Гай тряхнул головой и посмотрел на меня глазами, полными боли.

— Знак пилигрима, — проговорил он.

Я вытащил оловянный знак из кармана.

— При чем тут он?

— Если мы что-то и знаем об этом человеке, так это то, насколько он осторожен. Он нипочем не обронил бы на месте преступления нечто столь редкое и противоречивое, как знак пилигрима из усыпальницы в Вестминстерском аббатстве.

— Барак считает, что, возможно, этот знак потерял вовсе не он. Один из констеблей…

— Вряд ли кто-то из них стал бы носить знак пилигрима.

— По-твоему, если знак оставил убийца, он сделал это намеренно, чтобы сбить нас с толку?

— Или, наоборот, дать нам зацепку. Возможно, это одно из проявлений его безумия. Я слишком долго изучал различные виды одержимости, Мэтью, и это будет преследовать меня до конца дней. Но зато одно я знаю наверняка: на семи жертвах этот человек не остановится. Да и как он может остановиться, если убийство стало центром его вселенной, сутью его помутившегося разума?

— Но в Книге Откровения говорится лишь о семи чашах гнева.

Гай кивнул, соглашаясь.

— Но Откровения представляют собой целую череду страшных историй, идущих одна за другой. Воплотив в жизнь одну, убийца может выбрать любую другую, благо выбор богат.

— Боже всемогущий!

Я сидел, глядя на Гая, и мне казалось, будто меня выжали и вывернули наизнанку. В голову пришла страшная мысль. Дороти, как и мы с Роджером, некогда принадлежала к реформаторам, но затем пересмотрела свои взгляды. Я велел себе не глупить. Ни один из убитых никак не был связан с другими, и казалось, нет никаких оснований полагать, что преступник вдруг изменит себе и выберет в качестве новой жертвы Дороти. Кроме того, она женщина, а мнение женщины в нашем обществе не имело ровным счетом никакого значения.

И тут мои глаза расширились. Я заметил, что дверь во внутренние помещения, спиной к которой сидит Гай, приоткрыта. Совсем чуть-чуть, буквально на полсантиметра. В щелочке что-то блеснуло. Это был глаз, глядевший на меня. Волна страха окатила мое существо с ног до головы. Значит, за мной все-таки следили? Беззвучно я указал Гаю на дверь.

Гай обернулся и раньше, чем я успел его остановить, подскочил к ней и распахнул ее настежь. За дверью стоял ученик аптекаря Пирс с большой миской в руках.

— Пирс, — скорбным голосом заговорил Гай, — что ты здесь делал? Подслушивал?

— Простите, мастер, — смущенно ответил мальчик, — я принес толченую белену, которую сам приготовил.

Он кивнул на миску.

— Я знал, что она вам срочно нужна. Подойдя к двери, я услышал, что вы разговариваете, и засомневался, постучать или нет.

Я был уверен, что он лжет, и знал, что Гай тоже не был одурачен его словами. Боль, которая не покидала его лица во время нашего разговора, мгновенно сменилась гневом.

— Так вот как ты платишь мне за то, что я подобрал тебя, когда после смерти твоего прежнего хозяина ты оказался без крова над головой и без друзей?

В голосе Гая вдруг прозвучала боль. Он умолк и смотрел на ученика, который отступил назад, продолжая сжимать миску с порошком. Гай вздохнул, шагнул вперед и положил руки на плечи мальчику.

— Ты должен научиться сдерживать любопытство, — мягко сказал он. — Умение хранить тайны — это часть нашего ремесла.

— Простите, мастер.

Мальчик потупился.

Гай взял миску из его рук.

— Спасибо, ты все сделал быстро и хорошо.

Пирс повернулся, собираясь уйти, но я окликнул мальчишку, встал и впился в него колючим взглядом.

— Мы с твоим хозяином обсуждали дело государственной важности. Если ты хоть одним словом обмолвишься о том, что тебе удалось услышать, ты закончишь свои дни в тюрьме Флит или в Тауэре, и засажу тебя туда я!

— Я почти ничего не слышал, — спокойно ответил Пирс.

В его голосе звучало смущение и в то же время упрек.

— Но я обещаю ничего не говорить. Клянусь вам, сэр.

— Смотри у меня, парень!

— Иди, Пирс, — устало проговорил Гай.

