконе, рядом с окном, за которым спали его дети, смотрел через лес и пустырь на дальнее зарево ночных огней над Москвой, и ему было страшно.

Конечно, полковник Барский уже через два дня знал о той работе, которую Рубинчик стал выполнять в квартире Инессы Бродник. Три стукача-осведомителя (и маленький рыжебородый аид в том числе) доложили ему об этом. Правда, Барский никогда не мог положиться на этих агентов полностью. Потому что они тоже евреи и, вполне возможно, скармливают КГБ только часть информации, утаивая подчас самое важное. Иначе как могла возникнуть та неожиданная демонстрация на Пушкинской площади и как удалось Инессе Бродник оторваться от слежки и появиться в глухой Мордовии 1 мая, в День международной солидарности трудящихся, когда отказать в передаче заключенным праздничной посылки с продуктами не решились даже пьяные лагерные охранники? И, самое главное, кто теперь, после суда над Щаранским, Гинзбургом, Бегуном, а вчера — и над Слепаком, продолжает поставлять западным журналистам ту информацию, которую редактирует Рубинчик и которая звучит по зарубежным радиоголосам?

Выяснить это не мог (или не хотел) ни один из завербованных Барским отказников — даже в обмен на разрешение на эмиграцию.

Но Барский умел ждать. И это всегда было не праздным ожиданием бездельника и не тем возбужденным нетерпением, с которым мальчишка, расставив силки, поджидает добычу. Как настоящий садовник не ждет падалицу, а сам ведет свой сад к урожаю, поливая и удобряя почву и охраняя его от сорняков и вредителей, так Барский в своих предыдущих охотах на Кузнецова, Раппопорта, Щаранского и других евреев незримо, но умело вел свои жертвы к аресту. На языке профессионалов это называется «активным выжиданием».