— Да ты кушай, кушай, — отмахнулась Румяна и замолчала.

У неё было одно непреложное правило — никаких разговоров за едой. Правда, еда была и впрямь потрясающая. Подкармливала тетушка по большей части только меня, что, разумеется, мне добавляло поводов для гордости, а всем остальным — для зависти.

Румяна всегда готовила вечером, по какой-то своей, особенной причуде. Засаливала ли она грибы, варила ли варенье из морошки, пекла оладушки или зажаривала лягушку — всё непременно на закате. Поэтому по вечерам над болотом поднимался белесый дым, который расстилался дальше, по лесу, забирался к лешему.

Все смертные люди почему-то всегда считали, что лешие — это такие старые сухонькие дедули, которые угрожающе поскрипывают корой из темноты, цепляют ветвями за волосы, бросают корни под ноги. Наш Драгомир был прямой противоположностью.

Высокий, статный, он был даже больше похож на человека, чем многие из нас, кикимор. Кожа была почти не покрыта корой, только то тут, то там торчали маленькие листики. Глаза цвета свежей зелени, как молодая листва, и медвяные волосы до плеч. А на волосах венок из листьев, который весной всегда плели из цветов, летом — зеленый, с ягодами, а осенью — золотой и алый, как яркое пламя человеческого костра.

Драгомир был большим любителем пошутить, и людям в нашем лесу приходилось тяжко. То тропинку наш леший загибал так, что человек по кругу ходил часами, то вдруг выводил тех, кто ему не по нраву, к чарусе, обманно-красивой луговине, которая на самом деле опаснее даже нашего болота.

А уж юным девушкам вообще проходу не давал — все надеялся себе жену найти. Он и меня звал к себе, но в воде привычнее. Да и менять жизнь с болота на лес казалось как-то мелко, скучно.

Так вот, Драгомир не любил поначалу, когда дым от тетушкиной стряпни к нему в дом забирался, а потом смекнул и начал свой туман напускать. Так они и соревновались вечерами, у кого лучше получится. И расползалась на лигу вокруг липкая, густая мгла, которая стелилась по земле плотным одеялом и водоворотами кружилась там, где шалили анчутки и другие мелкие духи. Недаром среди людей это место прослыло гиблым — обычному человеку тут делать было нечего.

Для лесного и болотного народа же — тишь да гладь, благодать. Еды много, ягод да корений всяких, что в лесу, куда ещё забредали смельчаки, а в болото так вообще никто в здравом уме нос не сунет. А если плыть вниз, до доберешься до реки, где уже русалки и прочий лесной народ обитает. Идеальное место. По крайней мере — я искренне пыталась себя в этом убедить.

Я дожевывала как всегда вкусные оладушки и благодарно улыбнулась тетушке Румяне — если бы не она, я бы совсем отощала здесь. Будучи «неправильной» кикиморой, я не могла жить на одних лягушках, змеях и насекомых. Водоросли тоже поднадоели, а за ягодой не отпускал дед Ивайло.

Я вздохнула — воздухом я не дышала уже две недели. От Румяны это не укрылось.

— Ты чего, рыбонька моя?

Я посмотрела в глаза Румяны, пронзительно-синие и очень заботливые, и, наконец, решилась.

— Тяжко мне, тетушка. Дедушкана берег не пускает.

— Истосковалась по суше да по воздуху, никак?

— Истосковалась, тетушка.

Румяна неодобрительно покачала головой, и я уж было немного испуганно сжалась, ожидая, что меня будут распекать, но, когда она заговорила, я поняла — это было не ко мне.

— Зря Ивайло тебя силком удерживает. Видит же, куда сердечко твоё смотрит, вот и боится, что ты к Драгомиру уйдешь. Не к нему ли собралась? Хороший ведь парень.

— Нет, тетушка, — как можно более спокойно покачала головой я. Всеобщее желание сосватать меня к нему уже перерастало в одержимость.

— Ну, не к нему, так не к нему, — проявила удивительную покладистость Румяна. — Я тебе вот что скажу. Подумай, что тебе нужно — подсоблю, чем смогу. Сплавай наверх пока что.

— Тетушка, я ведь не хочу… — начала было я, но Румяна меня прервала.

