Воины, в отчаянии вскричав, продолжали теснить Волка и Щелкуна. И только когда дружинники увидели, что Глеб новым ударом отделил голову Мстислава от тела, они остановились и опустили оружие.

Волк и Щелкун вытерли обильный пот со лба.

Все тяжело дышали, и долго никто не мог сказать ни слова.

Наконец кто-то из воинов молвил:

— Немало пролилось сегодня крови.

Другой воин ему ответил:

— Но виновники по-прежнему невредимы.

— Ты ошибаешься, — возразил ему Глеб. — Виновные мертвы.

И он указал на тела Мстислава и Святополка. Потом Глеб наклонился, взял за волосы голову князя и бросил ее в какую-то суму, что подобрал здесь же.

Все глядели на это действо, затаив дыхание. Какая-то девица показалась в разбитом окне и, увидев обезглавленное тело князя, вскрикнула, прикрыла рот рукой; челядинки отыскали наконец лестницу…

Воины стояли стеной, исподлобья смотрели на Глеба. Дышали тяжело.

Глеб, держа в одной руке суму, а в другой — секиру, пошел прямо на дружину. Воины безмолвно расступились. Никто из них и не думал продолжать битву.

Волк и Щелкун, настороженно озираясь, готовые отразить внезапный удар, последовали за Глебом.

Тонко и жалобно заголосила в окне девица.

Глеб остановился и сказал воинам:

— Вы хорошо дрались! Мне было очень трудно.

Потом втроем они спустились во двор, вывели из конюшни трех коней и, не седлая, выехали за ворота.

Один из дружинников тут сказал:

— То, что я слышал про этого Глеба, — сущая правда. Он сумасшедший. Страшный человек!..

А кто-то со знанием дела ответил:

— Он — Воин.

И они принялись убирать трупы.

На следующий день на рассвете Глеб, Волк и Щелкун подъехали к Чернигову.

Стражи только открыли ворота, и в город въезжали возы с лесом, камнем, веревками — в Чернигове постоянно велось при Владимире строительство, — шли мелкие торгаши, каждый со своей поклажей на плечах, купцы побогаче гнали целые обозы товаров; валил в город и разный бродячий люд — паломники, нищие, перехожие калики, погорельцы, беглые; были среди людей и наемники, ищущие себе господина.

Глеб спешился, а Волку и Щелкуну сказал в Чернигов не входить. И те отъехали в сторону, пустили коней пастись, сами же уселись под деревьями.

Стражи кое-кого обыскивали. Кто был с оружием, не пускали в город. У некоторых купцов осматривали товар; в обозах шарили между мешками — не припрятано ли что недозволенное; где-то заглядывали и в мешки.

Глеб вел коня в поводу, в свободной руке держал суму. А секира была припрятана под одеждой.

Рослый стражник с густой бородищей спросил какого-то человека:

— Что несешь?

— Медь несу. Кузнецу продать, — ответил заискивающе человек. — Часто здесь хожу. Неужели не узнал меня, Тит?

— Проходи, не задерживай! — обронил Тит, и коснулся плеча другого человека. — А ты что несешь, покажи…

— Воск несу. На продажу… А брат мой, вот, лыко несет…

С башни крикнули:

— Эй, Тит! Вон того проверь… Который коня ведет.

— Этого? — Тит издалека указал на Глеба.

— Да. Что-то рожа его мне знакома..

Волк и Щелкун насторожились, встали.

Глеб спокойно шел к воротам.

Тит уперся рукой ему в грудь:

— Стой, молодец. Что несешь? — и стражник кивнул на суму.

Глеб улыбнулся: — Я?

А улыбнулся Глеб так открыто и светло, так дружески, что стражник не мог не улыбнуться в ответ.

— Ты, ты, родной!..

Глеб протянул ему суму:

— Здесь голова…

— Что еще за голова? — усмехнулся Тит.

Глеб все еще протягивал суму:

— Голова. Усекновенная…

— Крестителя Иоанна? — пошутил Тит.

Глеб кивнул:

— Для царя Ирода!..

Тит хлопнул Глеба по плечу и засмеялся:

— Веселый ты человек! Выдумчивый. Люблю таких, — и стражник указал на суму. — Масло, должно быть, несешь?..

— Масло несу, — пожал плечами Глеб.

