Я ободряюще сжал его руку.

— Гай докопается до причин, обещаю тебе.

Роджер открыл передо мной душу за ужином на прошлой неделе, и я пообещал ему устроить встречу с моим другом доктором не позже чем через четыре дня.

Роджер хитро улыбнулся.

— Будем надеяться, я услышу от него то, что хочу услышать. Дороти я сказал, что у меня рези в желудке. Думаю, так будет лучше. Ведь женщины готовы паниковать из-за любого пустяка!

— Мы тоже, Роджер, — улыбнулся я. — И иногда без всяких поводов. Причины твоих обмороков могут быть любыми, и не забывай, обморок — не припадок. Настоящих припадков у тебя, к счастью, не было.

— Да, я знаю.

— Дороти сказала мне, что у тебя родилась какая-то новая идея.

Я решил сменить гнетущую тему.

— Верно. — Он криво ухмыльнулся. — Я как раз излагал ее другу Лодеру, но его она, похоже, не заинтересовала.

Роджер обвел взглядом своих гостей и тихо добавил:

— Дело в том, что все мы здесь не бедные.

Он взял меня под руку и отвел чуть дальше в сторону.

— Я читал последнюю книгу Родерика Мора «Плач христиан по Лондону».

— Тебе следует быть осторожнее. Некоторые называют ее крамольной.

— Их пугает правда. — Голос Роджера звучал тихо, но настойчиво. — Господи, книга Мора — это обвинительный акт в адрес нашего города. В ней показано, как все богатства монастырей перешли к королю и его царедворцам. Закрывались монастырские школы и больницы, хворые оказывались предоставленными самим себе. Если раньше они могли рассчитывать на помощь монахов, то теперь лишились и этого. Легионы несчастных, лежащих на улицах, больных и полумертвых от голода — это позор всем нам. Вчера в Чипсайде я видел мальчика, сидевшего на мостовой возле какой-то двери. Его голые ноги были обморожены и поражены гангреной. Я дал ему шестипенсовик, но ему была нужна больница, Мэтью.

— Но, как ты уже сказал, они в своем большинстве закрыты.

— И именно по этой причине я собираюсь добиваться открытия больницы, которая будет существовать на средства судебных корпораций. Сначала соберем деньги по подписке, потом пойдут добровольные взносы адвокатов.

— Ты говорил об этом с казначеем?

— Еще нет. — Роджер вновь улыбнулся. — Сначала я хотел опробовать убедительность моих аргументов на этих людях.

Он кивнул на пышнотелого Лодера.

— Амброуз, к примеру, говорит, что нищие представляют опасность для прохожих своими ужасными гнойными язвами и зловонными миазмами. Он готов пожертвовать некоторое количество денег на то, чтобы очистить от них улицы. Другие жалуются на надоедливых попрошаек, которые шагу не дают ступить. Этим я пообещал спокойную жизнь без нищих. Для тех, кто не склонен к благотворительности, найдутся свои аргументы.

Роджер перестал улыбаться и устремил на меня серьезный взгляд голубых глаз.

— Ты мне поможешь?

Я задумался.

— Даже если эта твоя затея увенчается успехом, что сможет одна больница на фоне беспросветной нищеты, царящей вокруг?

— Помочь хотя бы нескольким несчастным.

— Я помогу тебе всем, что будет в моих силах.

Если кому и была по плечу подобная задача, то только Роджеру. Его безудержная энергия и быстрый ум дорогого стоили.

— Я первым сделаю взнос по подписке и, если хочешь, помогу тебе провести ее среди других.

Роджер стиснул мои пальцы.

— Язнал, чтоты поможешь. Скоро я организую комитет…

— Еще один комитет?

Это вернулась Дороти, раскрасневшаяся после кухонного жара. Она бросила на мужа шутливо-вопросительный взгляд. Роджер обнял ее за талию.

— Это связано с больницей, милая.

— Людей будет нелегко убедить. Их кошельки и так отощали после всех королевских налогов.

— И отощают еще больше, — добавил я. — Говорят, у нового парламента потребуют новых денег, чтобы король мог пойти войной на Францию.

