Не желая быть обузой Рахили, Глеб одно время пас с Захарией овец. Он заметил, что иудеи весьма почитают пастухов — почитают много больше, нежели у других народов. Если здесь хотят сказать мужчине приятное, говорят, что он хороший пастух и что стада его всем на зависть, а если мужчина не пастух, то говорят, что он мог бы быть очень хорошим пастухом.

Овцы были в этой стране необычной породы: круторогие, с длинным тяжелым курдюком. Чтобы курдюк этот не волочился по земле, к овце привязывали маленькую деревянную тележку о двух колесах. И такая овца спокойно паслась, таская за собой на тележке собственный курдюк. Это было очень любопытно Глебу и в первое время даже смешно. Разве не смешон был бы толстый-толстый человек, катящий перед собой на тележке собственный живот?

Захария был очень мудрый старик. Он прочитал много книг. Не менее десяти. Две из них — греческие — знал почти наизусть и частенько цитировал какую-нибудь мудрость. Захария все время расспрашивал Глеба о его жизни, удивленно качал головой, выслушивая ответы, и говорил, что Глебу в жизни премного повезло: он такой молодой, а уже так много всякого перевидел и перечувствовал. Он говорил, что жизнь Глеба даже достойна нравоучительного описания.

В присутствии Глеба старик не скупился на похвалы Рахили, в шутку сетовал, что он сам уже так стар, — а то бы никому не уступил эту чистую овечку. Глеб не мог не согласиться со стариком: Рахиль заслуживала большого счастья, но вместо счастья познала много горя.

Скоро Глебу наскучило ходить целыми днями за овцами, и он взялся промышлять охотой. Поскольку у него не было лука со стрелами, он охотился с помощью обыкновенной палки или камней, которых под ногами всюду было множество. В горах Глеб встречал много дичи, но подбивать палкой или камнем ему чаще всего удавалось перепелов, ибо перепел — птица из неуклюжих и глупых. Когда Глеб приносил Рахили слишком много птиц, она часть из них продавала, а часть сушила впрок, как некогда, по преданию, сушили перепелок предки Рахили, совершая немыслимо трудный переход через пустыню из Египта в Землю обетованную.

А однажды Глеб вырыл в горах яму на звериной тропе и поймал в эту яму дикого быка. Глеб забил быка — очень свирепого, с длинными рогами — камнями. И у Глеба едва хватило сил притащить быка в селение. Люди восхищались силой и упорством охотника и говорили друг другу: как повезло Рахили, что у нее в доме поселился такой мужчина!..

Рахиль соглашалась с женщинами, когда те хвалили Глеба. И когда Глеб возвращался усталый с охоты и раскладывал перед Рахилью добычу, она сначала подавала ему чашу молока, а потом омывала водой из кувшина ему ноги. Рахиль ночами рассказывала Глебу, как любит его и как все время с нетерпением ждет…

Но вдруг все изменилось.

С некоторых пор Рахиль стала раздражительной и ворчливой. И Глеб все удивлялся, на нее глядя, и подумывал: с чего бы это ей так измениться. Ему было и невдомек, что у женщин вследствие брачной жизни порой возникают к тому причины; как они говорят — под сердцем; и день ото дня эти самые причины набирают вес.

Однажды утром Рахиль как будто без всякого повода расплакалась и сказала Глебу:

— Мне будет плохо без тебя. Но я выдержу. Я ведь теперь не одна…

— Не одна? — Глеб наконец понял. — Значит, я подарил тебе ребенка?

— Да, любимый, — ответила Рахиль, утирая льющиеся слезы.

— Почему же ты хочешь, чтобы я ушел? Разве я чем-нибудь обидел тебя?

— Нет, не обидел, — печально покачала головой Рахиль. — Я и сама не понимаю. Но чувствую, что так будет лучше. Ты должен уйти…

— Но почему? — досадовал Глеб.

Вдруг Рахиль вскинула на него заплаканные глаза:

— Может, у тебя есть жена?

— У меня нет жены. Я один в этом свете. Как и ты. Даже побратимы мои погибли.

— Чье же имя ты тогда называешь ночами? Сквозь сон… И тогда называл… в бреду.

— Чье имя? — удивился Глеб.

— Мария. Кто она? Ты все время зовешь ее.

— О! Мария — совсем девочка, — улыбнулся Глеб. — Я однажды спас ее.

