— Хочешь, я тебе его опишу? — ехидно предложила она Машке и не поскупилась на эпитеты, рисуя подробный словесный портрет фальшивого каперанга. — Такой высокий, статный, очень представительный, выразительные глаза, красивая, коротко стриженная седина… Ну, вспомнила?

Машкина физиономия снова приняла задумчивое выражение. Она наморщила лоб, пожала плечами, при этом ее растерянность выглядела удивительно правдоподобно:

— Ты хоть имя скажи… Я что, всех запомню?

Кажется, она искренне полагала, что речь идет о каком-то из ее многочисленных клиентов, или все-таки притворялась? Может, она все-таки не такая дура, какой выглядит?

— Имя? Хорошо, будет тебе имя, — хмыкнула Марина. — Представляется Германом, говорит, что каперанг…

— Кто-кто? — Машка выкатила глаза на переносицу. — Нет, такого точно не знаю!

— Врешь! — не поверила Марина.

— А чего мне врать? — Машка стала вырываться активнее, и Марине пришлось попотеть, чтобы снова ее усмирить. — Да ничего я не знаю про Валькины делишки! Я-то чем виновата, что она утопла! И чемодан этот дурацкий… Она же сама мне его приперла, сама! Подумаешь, я продала одно ее платье. Да если на то пошло, то она мне больше должна была! Она, может, у меня одну ценную вещь забрала и тю-тю с ней!

— Какую еще вещь!

— Какую-какую, ценную! — огрызнулась Машка. — Она подороже платья стоит!

Чувствовалось, что Машка не врет, потому что рассказывать эту историю ей совершенно не хотелось.

— Что за вещь? — Марина наставила на нее сердитые глаза.

Машка покрутила головой, вздохнула, покусала губы, прислушалась. В это время на перроне откашлялся громкоговоритель и объявил какой-то поезд так шепеляво, что Марина не поняла ни слова. Она подождала, когда эта ржавая жестянка замолчит, и прикрикнула на Машку:

— Быстро выкладывай!

— Ну зажигалка такая у меня была, серебряная… Я ее на пляже нашла, в песке. Валька ее как увидела, так прямо подпрыгнула! И забрала… — Машка стала выкручивать шею, словно пыталась что-то рассмотреть.

Марине некогда было соображать, что вызвало неподдельный Машкин интерес, потому что она была не на шутку заинтригована рассказом о серебряной зажигалке, о коей Машка вспомнила с явной неохотой. Марина догадывалась почему: скорее всего она ее не в песке нашла, а просто и незатейливо свистнула. В этом месте она, конечно, завиралась, что же касается самой зажигалки… Беспокоила она Марину, ох как беспокоила!

— Какая была эта зажигалка? — с замирающим в предвкушении открытия сердцем спросила Марина.

— Да серебряная, я же сказала, — с досадой отозвалась Машка, продолжавшая выкручивать шею. — Ну такая… Человечек… Этот, как его… рыцарь…

Пока Марина медленно и мучительно прозревала, Машка поднатужилась и, оттеснив со своего пути Марину, подхватила свою красную сумку и вприпрыжку понеслась по перрону. Марина кинулась за ней, выкрикивая на ходу:

— У рыцаря был щит?

Машка только пыхтела и сверкала рыхлыми ляжками. Потом неожиданно впрыгнула в тамбур стоящего у перрона поезда.

— Ты куда? — опешила Марина.

— Куда-куда? — передразнила Машка. — Уезжаю я, до дому, до хаты! — И, отдышавшись, прибавила в сердцах:

— Надоели вы мне все тут. Особенно ты! Прилипла как банный лист!

Марина схватилась за поручень, и в этот момент поезд тронулся и медленно поплыл вдоль перрона.

Глупая Машкина физиономия торжествующе сияла:

— Что, съела?

Спорить с ней было глупо, поскольку на этот раз она имела явное и неоспоримое преимущество перед Мариной, которой не оставалось ничего иного, кроме как бежать по перрону за отъезжающим поездом и умолять Машку ответить на один-единственный вопрос:

— У рыцаря был щит?

В ответ Машка только корчила рожи, откровенно потешаясь над Мариной. Потом в тамбуре возникла проводница, которая оттеснила Машку и потянула на себя дверь.

Марина сначала замедлила шаг, затем остановилась, подумала и пошла к вокзалу, и в этот момент в спину ей ударил громкий крик:

— Был у него щит, а на нем надпись! Марина оглянулась и увидела всклокоченную Машкину голову, торчащую из открытого вагонного окна.

