Цветник, основательно помяв нескольких рыцарей, ударил в центральную колонну, поддерживающую свод, и выбил из этой великолепной мраморной колонны один из ее нижних сегментов. Куски колонны тут же с грохотом посыпались вниз. Латиняне, не вполне сообразившие, что произошло, обратили лица кверху и, будто завороженные, смотрели, как несколько плит из свода вдруг сдвинулись, вздрогнули… что-то в куполе надломилось… Тем временем обломки колонны раздавили, как насекомых, десятка полтора рыцарей. Те не успели даже издать предсмертный крик. А крестоносцы, стоявшие радом, оказались словно разбиты параличом; скованные внезапным страхом, сраженные внезапной догадкой — что сейчас все здание может обрушиться, — они не были в состоянии сделать и шагу. Теснилось тут, на малом пятачке, триста рыцарей, и никто толком не знал причины возникших разрушений. Большинство решило, что все-таки прогневался почему-то Бог. И они закричали в страхе, и имя Бога было у них на устах… Здесь что-то надломилось в куполе, массивная плита сорвалась и, беззвучно переворачиваясь в воздухе, понеслась вниз. За ней дрогнула вторая плита, третья… Надломились, как сухие щепки, еще несколько колонн… И вот уже плиты мрамора, туфа, какие-то балки, куски смальты из мозаики, песок, щебень — все это с отчаянным грохотом стало рушиться на головы латинянам и давило их, давило, превращая в безобразное кровавое месиво. Клубы пыли вырывались из окон и дверей храма. А внутри будто воцарился первозданный хаос. Криков латинян за грохотом не было слышно. Не слышно было и как смеялся Глеб. Стоя в клубах пыли, во мраке, он потрясал мечом и кричал с неистовостью:

— Я раздавлю вас, как пауков! Никто не уйдет отсюда!..

Как видно, и ему самому не было суждено уйти из разваливающегося храма. Что-то тяжелое ударило Глеба сзади, он сделал пару шагов вперед, обернулся и увидел, что толстая кипарисовая балка, отойдя от стены, падает на него. Боли Глеб не чувствовал. Просто погас вдруг дневной свет, прекратился ужасающий грохот, и, наверное, погасла жизнь, и Глеб провалился в небытие…

А здание все рушилось. Вслед за куполом обваливались стены… Как будто, действительно, сам Господь не хотел оставить здесь камня на камне. Не прошло и минуты после того, как разгневанный Глеб вошел в храм, а на месте здания уж были только руины.

Желтое облако пыли поднялось над Иерусалимом.

Он открыл глаза и увидел глину.

Нет, это была не глина, а глинобитная стена. Она почему-то мерцала.

Наконец Глеб понял, что это не стена, а потолок, и на нем играют живые блики огня. Глеб догадался, что лежит на спине и смотрит в потолок. Где он был перед этим, он не помнил; где находился сейчас, не имел ни малейшего представления. Глеб никогда не бывал в саманных жилищах. Он слышал, что в таких жилищах живут половцы… Да, он встречал половцев в степи. Одного из них звали Батыр. Тот половец был известен среди своих… Стоило только сказать в аиле «Батыр Баш!», и тебя примут как дорогого гостя. Хоть ты и будешь враг…

Глеб увидел вытянутую тень, возникшую на потолке, и медленно повернул голову. У очага что-то делала молодая женщина, кажется, готовила пищу. Глеб подумал, что женщина эта красива. Он присмотрелся… Очень красива. А он видел много красивых женщин. У нее была седая прядь в черных вьющихся волосах и нежная оливкового цвета кожа. Большие карие глаза.

Глеб видел ее впервые. Он пошевелился. Женщина вздрогнула и обернулась. Заметив, что он открыл глаза, она подошла к нему и молча над ним склонилась.

Глеб почувствовал: от нее будто пахнуло свежестью.

Красивые умные глаза смотрели на него. В этих глазах Глеб увидел боль. Женщина не была похожа на половчанку или на гречанку; скорее, она была иудейка. Это удивило Глеба: откуда в половецком аиле взялась красивая иудейка?

— Кто ты? — спросил Глеб.

Женщина покачала головой и не ответила.

Глеб повторил вопрос на языке иудеев.

Удивление мелькнуло в глазах женщины. Она тихо ответила:

— Рахиль.

У нее был приятный голос.

