АЛЕКСАНДР НАВРОЦКИЙ

(1839–1914)

510. Утес Стеньки Разина[516]

Есть на Волге утес, диким мохом оброс
      Он с боков от подножья до края,
И стоит сотни лет, только мохом одет
      Ни нужды, ни заботы не зная
На вершине его не растет ничего,
      Там лишь ветер свободный гуляет,
Да могучий орел свой притон там завел
      И на нем свои жертвы терзает.
Из людей лишь один на утесе том был,
      Лишь один до вершины добрался,
И утес человека того не забыл
      И с тех пор его именем звался.
И хотя каждый год по церквам на Руси
      Человека того проклинают,
Но приволжский народ о нем песни поет
      И с почетом его вспоминает.
Раз ночною порой, возвращаясь домой,
      Он один на утес тот взобрался
И в полуночной мгле на высокой скале
      Там всю ночь до зари оставался,
Много дум в голове родилось у него,
      Много дум он в ту ночь передумал,
И под говор волны, средь ночной тишины,
      Он великое дело задумал,
И, задумчив, угрюм от надуманных дум,
      Он наутро с утеса спустился
И задумал идти по другому пути —
      И идти на Москву он решился.
Но свершить не успел он того, что хотел
      И не то ему пало на долю;
И расправой крутой да кровавой рекой
      Не помог он народному горю.
Не владыкою был он в Москву привезен,
      Не почетным пожаловал гостем,
И не ратным вождем, на коне и с мечом,
А в постыдном бою с мужиком-палачом
      Он сложил свои буйные кости.
И Степан будто знал — никому не сказал,
      Никому своих дум не поведал.
Лишь утесу тому, где он был, одному
      Он те думы хранить заповедал.
И поныне стоит тот утес, и хранит
      Он заветные думы Степана;
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
      Удалое житье атамана.
Но зато, если есть на Руси хоть один,
      Кто с корыстью житейской не знался,
Кто неправдой не жил, бедняка не давил,
Кто свободу, как мать дорогую, любил
      И во имя ее подвизался, —
Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет
      И к нему чутким ухом приляжет,
И утес-великан всё, что думал Степан,
      Всё тому смельчаку перескажет.
1864(?)

ЛЕОНИД ТРЕФОЛЕВ

(1839–1905)

511. Ямщик[517]

Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим,
      Сидишь, как невольник, в затворе.
И чаркой и трубкой тебя наградим,
      Когда нам поведаешь горе.
Не тешит тебя колокольчик подчас,
      И девки не тешат. В печали
Два года живешь ты, приятель, у нас, —
      Веселым тебя не встречали.
«Мне горько и так, и без чарки вина,
      Немило на свете, немило!
Но дайте мне чарку; поможет она
      Сказать, что меня истомило.
Когда я на почте служил ямщиком,
      Был молод, водилась силенка.
И был я с трудом подневольным знаком,
      Замучила страшная гонка.
Скакал я и ночью, скакал я и днем;
      На водку давали мне баря,
Рублевик получим и лихо кутнем,
      И мчимся по всем приударя.
Друзей было много. Смотритель не злой;
      Мы с ним побраталися даже.
А лошади! Свистну — помчатся стрелой…
      Держися седок в экипаже!
Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,
      Лошадок порядком измучишь;
Зато, как невесту везешь с женихом,
      Червонец наверно подучишь,
В соседнем селе полюбил я одну
      Девицу. Любил не на шутку;
Куда ни поеду, а к ней заверну,
      Чтоб вместе пробыть хоть минутку.
Раз ночью смотритель дает мне приказ;
      „Живей отвези эстафету!“
Тогда непогода стояла у нас,
      На небе ни звездочки нету.
Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня
      И злую ямщицкую долю,
Схватил я пакет и, вскочив на коня,
      Помчался по снежному полю.
Я еду, а ветер свистит в темноте,
      Мороз подирает по коже.
Две версты мелькнули, на третьей версте…
      На третьей… О господи боже!
Средь посвистов бури услышал я стон,
      И кто-то о помощи просит.
И снежными хлопьями с разных сторон
      Кого-то в сугробах заносит.
Коня понукаю, чтоб ехать спасти;
      Но, вспомнив смотрителя, трушу,
Мне кто-то шепнул: на обратном пути
      Спасешь христианскую душу.
Мне сделалось страшно. Едва я дышал,
      Дрожали от ужаса руки.
Я в рог затрубил, чтобы он заглушал
      Предсмертные слабые звуки.
И вот на рассвете я еду назад.
      По-прежнему страшно мне стало,
И как колокольчик разбитый, не в лад,
      В груди сердце робко стучало.
Мой конь испугался пред третьей верстой
      И гриву вскосматил сердито:
Там тело лежало, холстиной простой
      Да снежным покровом покрыто.
Я снег отряхнул — и невесты моей
      Увидел потухшие очи…
Давайте вина мне, давайте скорей.
      Рассказывать дальше — нет мочи!»
<1868>
вернуться

516

Возникла на основе народного предания, услышанного писателем «со слов одного рыбака-крестьянина» (А. А. Навроцкий. Картины минувшего. СПб., 18–81, с. 328). Известная ныне мелодия объединяет различные музыкальные источники.

вернуться

517

Перевод стихотворения польского поэта Владислава Сырокомли (Кондратовича). «Pocztylion. Gaweda gminna». При пении изменено.