— То же самое говорит старый мавр, — заметил Барак, — но в любом случае возникает еще один вопрос. Он чертовски рисковал, напав на вас в столь людном месте, но ведь в такой толпе он мог и убить вас. И Тамазин — тоже.

Голос Барака сорвался, и я увидел, что произнесенные им слова напугали его самого.

— Почему он этого не сделал?

— Возможно, он просто хочет, чтобы я вышел из игры?

— Но ваше место займет кто-то другой.

— Да, это верно.

— Мне порой кажется, что этот подонок над нами издевается. В одном я уверен: теперь нам с вами, выходя из дома, нужно постоянно озираться по сторонам. Хорошо хоть на кухне у нас сидит человек Харснета.

Барак сжал кулаки.

Я прикусил кончик пальца.

— Когда я поймаю эту мразь, я придушу ее собственными руками!

— Не надо, он нужен нам живым. Как ты думаешь, Барак, это все же Годдард?

— Не знаю.

— Мы настолько увязли в страхах и тайнах, окружающих это дело, что я уже готов вцепиться в любую версию.

Я вздохнул.

— Кем бы он ни оказался, я молюсь о том, чтобы мы поймали его раньше, чем еще кто-то умрет страшной смертью, а он в очередной раз продемонстрирует нам свой ум и изворотливость. По-моему, для него это тоже очень важно.

На лице Барака были все так же написаны испуг и обеспокоенность. Чтобы отвлечь его от мрачных мыслей, я сменил тему.

— А ведь та толпа на площади была готова к самым решительным действиям.

— Выходит, Боннер добрался и до актеров, — откликнулся Барак без особого интереса.

— Сегодняшнее утро показало, что он способен превратить Лондон в большое осиное гнездо, где все будут жалить друг друга.

— Ага, а в один прекрасный день раскольники нанесут ответный удар. Ох, забери их всех чума! — безнадежно закончил он.

— Действительно, — согласился я. — Кстати, скажи мне, что ты думаешь о молодом Пирсе, ученике Гая?

— Не нравится он мне. Такой красивенький, обходительный, а мне все чудится, будто он подглядывает, подкрадывается. Спорить не буду, он не дурак и заштопал вас на славу, но когда он накладывал швы, я не мог отделаться от ощущения, что это доставляет ему удовольствие.

Я устало засмеялся.

— Гай сказал бы, что мальчик учится профессиональной отстраненности. Помнишь, как полтора года назад в Йорке тебя ранило и ты на время превратился в инвалида? Теперь моя очередь.

Барак улыбнулся.

— Да, в каких только переделках мы не побывали!

— Что верно, то верно.

Барак по-прежнему выглядел озабоченным.

— Как себя чувствует Тамазин? — осторожно поинтересовался я.

— Спит, — ответил он. — Ей нужно как следует отдохнуть.

Нашу беседу прервали отчаянный стук в дверь и громкие крики. Один голос принадлежал Джоан, другой — мужчине. Затем в прихожей послышались торопливые шаги. Мы с Бараком переглянулись.

— Он снова нанес удар, — выдохнул я.

Но когда дверь открылась, на пороге предстал Дэниел Кайт. Его волосы были всклокочены, он тяжело дышал.

— Сэр! — выпалил он. — Вы должны пойти со мной. Идемте, ради всего святого!

— Что стряслось?

— Это Адам, сэр. Он сбежал. Забрался на Лондонскую стену в районе Бишопсгейта и кричит оттуда, призывая людей покаяться, отринуть священников и прийти к Богу! Его точно сожгут на костре!

До Бишопсгейта было полторы мили, но эта короткая прогулка через лондонские толпы обернулась для меня мучительным путешествием. На каждый толчок неосторожного прохожего рука отзывалась острой болью. Рядом со мной поспешали Дэниел и Минни Кайты. Он шел с сосредоточенным лицом, она, казалось, в любую минуту могла сломаться. Сильный порыв ветра едва не сдул с меня шапку, а ведь я оделся во все лучшее, предполагая, что в Бишопсгейте мне, возможно, придется иметь дело с кем-нибудь из представителей власти.