— Девочки становятся женщинами, — заметила Рахиль.

— Не думай об этом, — пытался успокоить ее Глеб. — Я и сам не знаю, отчего она приходит ко мне во сны.

Рахиль как-то удрученно покачала головой:

— Она не только во сны к тебе приходит. Я как будто постоянно чувствую ее. Она словно стоит между нами и крепко держит тебя. И даже когда мы на ложе, когда невозможно думать ни о чем, кроме любви, я чувствую присутствие другой женщины…

Глеб не ответил. Наверное, он и сам чувствовал нечто подобное, но только не признавался.

Рахиль сказала убежденно:

— Ты должен уйти. Ты и сам это поймешь однажды. Когда у раненой птицы залечат крыло, она непременно улетает.

— Разве можно сравнить меня с раненой птицей?

— Можно, — кивнула Рахиль. — Ты — как орел. Твое место — на знамени. Ты не сможешь жить без войны. Это в крови у тебя. Я поняла. Ты от рождения — воин. Боюсь, что и сын мой станет воином. Не пастухом.

Так говорила Рахиль и, наверное, была права. У нее было очень чуткое сердце. Она велела Глебу уйти, но по этому поводу в два ручья лила слезы.

Глебу совсем не хотелось уходить. Однако Рахиль сказала уйти, и он ушел…

Лил дождь. Потоки грязно-желтой воды стекали с гор.

Пройдя по селению, Глеб оглянулся. Дом Рахили стоял на самой вершине холма. Недавно подновленный, он долго еще простоит. Глеб смотрел и смотрел, он хотел на всю жизнь запечатлеть этот дом в памяти.

Глеб спустился в долину и пошел по дороге в сторону моря.

Он шел и не видел ничего вокруг, не замечал дождя, который промочил его насквозь. Он думал о своей жизни и о словах Рахили. Быть может, он, великан, занимал слишком много места в ее жизни, в ее доме, на ее ложе, — так много, что она не в состоянии была жить той жизнью, какой привыкла жить. А может, на то были и другие причины, кроме сказанных… Иногда бывает так трудно понять женщин.

Находя себе приют в пещерах, коими изобиловали горы, или под смоковницами в долинах, питаясь смоквами и дикими маслинами, иногда подбивая какую-нибудь дичь, Глеб шел в сторону Аскалона. Кабы не тяжесть на душе, идти ему было бы совсем легко. Рана его к тому времени уже не давала себя знать, и он чувствовал прежние силы.

На мосту через какую-то речку Глеб встретил латинскую стражу. Один из стражников был Глебу знаком еще по штурму Антиохии. Этот стражник весьма удивился, узнав в иудее, спустившемся с гор, Глеба, и спросил, что заставило его облечься в такой наряд.

Глеб оглядел себя и сказал:

— Человеку не всегда дано знать, как повернется жизнь.

Они разговорились, и латиняне поведали Глебу, что война пошла на убыль, и каждый из рыцарей, оставшихся в живых, получил то, что хотел. Пожалуй, все остались довольны, кроме лишь тех, кого судьба наделила увечьями. Брат Готфрида — Балдуин — стал правителем графства Эдесского. Впрочем об этом Глеб знал. Графство Триполи досталось Раймунду, Антиохия — Боэмунду, а Иерусалимское королевство — самому Готфриду. Рыцарей осталось не так много, а городов в Святой земле — чуть не за каждой горой. Герцоги и графы щедры на поместья, а сарацины и иудеи умеют работать, если их покрепче держать в узде…

Узнав такие новости, Глеб отправился дальше.

В городке Аскалоне у пристани он увидел множество генуэзских и венецианских кораблей. Одни стояли на разгрузке, другие — на погрузке. Глеб подошел к одному из этих последних и спросил какого-то купца, нет ли здесь кораблей, отправляюшихся в Константинополь.

Даже не взглянув на Глеба, занятый подсчетом бочек, купец ответил:

— Мой корабль отходит туда завтра.

Тогда Глеб сказал:

— Отвези меня в полис, купец.

— Меня зовут Марко, — этот занятой человек наконец отвлекся от своего дела и взглянул на Глеба, а взглянув, бросил пренебрежительно:

— Э-э! Постой, постой, иудей!.. А есть ли у тебя чем заплатить?

— Я не иудей, — сказал Глеб.