В последние дни приемную Истинного Учителя Истины (то есть меня) осаждали представители слегка уже подвымерших мутантных видов: Борцы с Потребительством и Эмигрантские Борцы с Немытой Россией. Они требовали опубликовать эссе "и про них тоже".

Просителей этого рода дальше помощницы секретаря Алины Зайцевой не пускали. Ибо пик востребованности первых прошел лет десять назад, вторых — и того раньше. Первые так и не смогли внятно объяснить миру, в чем, кроме попыток продать сатирические книжки собственного сочинения, состоит их Борьба. Вторые утомили пост-советского читателя своим лицемерием: ни один Эмигрантский Борец с Немытой Россией на моей памяти ни разу не признался, что дневать и ночевать в Рунете, менторствуя и поучая жителей противоположной половины глобуса, его заставляют неудовлетворенные социальные амбиции, вполне естественные для всякого эмигранта.

Куда интереснее был визит ко мне любопытного молодого пациента в оранжевой майке под пиджаком, с умным капризным лицом и залысинами на высоком лбу. У пациента оказалось всего понемногу: лёгкая форма глобальной аналитики глобальности, легкая форма сурового мужчинства, легкая же форма офисного панкования и так далее. Выслушав мои комментарии, молодой человек посмотрел на меня, взялся за свои маленькие усики и спросил:

— Что же, вы проповедуете усредненность и серость?

Я со смехом согласился. Пациент, будучи во всех отношениях вполне многообещающим молодым человеком, тем не менее страдал серьезной формой социопсихического расстройства — грисеофобией, или серобоязнью. Мне хотелось его взбодрить. В современной образованной среде куда легче выделиться своей серостью, чем отличием. Отличающихся полно, а серых и уныло обычных — человек двадцать, с моей скромной Персоной во главе.

Куда ни глянь, нас окружают адепты неких Знаний Не для Всех, экзотических вероисповеданий, крайне интеллектуальных лженаук (а лженаука запросто может быть весьма интеллектуальной), Необычных Видов Досуга и Неортодоксального Мышления — а также Ломатели Моральных Устоев всякого вида. Все они жутко боятся и не хотят быть серыми. В результате образованный класс похож на собрание какаду в весенней роще.

Честно говоря, мне до слез жалко бедные Устои. Столкновение с поколением Отличающихся обернулось для Устоев тотальным переломом всего, что можно. На устоях нет живого места, у них политравма, они лежат под капельницей и почти не дышат. Однако инфицированные грисеофобией молодые люди по-прежнему прибегают в палату к устоям, чтобы попрыгать на их перебинтованном тельце и сломать еще что-нибудь.

Учение Гармонии, конечно, крепко проигрывает по части Отличия. Космос не призывает, необычности ради, бессмысленно рисковать собой в каких-то никому не нужных канализациях. Космос не поддерживает шведские семьи и промискуитет, — не потому, что ханжествует, а потому, что считает куда большей ценностью несовместимую с перекрестным опылением любовь. Космос не считает детскую матерщину в публицистике признаком смелости мышления автора. Космос недолюбливает интеллектуальные лженауки, потому что науки обычные требуют еще от Человечества очень много труда, и тратиться на глупости просто постыдно. Космос скептически относится к смакованию уродств искусством, потому что не видит в этом пользы. Космосу смешно при виде кухонных, офисных или интернетовских борцов с Преступными Режимами, потому что еще ни один преступный режим кухонным бла-бла-бла победить не удалось.

При этом вообще Космос глубоко чтит необычных людей — если их необычность полезна и практична. Пусть смешной старичок залезает на деревья, кричит петухом и вообще наводит таинственность — лишь бы наутро он взял этот Измаил. Пусть мужик в каске как у ролевика лезет в огонь — лишь бы он вынул оттуда спасенного. Пусть мужик в хламиде отчаяно матерится и размахивает ножом, лишь бы во время операции удержал человека на этом свете. Всё что угодно, лишь бы необычность была, иного слова не подобрать, настоящей. Пусть дядя сколько угодно двигает условных солдатиков по карте мира — лишь бы на дворе был сорок пятый, а дядя носил бы маршальские погоны СССР.

