Мира такому повороту разговора не удивилась, критику выслушала, а потом емко выразила свое отношение к данному вопросу:

— Пшел вон. Не твоего ума дело.

— Не — бла — го — дар — ная, — по слогам, чтобы лучше доходило, выпалил ангел. — Ты бы, коровушка, взяла своего дружка милого под белы рученьки, да сходила, проведала родителей своих безвременно усопших… а ну как сегодня ночью… часикам к двенадцати. Глядишь, и дело личное без надобности окажется.

Мира насторожилась, как гончая, взявшая след.

— Яснее говори.

Рыжий показал язык и довольно рассмеялся.

— А фигу тебе. Не заслужила. Нет в тебе любви и уважения, вот когда зажжется искренность — тогда и помогу. А пока, коровушка, дерзай сама.

— Как это нет любви? Как это нет уважения? — поразилась Мира. — Я вот Тима… уважаю. Себя люблю… как это нет?

— А родителей почему забыла? Почему времени не находишь долг святой исполнить и навестить могилку? Почему каждый раз придумываешь причины глупые?

Мира открыла было рот, чтобы махом отмести от себя подобные подозрения, но ангел поднял вверх палец и сурово нахмурил брови. В руке его появилась бумажка:

— Для верности — зачитаю. И только попробуй перебить! Кассу пожалуюсь, он тебя до смерти застыдит своими лекциями про Истинные жизненные ценности. Так… что тут у нас? Пять лет назад тебе было семнадцать — сознательный возраст, будущая выпускница. «Не пойду, чего там делать? Цветы? Да зачем им цветы? И вообще, мне некогда, я на танцы иду» — выдержка из разговора с некоей земной девой, Иридой, фамилию неразборчиво написали, гады. Далее. Год спустя, восемнадцать лет, прекрасный, значимый возраст, ты со мной согласна? «Ой, надо, надо, обязательно схожу, это очень важно. Они ведь так рано умерли, я их почти не помню, и так давно не была на могилке их». Давно… хммм… да почитай, никогда. Продолжу. «Я так по ним тоскую», — эту фразу ангел выделил интонацией, вдобавок округлив глаза и выразительно подняв брови. — «Очень хочу сходить на кладбище, надо цветов купить». — Мира сидела, уставившись в пол. Она не помнила, чтобы говорила все это, но звучало очень похоже на ее тогдашние размышления. — Девятнадцать лет. Что мы имеем?

— Хватит! — не выдержала ведьмочка. — Я поняла! Я все поняла, нечего делать из меня чудовище. Я всего лишь… не убила же…

— Да было бы чего делать, ты и сама с этим успешно справляешься, — без малейшего намека на иронию произнес рыжий, и от его непривычной серьезности у Миры похолодело на сердце.

— Я — не чудовище, — сказала она, но ее голосу не доставало уверенности. — Я — это просто… я. Какая есть. Ведьма невеликой силы.

Рыжий пожевал губу:

— Я вот что тебе скажу, коровушка. Ведьмы — они стервы еще те, ни ума, ни чести. Ты — другая, и нечего мне возражать, уже я‑то тебя насквозь вижу. Раз тебя совестью и даже неким, пускай и весьма скудным на мой взгляд, подобием мозгов наделила Истина — значит, есть и ответственность поступать истинно верно, даже если тебе неудобно, нет времени, возможности и так далее. Ну ты все лучше меня знаешь, чего я тут рассказываю…

Мира внимательно слушала, сложив руки на колени. Не то чтобы она прониклась важностью момента, но что‑то в душе отозвалось на эти слова. По чести говоря, вечный внутренний конфликт — между тем, что она должна делать как ведьма, и тем, что не лежит у нее сердце к большинству этих поступков, привел к тому, что Мира выбрала нейтральную позицию в отношении себя самой, так сказать, путь наименьшего сопротивления. Когда дело касалось других, у нее не возникало ни малейших сомнений в том, что правильно, а что нет, но себя она не понимала, а самое главное, не принимала. Она могла рваться в бой за Истину для прочих людей — если это напрямую не шло вразрез с ее личными интересами, но пренебрегала этим в отношении себя. И большую часть времени была занята, придумывая различные оправдания собственной слабости.

Ангел продолжал:

— Как говорится, делай то, что говорит тебе совесть, и будь, что будет. И жить сразу станет в разы легче, вот увидишь.