— Пустая трата денег, — с горечью произнес Роджер. — А сколько пользы они могли бы принести! Но с другой стороны, для него это самый подходящий момент, чтобы провернуть подобное мероприятие. Сейчас, когда король скоттов умер и на троне находится девочка-младенец, Шотландия не сможет вмешаться в войну на стороне Франции.

Я кивнул в знак согласия.

— Король отправил шотландских лордов, плененных при Солвей-Мосс, домой, но прежде они, как рассказывают, поклялись поженить принца Эдварда и наследницу шотландского трона Марию.

— Ты, как всегда, прекрасно информирован, Мэтью, — проговорила Дороти. — Барак до сих пор приносит тебе на хвосте сплетни от своих дружков из числа дворцовой челяди?

— А почему бы и нет?

— Я слыхала, что король присмотрел себе новую жену.

— Эти слухи не затихают с того самого дня, как казнили Кэтрин Говард, — фыркнул Роджер. — Интересно, кто будет новой счастливицей?

— Леди Латимер, — ответила Дороти. — На прошлой неделе умер ее муж, и послезавтра состоятся пышные похороны. Это означает, что король поразвлечется с ней в течение нескольких лет, а дальше — одному богу известно.

Эти слухи до меня не доходили.

— Бедняжка, — проговорил я, перейдя на шепот. — Ей стоит побеспокоиться о своей голове.

— Да, — кивнула Дороти.

Несколько секунд она молчала, а потом подняла руки над головой, хлопнула в ладоши и громко крикнула:

— Друзья мои, ужин готов!

Мы дружно отправились в столовую. Длинный старинный дубовый стол был уставлен серебряными приборами, слуги под неусыпным наблюдением Элиаса расставляли блюда с угощением. Гордостью стола были четыре больших цыпленка. Вообще-то в Великий пост дозволялось есть только рыбу, но поскольку река в эту лютую зиму сильно промерзла, цены на нее взлетели до небес, и король разрешил подданным есть белое мясо.

Мы расселись. Я оказался между Лодером и Джеймсом Рипроузом, старым барристером с жесткими бакенбардами, обрамлявшими сморщенное, как печеное яблоко, лицо.

Напротив нас сидели Дороти, Роджер и миссис Лодер — такая же пухлая и самодовольная, как ее муж. Она одарила меня улыбкой, продемонстрировав полный набор белоснежных зубов, после чего, к моему вящему изумлению, сунула пальцы в рот и вытащила оба ряда. Я заметил, что зубы крепились к двум деревянным протезам, выточенным с таким расчетом, чтобы надеваться на несколько гнилых пеньков — все, что осталось от ее настоящих зубов.

— Они выглядят просто изумительно, — сказала дама, перехватив мой взгляд. — Их изготовил для меня лекарь-брадобрей из Чипсайда. Разумеется, кушать с ними я не могу.

— Убери их, Джоанна, — произнес ее муж. — Никто не желает любоваться твоими зубами во время еды.

Джоанна надула губы, насколько это вообще было возможно без единого зуба во рту, а потом убрала вставную челюсть в маленькую коробочку, которую спрятала в многочисленных складках своего платья. Я с трудом удержался от того, чтобы не поежиться. Мода, заимствованная у французов и получившая распространение в высшем свете Англии — носить полон рот зубов, вырванных у мертвецов, — казалась мне отвратительной.

Роджер вновь заговорил о больнице, которую задумал создать, только теперь свои аргументы он адресовал старому Рипроузу.

— Подумайте о тех больных и беспомощных, которых мы могли бы забрать с улиц и, возможно, вылечить, — убеждал он.

— О, это было бы стоящим делом, — соглашался старик, — но как быть с другими нищими: здоровыми и вполне дееспособными, которые заполонили улицы и не дают прохожим шагу ступить, требуя подаяния, а подчас и угрожая? Что делать с ними? Я старый человек, и мне иногда бывает страшно выйти из дома одному.

— Очень верное замечание, — согласно затараторил брат Лодер, перегнувшись через меня, чтобы его могли слышать другие участники разговора. — Те двое, которые в прошлом ноябре ограбили и убили несчастного брата Гудкоула возле ворот, были монастырскими слугами, лишившимися хозяев. И их нипочем не изловили бы, не начни они бахвалиться в таверне, где пропивали денежки бедного Гудкоула, и не окажись ее хозяин честным человеком. Он-то и вызвал констебля.