Если этого нет, то вся необычность и глобальность грисеофобов — не более чем бравурный романтический рингтон на мобиле таксиста Коляна или Чегевара на майке матерого жлоба-компьютерщика Эдика. Лезть в огонь — ни за кем, отчаяно ругаться и вопить — без пациента под скальпелем, кричать петухом — без Измаила под носом: так грисеофобы обманывают себя и ближних, внушая, будто их жизнь ярче и серьезней, чем на самом деле.

Что до Истинного Учителя Истины (то есть меня) — то я проповедую серость. Отважную, честную, талантливую, трудолюбивую, бойкую, человечную, мечтательную серость. Серость, совершившую почти все великие подвиги человеческой истории.

Вчера под окнами Истинного Учителя Истины (то есть меня) тихо остановился микроавтобус, из кабины которого вылез с деловым видом проф. Инъязов. Открыв задние дверцы, он вывел оттуда связанного, с кляпом во рту мужчину лет сорока и отконвоировал ко мне в кабинет.

— Что вы себе позволяете? — осторожно крикнул мужчина, когда я освободил его от кляпа. — В нормальной стране за такое вы бы уже получили пожизненное!

На этом месте проф. Инъязов снова заткнул больного и пояснил: мужчина, анестезиолог в зубной клинике, был схвачен и привезен в его Воронежскую лабораторию по настоянию супруги. Бедная женщина устала от бесконечных апелляций мужа к Нормальной Стране. Он порицал всё, от пельменей до ее фигуры, постоянно напоминая, что в упомянутой стране он ел бы нечто совсем иное и был бы женат на чем-то неизмеримо более качественном.

Проведя над больным серию бесчеловечных экспериментов, мы с профессором переглянулись и поняли: здесь снова не обошлось без козней Внеземных Цивилизаций. Последние, привычно продолжая подрывную деятельность с целью морального опускания Человечества и обидного хохота над ним, рассеяли над многими государствами мира споры бактерии, которую можно назвать "бледная кампанелла".

Говоря коротко, у инфицированных ею в сознании возникает из ниоткуда коварный образ Нормальной Страны, в которой за ними несомненно зарезервировано место класса люкс, трехэтажный дом с ломящимся от джипов гаражом, склад фотомоделей в спальне и огромное количество возбужденных поклонников.

Следует сказать несколько слов о происхождении штамма. Он был искусственно создан на основе двух довольно симпатичных явлений — европейского утопизма и повсеместно распространенного "сказания о золотой земле".

Европейские утописты — из них наиболее известны два Фомы, Мор и Кампанелла — были людьми честными. Прекрасно зная, что Нормальной Страны на свете не существует, они и не пытались делать вид, будто выдуманные ими общества имеют место на самом деле. Их Utopia и Citta del Sole были всего лишь программами будущего, предлагавшимися настоящему. Что касается народных сказаний о золотой земле, то они, варьируясь от "Царства пресвитера Иоанна" до «Америки», регулярно помещали куда-то далеко страну, где люди якобы живут в полном соответствии с нравственными законами, существующими, но не исполняемыми в родной стране рассказчика.

Штамм же бледной кампанеллы, внешне схожий со своими родителями, воплощается куда более жалким образом. В нем нет ни тени тоски по всеобщему соблюдению нравственных норм. Нет в нем и желания переделать собственную страну. Есть лишь деткое ощущение больного, что он на самом деле — подкинутый в рыбачью лачугу наследный принц. Поэтому идеализм больных бледной кампанеллой так странно эгоцентричен. Они требуют не счастья для всех и не справедливости для каждого. Они хотят лишь корону, скипетр и пажей для себя. Бледная кампанелла, будучи прекрасным анестетиком реальности, дает им возможность бесконечно и публично дуться на отстутствие скипетра, не размениваясь на реальные усилия по исправлению ситуации. А заодно, разумеется, отравлять жизнь своим ближним, регулярно напоминая им об их дикости, несовершенстве и неисправимости.