Мира недоверчиво скривилась:

— Тебе легко говорить, ты — ангел. Ты хороший изначально, и ни у кого в этом не возникает ни капли сомнения. А я — плохая. Мне положено по праву рождения — ты биографию мамы моей читал? — быть гадкой, бессердечной тварью, которая не гнушается ничем ради достижения собственной цели. Я обязана быть в восторге от возможности сделать гадость, я должна радоваться, когда другим плохо. И это было бы нормально. Нормально. А то, что я чувствую — это аномалия, сбой в системе.

Рыжий скривился:

— Какая ты все‑таки зануда, а? Сбой, не сбой, нормальная — ненормальная! Сопли утри, а то до пола свисают, смотреть противно. Сидит, здоровая физически молодая девица и плачется по поводу собственной неустроенности. Ты мозги‑то — или что там у тебя? — прочисть и поменьше думай о том, что правильно для тебя, а что нет. А то ишь, нюни развела… и кроме того, ты алруну укатала? Укатала. Невинную душу прокляла, это тебе в вашем управлении должны на год вперед засчитать. И совесть тебя не сильно мучила, не так ли?

Мира подумала и поняла, что он прав. Она прокляла невинную душу — сознательно, не без сомнений, но все же. И где была ее доброта? Где было ее стремление защитить тех, кто слабее? Может, ей лишь казалось, что она — другая? Может, это все — глупости? А она — такая же ведьма как и остальные: злобная, дурная, стервозная. И кстати, насчёт ритуала…

— Слушай, — не удержалась девушка, — а ты как это все провернул тогда? С первокурсницей? Разве вам позволяется чужим разумом завладевать и насильно душой наделять?

Рыжий презрительно хмыкнул:

— Не позволяется, и что? Упокаивать вампиров в Калерии тоже запрещено, раскрывать свое существование подопечным — тем более, да мало ли… и вообще, это такие мелочи по сравнению с тем, что было… подумаешь, потеснил эту дурочку из ее головы, но так там пусто было, заходи — не хочу.

— А что за кинжал?

— Раритет. Второй год после сотворения богами живых. Лично богом Истины выковывался, дабы статуэтки душой наделять. Я его позаимствовал на некоторое время. Внес небольшие коррективы, добавил для пущего эффекта кое — какие слова и опа! Рич у нас — единственный совестливый и одушевлённый колдун в империи. Каково, а? Его можно в цирке за деньги показывать.

— И тебе за это ничего не будет? Я имею в виду то, что ты девушку подчинил своей воле и кинжал взял.

— Будет — не будет, посмотрим, чего раньше времени панику наводить. Ты лучше прекращай строить из себя царевну — несмеяну и начинай головой соображать, а то остатки мозгов атрофируются за ненадобностью.

Мира в сердцах треснула кулаком по столу:

— Да чтоб тебя! Я тут душу изливаю, а он… гад!

— Душу в туалете изливать будешь, после шумной вечеринки, мне такого счастья и задаром не надо. Ты лучше скажи — на кладбище пойдешь сегодня? А то представление без тебя пройдет опять, обидно, а?

— Какое представление? — спросила Мира, на секунду отвлекаясь от горьких мыслей. — Ты о чем?

— Придешь — увидишь. И потеплее оденься, холод на улице, — загадочно улыбнулся рыжий, и, подмигнув наглым голубым глазом, растворился в воздухе.

Пущенная ему вслед недрогнувшей рукой чашка разбилась о стену на множество осколков.

«Это слово не должно звучать так грубо. Фу, ты где воспитывался, Рич?»

— Ты где воспитывался, Рич? — по — детски передразнил свою Совесть великий колдун, вешая трубку телефона. — Да хоть где, тебе какая разница?

Рич был дома, один. Последние три дня он и думать забыл обо всем на свете, сконцентрировавшись на создании заклинания или зелья, которое изгнало бы из него подарочек ангела — хранителя этой чертовой ведьмы. И ведь надо было же с ней связаться! — в тридцать третий раз сокрушенно вздохнул колдун. — Знал же, что ведьмы — начиная с собственной бабки — только свои интересы блюдут, а уж хитрости и коварству у них учиться надо, мастерство зашкаливает. Но нет, пошел на поводу у любопытства — уж больно мудреным оказалось плетение проклятия, захотелось разобраться, что к чему, к тому же бонус в виде личной невольницы — ведьмы казался привлекательным, а теперь вот расплачивается за свою глупость.