Рассердился Покатигорошек на отца.

— Отчего ты не сделал булаву из той бабьей спицы, что я тебе дал? Возьми ее, ступай к кузнецу, сделай новую мне палицу!

Бросили кузнецы спицу в огонь, начали молотами бить и клещами тянуть и сделали булаву семипудовую и еще железа на два лемеха осталось.

Взял Покатигорошек свою булаву семипудовую и отправился в путь, в чистую дорогу. Пришел он к медным воротам, к золотому дворцу. Выходит к нему сестра навстречу; он с ней здоровается и так говорит:

— Здравствуй, милая и родная сестра.

А она ему в ответ:

— Какой ты мне брат! Мои братья на воротах висят.

Тут он ей все рассказал, и она горько заплакала:

— Зачем ты, мой младшенький, сюда забрел? Только горя и слез мне прибавится. Постой у ворот, я у Змея спрошу, что с тобой сделать прикажет.

Приходит она к Семиглавому Змею. Говорит ей Семиглавый Змей:

— Ох, женка, не с веселым видом ко мне идешь; что у тебя приключилось?

— Ох, Семиглавый Змей, мой немилостивый муж, мой самый младший брат в гости пришел.

— Коли он самый младший, я с ним разговаривать мало буду, ступай призови его.

Покатигорошек вошел в горницу.

— Здравствуй, зятюшка!

— Ах ты, молокосос! Материнское молоко на губах не обсохло, а туда же в зятья просится! Ну, что же, погости…

И подвинул ему Семиглавый Змей железную лавку. Покатигорошек на ту лавку сел — лавка треснула.

— А что, зятюшка, в лесу живешь, а лавка у тебя худенькая. Или нет у тебя плотников хороших, чтобы сделали лавку покрепче?

Семиглавый Змей задумался: «Верно, я попался в добрые клещи».

— Ну, давай, жена, напитков-заедков.

Приносит она решето железных бобов и медного хлеба.

— Изволь кушать, шурин любезный!

— Благодарствую, зятюшка, — говорит Покатигорошек, — я без всякой просьбы буду кушать, как в родном дому: нагулялся и есть хочу. — И как стал бобы щелкать и хлеб жевать, — только Змей глаза раскрыл.

— Доволен ли ты, шуринок?

— Доволен не доволен, а коли больше нечего дать, так и спрашивать нечего.

Приуныл Семиглавый Змей и говорит:

— Ну, пойдем посмотрим на мое богатство: я ли богаче, ты ли?

И повел его по всем хоромам, по кладовым, хлевам, конюшням.

— Ну, шуринок, у тебя больше добра или у меня?

— Я не богат, да и у тебя ничего нет.

— Ой, шурин, грубо со мной говоришь! Ну, пойдем, я тебе покажу штуку. — И приводит его к дубовой колоде: четыре сажени толщины, двенадцать сажен длины.

— Если ты эту колоду без топора порубишь, без огня спалишь, так пойдешь домой. А нет — будешь с братьями на воротах висеть.

— Да ты не грозись, дай мне дело сделать.

Толкнул Покатигорошек дубовую колоду мизинным пальцем — разлетелась колода в мелкие щепы. Дунул Покатигорошек на мелкие щепы — стал из щеп серый пепел.

— Ну, я свое дело сделал, а теперь ты меня, Семиглавый Змеи, слушайся: будем мы с тобой биться не на живот, а на смерть.

Дунул Семиглавый Змей — сделал медную площадку, а Покатигорошек дунул — сделал серебряную площадку.

И стали они биться не на живот, а на смерть. Ударил Семиглавый Змей — вбил Покатигорошка в серебряный пол по лодыжки. А Покатигорошек ударил — вбил Семиглавого Змея в медный пол сразу по колено. Размахнулся Змей, вбил Покатигорошка по колено, а Покатигорошек Змея — по пояс. Говорит Семиглавый Змей:

— Постой, шуринок, отдохнем.

— Да еще не очень притомились.

— Видно, шурин, я от тебя погиб.

— А я затем, Семиглавый Змей, и пришел.

Молит его Семиглавый Змей:

— Бери все мое добро, оставь меня только жизнь доживать.

— Я бы оставил тебя жизнь доживать, да ты меня молокососом назвал, это мне очень тяжело снести. Нет тебе прощенья! Больше с тобой и говорить не хочу.

Змей пришел в великую злобу, распустил свою кровь по всем жилам, дал простор своим ретивым плечам, ударил Покатигорошка и вбил его в землю по пояс.