Дэниел успел рассказать мне, что примерно час назад к нему в мастерскую пришел его друг и сообщил о том, что Адам стоит на Лондонской стене и, вопя во все горло, призывает прохожих прийти к Богу за спасением души. Он отправился туда и увидел, что сын успел собрать большую толпу зрителей, а ко мне они пришли просто потому, что больше им было не к кому обратиться. Сердито размышляя о том, как Адаму удалось сбежать из Бедлама, я вдруг подумал, что эта безумная проповедь — что-то новое для него. Барака я послал за Гаем, хотя и испытывал угрызения совести за то, что вновь беспокоил своего друга. Но в общении с Адамом ему все-таки удалось продвинуться дальше, чем кому-либо, а если мальчишку не удастся уговорить добровольно спуститься со стены, эта история действительно может закончиться для него аутодафе.

Дойдя до улицы Всех Святых, мы услышали впереди гул людских голосов и взрывы хохота, а вскоре увидели и самого Адама. Он стоял на кромке древней осыпающейся городской стены и что-то кричал толпе, собравшейся тридцатью футами ниже. Одетый в грязные обноски, с безумными глазами и всклокоченными волосами, Адам напоминал одного из тех деревенских сумасшедших, которые сбегают из дома и прячутся в лесах до тех пор, пока не погибнут от голода.

Он стоял высоко над Вормвуд-стрит, ярдах в пятидесяти от Бишопсгейтской башни. Вероятно, он каким-то образом ухитрился забраться на ворота, а оттуда перелез на стену. Судя по всему, снимать парня со стены никто не собирался. Древняя стена была широкой, но во многих местах уже разрушалась. Вот и сейчас, пока я смотрел на Адама, он случайно наступил на большой шатавшийся камень, и тот полетел на стоявших внизу людей.

— Эй ты, поосторожнее! — крикнул кто-то из толпы.

Адам едва не упал следом за камнем, но чудом сумел восстановить равновесие.

— Вы должны прийти к Христу! — вопил он. — Каждый из вас должен сделать так, чтобы стать одним из избранных! Конец близок, и Антихрист уже среди нас! Молитесь, прошу вас!

В толпе я увидел преподобного Мифона. Его лицо было еще более красным, чем обычно. Рядом с ним стоял другой церковник, высокий худой мужчина в годах, с носом, как орлиный клюв, и густой седой шевелюрой, тщательно вымытой и расчесанной. До чего же любили эти священники-радикалисты ухаживать за своими волосами!

Минни вцепилась в руку Мифона.

— О, сэр, вы пришли!

Мифон повернулся ко мне, и я увидел, что викарий напуган.

— Адама необходимо спустить вниз, — взволнованно заговорил он. — Если его заберут, меня станут допрашивать. Всему моему приходу несдобровать!

— И моему тоже, — вставил второй священник. — Я Уильям Ярингтон, настоятель церкви, расположенной рядом с храмом преподобного Мифона.

Он говорил доверительным тоном, видимо полагая, что я симпатизирую радикалистам.

— Наша вера, наша подлинная вера, в опасности. Как никогда раньше, ей угрожают паписты и отступники. Этого безумного мальчика нужно держать в надежном, безопасном месте, и кто-то должен постоянно находиться рядом и молиться вместе с ним.

Он перевел взгляд на Мифона.

— У него и без вас хватает молитв, — огрызнулся я.

Ярингтон смерил меня холодным взглядом, отвернулся и пробормотал себе под нос что-то вроде: «Еще один неверующий».

Я обернулся к Мифону.

— Вы пытались говорить с ним?

— Да-да, я велел ему спуститься вниз, приказал перестать кричать. Я сказал, что он может навлечь неприятности на своих родителей, но он ничего не слушает.

— Если они застанут нас здесь, то могут подумать, что я как-то связан с этим, — бормотал седовласый священник, стреляя глазами по сторонам, словно ища пути отступления.

Он вновь устремил взгляд на Адама, когда мальчик громко закричал зевакам, что страдает за них, как страдал Иисус на кресте.

— О происходящем немедленно донесут Боннеру, и он приедет сюда! — Мифон в отчаянии покачал головой.

— Возможно, для всех было бы лучше, если бы этот дурак свалился со стены и сломал себе шею, — проговорил Ярингтон.

Минни разрыдалась и упала на грудь мужу.

— Сделайте что-нибудь, сэр! — взмолился Дэниел, глядя на меня. — Прошу вас!