— Проходи, родной! Не задерживай, — Тит подтолкнул Глеба к воротам, а коня его хлопнул рукой по крупу; потом повернулся к башне и крикнул: — Это хороший человек, веселый — шутить любит.

С башни не ответили.

Войдя в город, Глеб опять взобрался на коня, медленно поехал по улицам. Глеб направлялся ко двору старого князя Владимира.

Копыта коня мерно постукивали о деревянную мостовую. Главная улица поднималась вверх. Там, на горе, стояли и хоромы княжеские, и красовался над Десною большой Спасский собор.

Проезжая мимо собора, Глеб придержал коня и перекрестился. До этих пор он всего-то крестился раза два или три, ибо чувствовал себя больше язычником, чем христианином. А теперь в душе, в сердце Глеба что-то переменилось. Быть может, перемены начались в тот день, когда Глеб заговорил с паломниками, или когда он увидел, как крестится Анна, или когда он воздвиг простенький крест на ее могиле, а может, после вчерашнего дня, после того кровопролития, что Глеб учинил в каменном доме князя Мстислава…

Проехав еще немного, Глеб стукнул кулаком в ворота, за которыми простирался широкий Владимиров двор. И ожидал Глеб, не сходя с коня.

Ворота скоро приоткрылись, выглянул страж — был он при шлеме и при дорогой кольчуге. Ощупал Глеба неприязненным колючим взглядом:

— Что тебе, молодец?

Глеб протянул ему суму:

— Передай старому Владимиру.

Стражник принял суму, взвесил ее в руке, спросил:

— Что тут?

— Князь знает. Скажи: из Гривны…

— Из Гривны? — страж сделал радостное лицо. — Значит, от Мстислава.

— От него, — усмехнулся Глеб.

Но страж не заметил этой едкой усмешки, открыл ворота пошире, пригласил:

— Зайдешь на кухню, мил человек? Покормим…

Глеб покачал головой:

— Нет, тороплюсь.

И, развернув коня, направил его под гору.

Старый Владимир принимал у себя гостя — богатого купца-латинянина. После обильной трапезы они, уединившись в любимом покое князя, заваленном книгами и свитками, беседовали о том о сем. В толмаче не нуждались, ибо Владимир, будучи искусным опытным воином, был еще и весьма премудр — искушен во многих науках и языках. И язык этого латинянина, как и шесть или семь иных языков, знал в достаточной мере, чтоб легко изъясняться на нем, — чем немало удивлял самого латинянина.

Князь расспрашивал гостя о его делах. А тот — тоже человек немолодой, опытный — о своих делах умалчивал, он все больше рассказывал о далеких западных странах.

— Неспокойные настали времена, — говорил латинянин. — А в неспокойные времена — как в мутной воде. Хищной рыбе — легкая добыча. А всякой мелочи отовсюду можно ждать смерть…

— Да, да, — соглашался Владимир. — Это верные слова! У нас в княжествах тоже полно смутьянов, ищущих легкой добычи. Многие видят цель жизни в престоле, а не в пути к нему. Я думаю, они ошибаются, ибо за целью не видят самой жизни…

— Поистине мудрые слова, — соглашался латинянин. — Я рад, что имею такого друга, из которого можно черпнуть мудрости. Мудрость из книг хороша, но она суха и как бы безвкусна. Совсем другое дело слышать мудрость из живых уст…

Князь со скромностью выслушал эти приятные слова. Потом напомнил:

— Но мы говорили о Папе Урбане…

— Да, государь!.. В Клермоне на церковном соборе Папа призвал всех благочестивых христиан — от королей до простолюдинов — отправиться в Святую землю. Призвал силой оружия спасать от неверных Гроб Господень. И обещал всем, кто отправится в поход, отпущение грехов и мирские блага, обещал простить им все долги…

Князь кивнул:

— И клич его услышали.

— О да! Говорят, желающих отправиться в поход было тысячи и тысячи. Они тут же в Клермоне дали обет… Какому-то счастливцу Папа сам нашил на одежду шелковый крест. И по этому примеру все стали нашивать на себя кресты: и благородные люди, и голытьба. Они шумели и праздновали несколько дней. Они стали называть себя крестоносцами…

— Крестоносцы… — задумчиво произнес князь, будто пробуя это слово на вкус. — Не очень подходящее название для такого грозного явления. Ведь это Христос нес крест на Голгофу. Христос страдал…