— Я ведь вижу, Ника, всё вижу. С тех пор, как на берегу побывала, только туда и шастаешь. Судьба твоя такая, все всегда знали, что ты другая. И на берегу, и в болоте, везде тебе завсегда будут рады, а выбор за тобой. А теперь кыш отсюда — ко мне скоро Ивайло зайдет, на настоечку. Брысь!

Я быстро-быстро закивала и скользнула прочь — Румяне перечить было нельзя.

Спрятавшись за стволом, я проводила взглядом Ивайловского ичетика — на вид паренька лет четырнадцати, худого и безволосого. Если уж собралась выходить из болота против воли водяного, будь добра его сподручным не попадаться.

Солнце уже зашло, и многие существа начали просыпаться. Мимо чинно проплыл моховик, мотая волосатой головой. Этот мне когда-то нравился, но после того, как он заманил к себе потерявшегося четырехлетнего человеческого ребенка, я перестала с ним разговаривать. Вверху, на поверхности, мелькнула горбатая тень шишиги — эта тоже особой любви к людям не испытывала.

Знали бы люди, как мелочны и ничтожны эти «злые духи», как они срываются на заплыв и прячутся под корягу, лишь только вдалеке появляется усатый сом Ивайло. Я иногда мечтала о том, что если бы я была Владычицей Болот, то я прогнала бы этих тварей куда глаза глядят.

На болоте закон прост — если забрело к тебе, значит, твоё. И именно этого я никогда не принимала.

После того, как меня миновал второй ичетик — этот был старым и ссохшимся дедком с усами-водорослями — я поняла, что на берег выбраться мне не светило. Ичетики, они ведь подхалимы ещё те, они к своим водяным крепче чем к жизни привязаны. Мигом донесут Ивайло, и мне не поздоровится. Если только…

Резко развернувшись на ходу, я едва не ударилась о большой камень, который непонятно кто оставил прямо посередине дороги. Вообще, какой неразумный надумал кидать в болото камень? Что, проверить, потонет или нет? Лучше бы сам кинулся и избавил мир от повторения подобных экспериментов.

Выплескивая раздражение, я хорошенько пнула камень, отталкиваясь от него, и впервые пожалела, что течение у нас, посчитай, совсем никакое.

Распугивая по сторонам уже заснувших было головастиков и ещё сонных топтунов, я понеслась наверх, к истоку. Туда наши наведывались нечасто — в этом месте не было топи, да и камышей всего ничего. И я там была всего раза два за всю жизнь и до этого дня надобности наведываться туда не было. Жил там только старик Шелестун, который выбирался только осенью, чтобы шелестеть опавшими листьями. Но пока что пора увядания не пришла, и он спал, и мне это было на руку.

Наверху луна уже поднялась, и её желтый глаз робко смотрел на болото. Густой туман не позволял свету проникать под воду, и было темно как в лесу перед рассветом. Я плыла скорее наугад — зрение у меня не такое хорошее, как у остальных кикимор. Пару раз я зацепилась ногами за надоедливые водоросли, которые будто хотели меня остановить. Может, именно этого они и добивались, потому как волю Ивайло низшие существа исполняли независимо от своего собственного желания, но меня было так просто не повернуть назад.

Через полчаса я уже выплыла на более-менее свободный путь, и туман наверху тоже уже стал не таким густым. Тонкие робкие лучи проникали под воду, освещая заросшее дно и торчащие из берегов крючковатые корни деревьев. Здесь вода была непривычно холодной — впереди, в заводи, били родники.

Я с наслаждением крутанулась пару раз вокруг себя, широко раскинув руки. Давно я не была в таких чистых местах! Тут не было тины, только у берега рос камыш, в котором тихо копошились маленькие рогатые анчутки, затевая очередную пакость. С ними Ивайло пытался бороться как-то раз, когда они заплели его сому усы в косичку, но эти бесенята сдружились с Драгомиром, и всё оказалось бесполезным. Ивайло плюнул на их перевоспитание и после очередной выходки выдворил за пределы топи.

Я тихо проплыла мимо анчуток, чтобы их не потревожить, потому как эти сделают всё, чтобы вернуться обратно в топь. В том числе — без зазрения совести сольют меня водяному.

Родниковая струя ударила в бок неожиданно, заставив испуганно ойкнуть и хлебнуть ледяной воды. Вот зараза! Тонкое летнее платье из тины не было предназначено для того, чтобы защищать от холода, и я, зло пуская пузыри, поплыла быстрее, чтобы согреться.