– Но ты же кричал еще громче меня: «Умрем все до последнего! Взорвем себя и похороним с собой и врагов наших под дымящимися развалинами Нухурмура!»

– Ну да, мы люди южные, мы всегда такие, мы горячимся, кричим сильнее других… но мы останавливаемся в тот момент, когда другие только начинают глупить… Ну так как же? Одобряешь ты мою идею?

– Превосходно… берем удочки.

Друзья вышли и направились к заливу, где находилась лодка.

– Стой, – сказал Барбассон, который перебрался первым на борт, – люки закрыты! Черт побрал бы этого Сердара, он не доверяет нам.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Неужели ты не помнишь, что он предупреждал нас не плавать в лодке по озеру, опасаясь шпионов. На случай, если мы не устоим против искушения, он и запер люки.

– Это неблагородно с его стороны.

– Ага, вспомнил! Там, в задней части лодки, около руля и компаса, есть такая рукоятка, которой можно привести лодку в движение, если только не нарушена электрическая цепь. Вот посмотрим сейчас.

При первой же попытке лодка повиновалась…

– Мы спасены! – воскликнул провансалец, – у нас будет форель!

Лодка быстро вышла из залива, и друзья двинулись прямо на середину озера. Там, на каменистой отмели, встречалась обыкновенно эта чудная рыба.

– Я допущу на одну минуту, как и ты, – сказал Барбассон, – что Сердар, посоветовав нам как можно меньше пользоваться лодкой, – это его собственное выражение, – раздумал и вместо того, чтобы довериться нашей осторожности, решил не дать нам вообще возможности пользоваться ею. Неужели в таком случае человек точный и рассудительный оставил бы снаружи рукоятку, включающую машину?

Барнет был поражен этим аргументом, однако из упорства ответил:

– Простая забывчивость Сердара. Он готовился к отъезду в большой спешке.

– Хорошо, пусть будет так! Ничто не доказывает, конечно, что нам угрожает какая-нибудь опасность… Вот мы и на середине озера, я останавливаю лодку… Какую сторону предпочитаешь ты?

– Я остаюсь на корме, – отвечал Барнет.

– Хорошо, я стану впереди. Но теперь, хочешь ты этого или нет, мы ограничимся первой попавшейся рыбкой и вернемся в пещеры.

– Клянусь честью, я тебя не узнаю.

– Слушай, Барнет, ты видел меня при осаде Дели и знаешь, что я не отступаю перед опасностью, но ничто так не действует на меня, как неизвестное и таинственное. Почему Сердар запер люки и оставил рукоятку внешнего включения машины? Глупо признаться в этом, но я чувствую сильное беспокойство. Я не знаю, чего только не дал бы, чтобы вернуться в Нухурмур под защиту наших каменных стен.

– Полно тебе, лови рыбу и прогони от себя эти мысли, ты и меня заразишь в конце концов.

– Барнет, – важным тоном отвечал ему Барбассон, – я уверен, что в природе существуют неуловимые флюиды, предупреждающие иногда об опасностях и катастрофах, совершенно нами непредвиденных. Тот, кто подвергается действию этих флюидов, чувствует себя беспокойным, взволнованным, нервным, не будучи в состоянии объяснить этого, и только когда опасность настигает его, он понимает значение таинственного предупреждения.

Ты удивляешься, Барнет, что я, такой всегда спокойный и веселый, так рассуждаю. Я на примере сейчас объясню тебе эту аномалию. Мой дедушка умер от ран, нанесенных ему вором, который за четыре часа до этого спрятался под кроватью, выжидая, пока он и все остальные в доме лягут спать. Бедный старик, протянувший еще два дня после этого, рассказывал, что в этот злосчастный вечер никак не мог уснуть и раз двадцать, не бойся он только показаться смешным, собирался положить кого-нибудь спать в своей комнате, так он боялся…

Почему же в тот именно вечер это замечалось, если опасность не испускает специфические флюиды? Сегодня я, как мой дедушка, Барнет, боюсь, не зная чего, и вот этот инстинктивный страх, с которым я не могу справиться, больше всего действует на меня, тем более что именно по моей вине мы не взяли оружия.