Ученик поклонился и закрыл за собой дверь.

— Я уже говорил тебе, Гай, ты даешь ему слишком много воли.

— Это мое дело, — резко ответил мой друг и тряхнул головой. — Прости, те ужасы, о которых мы говорили, растревожили меня. А что касается Пирса, то я позабочусь о том, чтобы он держал рот на замке.

— Ты обязан сделать это, Гай.

Он умолк. Я сидел, хмурясь. Я заметил, что, когда он отчитывал мальчишку, тот посмотрел на него без всякой робости, но с холодным вызовом во взгляде. Мне показалось, что по какой-то необъяснимой причине Гай его боится.

Я возвращался в Линкольнс-Инн. Солнце грело лицо, ветер впервые в этом году был не пронизывающим и холодным, а теплым и ласковым. Я всегда любил весну, особенно когда она наступала после такой лютой зимы, какой была эта, но из-за жути, окружавшей меня со всех сторон, яркий солнечный день казался насмешкой. Я твердил себе, что не должен сгибаться под тяжестью того, что навалилось на мои плечи.

Я мысленно вернулся к Гаю, размышляя о том, почему страшная история Жиля де Реца так потрясла его. Подумал о Пирсе и странном ощущении, что Гай почему-то боится своего ученика. Мне было понятно: Гай хочет сделать мальчика своим преемником, даже последователем, но меня не отпускало чувство, что мальчишка манипулирует Гаем так же, как избалованный ребенок по собственному усмотрению вертит слабовольными родителями.

Я въехал через ворота на территорию Линкольнс-Инн, спешился и передал поводья Бытия конюху. Первым делом я отправился к Дороти, но Маргарет, открывшая мне дверь, сообщила, что хозяйка ушла проследить за подготовкой похорон Роджера, а сопровождает ее старый Элиас. Я попросил Маргарет, чтобы после их возвращения Элиас сообщил мне об этом, сказав, что буду находиться либо у себя в конторе, либо в библиотеке.

Возвращаясь от Дороти, я завернул в библиотеку Линкольнс-Инн. Назавтра в суде прошений должны были состояться слушания, поэтому работы у меня было хоть отбавляй, но прежде хотелось выяснить кое-что, не имеющее отношения к моей адвокатской практике.

Как обычно по воскресеньям, на Гейт-хаус-корт было тихо и безлюдно. Я заметил фигуру в черном, направлявшуюся ко мне. Это был Билкнэп, и шел он из своей конторы. Когда мой извечный неприятель подошел ближе, я увидел, что выглядит он хуже, чем когда бы то ни было. Глаза покраснели, лицо было мертвенно-бледным, а на щеках горел лихорадочный румянец. Несмотря на то что он прошел всего несколько метров, Билкнэп задыхался, как если бы пробежал добрую милю.

— Как поживаете, Билкнэп?

Я испытывал жалость к этому негодяю, хотя бы потому, что его лечил высокомерный дурак доктор Арчер.

— Вы разрушили мой бизнес, — прошипел он, и жалость как рукой сняло.

— Что?

— Вы отказались помочь мне, когда я не подал вовремя документы в суд. Вы знали, что я болен, но все равно не захотели поддержать своего товарища по цеху. И вот я потерял лучшего клиента. Сэр Джеффри Колсвин надеялся получить прибыль от того земельного участка, а теперь он расскажет всем землевладельцам о том, что на меня нельзя положиться.

— Да что вы такое несете! — раздраженно воскликнул я. — Сами виноваты, сами и выпутывайтесь. Бред какой-то!

— Я заработал блестящую репутацию, помогая клиентам избавляться от недобросовестных арендаторов и коттеров — тех, на кого работаете вы, — отбросов общества, похитителей чужой земли, неудачников. Сейчас, когда я проиграл дело, сэр Джеффри…

— У меня нет времени выслушивать всю эту чушь, — оборвал я.

Его больное и в то же время злобное лицо не вызывало у меня ничего, кроме отвращения.

— Вы пожалеете о том, как поступили со мной, Шардлейк!

Билкнэпа трясло — то ли от злости, то ли от болезни.

— На сей раз вы зашли слишком далеко. Вы еще локти себе будете кусать, уж я об этом позабочусь.

— Билкнэп, вы говорите как исполнитель роли демона в дурной мистерии.