Забыв обо всем, Марина снова ринулась за поездом, который понемногу набирал ход.

— Какая… какая надпись? — задыхаясь, орала она, глядя в ехидную Машкину физиономию.

Эта садюга только ухмылялась, а поезд шел все быстрее и быстрее. Перрон кончился, и Марина бежала по земле, поросшей жесткой травой, колющей ноги сквозь босоножки. Тут еще на Маринином пути возник здоровенный булыжник, споткнувшись о который она едва не растянулась, а Машка только ржала и покрикивала-подбадривала:

— Скорей, скорей! Ну, еще немножечко! Еще капельку!

В конце концов Марина окончательно выдохлась и перестала соревноваться с поездом, остановившись возле белого дорожного столбика.

— Ну чего же ты? — разочарованно протянула Машка, которая, видимо, надеялась, что Марина будет догонять поезд по крайней мере до следующей станции, и, вывалившись из окна буквально по пояс, крикнула:

— Надпись была такая: «Дорогому Юрику в день рождения». Все!

Поезд вильнул последним вагоном, как собака хвостом, и скрылся из виду.

С новым билетом в кармане она вернулась в пансионат, упаковала вещи и предупредила дежурную по этажу, сменщицу Ксении Никифоровны — Ящерку, о своем грядущем отъезде. Холодное и брезгливое лицо Ящерки осталось совершенно равнодушным, хотя она и уточнила для проформы:

— Сегодня? — Заглянула в свои бумаги и заметила вскользь:

— По путевке у вас еще неделя… Впрочем, ваше дело. А от меня вы чего хотите?

Марина пожала плечами:

— Просто хочу поставить вас в известность, чтобы не было недоразумений…

У нее язык чесался добавить: «Чтобы вы заранее пересчитали простыни и полотенца», но она промолчала. Ящерка, конечно, была неприятной особой, по странной иронии судьбы, чем-то напоминающей ей Валентину Коромыслову (не внешне, а какой-то едва уловимой подлянкой в зеленых кошачьих глазах), но заводиться из-за пустяков Марине не хотелось. Поэтому она просто повернулась и пошла в номер переодеваться: до поезда оставалось еще достаточно времени, чтобы позагорать напоследок. На самом деле она бы предпочла, чтобы до поезда оставалось не больше часа, но выбирать не приходилось.

— Во сколько ваш поезд? — неожиданно окликнула ее Ящерка.

— В девятнадцать сорок, — отозвалась Марина, закрывая за собой дверь комнаты.

— Уезжаешь? Сегодня? — Гала буквально остолбенела. — У тебя же еще неделя! — Она спрятала в пляжную сумку десятку, которую ей вернула Марина.

Марина ничего не ответила, только задумчиво посмотрела на море, тихое и безмятежное. Разумеется, в поле ее зрения снова попал ресторан «Прибой», но она отнеслась к этому факту без прежнего трепета. Все, все, теперь ее это не касалось. Сегодня она уедет, уедет домой, в Москву.

— Ну и напрасно, — Гала перевернулась на живот, — ты ведь, считай, не загорела. Что там у тебя стряслось? — И добавила со значением:

— Я утром погоду слушала: в Москве дожди, между прочим.

— Я хочу домой, я просто хочу домой, — выдохнула Марина, которая мечтала о московских дождях почти как о манне небесной.

Она лениво проследила за пляжным фотографом с верблюдом, за последние дни исхудавшим еще сильнее.

— Этот бедняга скоро протянет ноги, — тоже посочувствовала верблюду Гала, как будто не она еще несколько дней назад взбиралась ему на спину.

Марина же осталась совершенно равнодушной к безрадостной участи верблюда, так сильно ее мысли были заняты скорым возвращением в Москву. Можно сказать, она уже была дома, по крайней мере наполовину, поэтому все происходящее вокруг ее совершенно не касалось. Если бы еще ей удалось выбросить из головы то, что она узнала от Машки, совсем было бы замечательно. Но забыть о серебряной зажигалке ей не удавалось. К величайшему Марининому сожалению. И зачем она только вытягивала из Машки эту историю? К тому же буквально с риском для жизни! Ведь еще утром она клялась себе, что не будет забивать себе голову чужими проблемами! Куда там! Ее опять несло, что называется, во все тяжкие.