Рассердился Покатигорошек:

— Полно мне с тобой шутки шутить, слишком долго я с тобой балую.

И ударил Змея Покатигорошек в третий раз и вбил его по самую шею в медный пол, взял свою булаву семипудовую и снес Змею семь поганых голов. Тут его жизнь кончилась.

Налетел ворон с воронятами, начал змеиные головы клевать. Покатигорошек схватил вороненка за ногу. Закричал ворон человечьим голосом:

— Отпусти, молодец, моего любимого сына, я тебе, что хочешь, сделаю.

— Принеси мне, ворон, живой и мертвой воды, а не то вороненку живому не быть.

Полетел ворон за тридевять земель, в тридесятое царство, в иное государство, достал живой и мертвой воды и принес Покатигорошку.

Отпустил Покатигорошек вороненка на волю.

Пошел Покатигорошек к медным воротам, снял своих старших братьев, брызнул мертвой и живой водой — стали братья целы, живы и веселы. Привел Покатигорошек братьев к родной сестре и говорит: — Братья мои родные, любимая сестра! Берите себе золотой казны сколько вам надобно, и пойдем домой к отцу с матерью.

И пришли они все домой здоровехоньки, стали дружно жить, отца с матерью кормить.

МОРСКОЙ ЦАРЬ И ЕЛЕНА ПРЕМУДРАЯ

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с молодой женой. Детей у них не было. Очень они об этом печалились.

Вот поехал раз царь на охоту. Долго он по лесу бродил, красного зверя бил, лесную птицу теребил. Устал, истомился — пить захотел. Пить захотел, а воды нету. Стал он ручей искать — ручьи повысохли. Стал ключи искать — ключи завалены. Вдруг видит на лесной полянке круглое озеро, а в нем вода, как хрусталь чиста, как снег холодна. Не случилось у царя под рукой ни ковшика, ни чарочки; лег он на землю, припал к воде губами. Стал пить. Вода по всем жилочкам разливается, силушки придает. Напился царь, хотел встать — не тут-то было! Держит его кто-то за бороду, головы поднять не дает. Бился царь и так и сяк — не может вырваться. Вот он и говорит;

— Кто меня держит кто не пускает?! Отпусти! Милости прошу!

Заходила вода в озере волнами, загремел из воды голос страшный:

— Отпущу тебя царь — добрый человек, если отдашь мне, чего дома не знаешь.

Вот царь и подумал:

«Все я у себя дома знаю. Каждый гвоздик своими руками вбил!»

Да и дал слово водяному царю, что отдаст ему через пятнадцать лет, чего сейчас дома не знает.

Царь водяной отпустил его бороду.

Вот подъезжает царь к своему дворцу, невеселый, сумрачный. Все его забота берет: «Чего я дома не знаю?»

Подъехал к золоченому крыльцу. Выходит его встречать царица молодая с сыном на руках. Тут царь горько заплакал — вот чего он дома не знал!

— Ну, что делать?! Не век же тужить да плакать.

Вот они год живут, и другой живут, и пятнадцать лет живут. Вот и пятнадцать лет прокатились.

Призывает к себе царь Ивана-царевича.

— Так и так, — говорит, — сын мой любимый, Иван-царевич. Посулил я тебя водяному царю; надо тебе, сынок, к нему в службу пойти!

Опечалился Иван-царевич, да делать нечего. Взял Иванушка котомочку, — мать ему пирогов-шанешек напекла, молочка налила, — он в путь и отправился.

Шел-шел, навстречу ему бабушка-задворенка.

— Куда, Иван-царевич, путь держишь?

А он злой идет — на старушку как гаркнет:

— Куда хочу, туда и иду! Тебя, старая, знать не знаю и спрашивать не спрашиваю…

Поглядела на него бабушка-задворенка, ничего не сказала, мимо прошла.

Тут Ивана-царевича стыд взял. Был он молодец добрый, ну и стало ему совестно. Он назад повернул, старушку догнал.

— Прости меня, бабушка, что я тебе нагрубил. Горько мне, Ивану-царевичу, в службу к водяному царю идти.

— Ничего, Ванюша, — говорит бабушка-задворенка, — не печалься. Иди ты прямой дорогой — выйдешь к озеру. Прилетят туда двенадцать голубиц — двенадцать девиц. Отряхнут свои крылышки, сбросят свои перышки, станут в пруду плескаться. У всех крылышки, что снег белый, а у одной — пестренькие. Вот ты улучи минуточку, захвати их себе. Заберешь — тебе счастье, не заберешь — пропащая твоя голова!