— Где я? — Глеб обвел взглядом низкие своды жилища.

— В горах. В доме моих родителей. В доме, где я родилась.

— В горах? — удивлению Глеба не было предела. — Что за горы? И как я сюда попал? И почему я не могу подняться? Чем придавили меня? Я связан?

Женщина посмотрела на него грустно:

— Разве ты ничего не помнишь?

— Нет. О чем ты?

— О твоем подвиге.

Глеб закрыл глаза и пытался вспомнить. Потом сказал:

— Я совершил немало подвигов… Но почему меня связали? Развяжи меня…

— Я не могу этого сделать, — печально сказала Рахиль.

— Почему?

— Потому что ты не связан. Твои руки свободны.

Глеб хотел поднять руку, но не смог даже шевельнуть пальцами. Это была не его рука; это была чужая мертвая рука, а может, рука деревянная.

Он прошептал:

— Я не чувствую ее.

— Ты ранен.

— Я не чувствую раны. Боли нет.

— Ты ранен в спину. Наверное, поврежден позвонок.

Глеб попробовал сесть, но не смог даже двинуться. В глазах его, не знавших страха, появился страх:

— Я так и буду лежать всегда?

Рахиль пожала худенькими плечами:

— Старик сказал: надо подождать. Он сказал: рана опасная и все будет известно, лишь когда сойдет отек. Старик знает, ему можно верить.

— Какой старик?

— Сосед. Его зовут Захария. Он скоро придет. Он всегда приходит в это время.

Глеб отвел глаза:

— Ты хочешь сказать, я лежу здесь много дней?

— Семь дней.

Глеб надолго замолчал. Он смотрел в потолок, на котором так весело играли блики огня, и думал о своей беде. Сколько можно вот так пролежать без движений?

Он перевел взгляд на женщину. В ее красивых глазах стояли слезы.

Глеб спросил:

— Почему ты плачешь?

Она ответила не сразу. Она всхлипнула и вытерла глаза рукавом:

— Я потеряла ребенка.

— Ребенка… — повторил Глеб, ему вдруг показалось лицо женщины знакомым; определенно, он где-то уже видел ее. — У тебя, Рахиль, есть муж?

Глаза женщины наполнились тоской:

— Мужа у меня теперь тоже нет. Он погиб недавно. Мы жили в Иерусалиме.

— В Иерусалиме… — и Глеб все вспомнил.

Он вспомнил кривую улочку в Верхнем городе, величественный храм, краснорожего рыцаря, волочившего за волосы… ее… Рахиль. Вспомнил ребенка… Вспомнил свой гнев и рушащийся храм…

— Как я оказался здесь? Кто меня спас?

— Тебя, рыцарь, спасло то, что ты стоял во входе.

— Но кто вытащил меня из-под камней?

— Я, — тихо сказала Рахиль.

Глеб посмотрел на нее с сомнением:

— Никогда не поверю, что в тебе столько сил. Я ведь тяжелый…

Рахиль пожала плечами:

— Если надо… — не докончив, она заговорила о другом: — А потом я вывела из дома повозку и везла в ней тебя и своего сына, — по ее щекам опять потекли слезы. — Мне помогал наш ослик… Вот и привезла я вас сюда. Сына похоронила. А тебя показала Захарии. Старик ужаснулся: ты был весь в крови…

Глеб покосился на свою грудь. На нем была чистая свежая рубаха.

— Кто меня мыл, переодевал?..

— Я.

— Ты раздевала меня?

Рахиль кивнула:

— У тебя красивое тело. Ты истинный воин.

Глеб здесь смутился от того, что Рахиль видела его обнаженным, но ничего не сказал.

И тут в дом вошел старик. У него было очень темное лицо. Наверное, этот старик все время проводил под солнцем; возможно, он был пастух. Глеб догадался, что это тот самый Захария.

Старик спросил:

— Как наш человек?

— Он очнулся, — ответила Рахиль.

— Это хорошо! Очень хорошо, — Захария положил Глебу на лоб руку. — Это дает надежду, что он поднимется. Все решат ближайшие несколько дней. Может, отек пережимает каналы… Отек сойдет… Интересно, как его зовут? Не иначе — Самсон.

Рахиль сказала:

— Дедушка, он понимает наш язык. И даже говорит.

Захария сделал удивленное лицо:

— Это правда?

Глеб кивнул.