– Полно, успокойся, Барбассон, – отвечал Барнет, сильно взволнованный рассказом, – забросим раз-два удочку и вернемся домой.

Направляясь к носовой части лодки, Барбассон вдруг остановился и пронзительно вскрикнул.

– В чем дело? – спросил Барнет, оставляя удочку и подбегая к нему.

– Смотри! – отвечал ему товарищ, бледный как смерть. И он пальцем указал на палубу. Янки наклонился, чтобы лучше видеть, и, в свою очередь, вскрикнул от удивления.

У самого края на досках спардека он увидел ясный отпечаток человеческой ноги, мокрый еще и покрытый песком.

– Видишь, – продолжал Барбассон, – кто-то приходил сюда уже после отъезда Сердара, за несколько минут до нашего прихода. Этот мелкий песок из залива, я узнаю его, и несмотря на то, что солнце с тех пор, как мы плывем, жжет палубу, след еще не высох. Кто мог оставить этот отпечаток? Не Сами… он не выходил с утра, след ноги вдвое больше, чем у него.

– Едем домой! – оборвал его Барнет, побледневший вдруг, как и его товарищ. – Я не беспокоился бы так, будь с нами револьверы автоматические и карабины Кольта! Впрочем, если на нас нападут, то не здесь, на озере, а потому скорее в Нухурмур! Кто знает, быть может, мы там нужны.

– Едем! Лучшего мы в нашем состоянии не придумаем. Все наши страхи были основаны на пустяках, не будь у нас перед глазами этого таинственного следа.

– Особенно, мой милый Барбассон, если сопоставить его с другим фактом, – закрытием люков.

Но двое мужчин еще не достигли предела своего удивления. Не успел Барбассон взяться за внешний рычаг включения машины, как его бледное до сих пор лицо побагровело, и он едва не упал навзничь, как от молниеносного апоплексического удара.

Барнет, ничего не понимавший, бросился к нему на помощь и поддержал его, говоря:

– Ради Бога, что с тобой?.. Полно, Барбассон, я не узнаю тебя, верни себе обычное хладнокровие!

Несчастный от волнения не мог произнести ни слова и делал умоляющие жесты, прося замолчать. Но Барнет продолжал пилить его до тех пор, пока его товарищ, к которому вернулся дар речи, не сказал глухим голосом:

– Молчи ты, ради Бога! Ты не понимаешь, что мы погибли и твои проповеди раздражают меня, а не успокаивают.

– Погибли! – пролепетал Барнет. – Погибли? Что ты хочешь сказать?

– Смотри! – сказал Барбассон, пришедший в себя. Он одним пальцем ударил по рукоятке, включающей машину, которая тотчас же свободно завертелась, не останавливаясь.

– Ну? – спросил, все еще ничего не понимавший, Барнет.

– Рукоятка соскочила со сцепления при первом моем движении и теперь не имеет никакой связи с машиной, а раз она не работает, то и винт не вращается. Мы находимся в десяти километрах от берега, но не можем двинуться к нему, а потому обречены на смерть от голода посередине озера.

На этот раз дрожь неподдельного страха пробежала по телу Барнета, который еле мог пролепетать:

– Неужели это правда?

– Убедись сам.

Американец взял рукоятку. Она без всякого сопротивления повернулась вправо и влево, как это бывает с зубчатыми колесами механизма, которые не зацепляют друг друга.

С отчаянием выпустил он ее из рук, и от бессилия слезы заструились по его лицу.

Что касается Барбассона, он сразу изменился и стал другим человеком. Как только неведомая опасность, подсказанная предчувствием, открылась ему, он вновь обрел прежнее хладнокровие и энергию.

– Полно, Барнет! – сказал он товарищу. – Будем мужчинами, мужайся! Теперь моя очередь уговаривать тебя не падать духом. Обсудим все вместе и что-нибудь придумаем… мы не может умереть, покинутые всеми.

Самое ужасное в их положении было то, что всего в нескольких километрах от них был берег, покрытый приветливым зеленым лесом. Как горько сожалели они теперь, что в молодости не научились плавать!..

И ничего кругом, что могло бы помочь им держаться на воде. Лодка вся была сделана из железа. И не было абсолютно никакой возможности без инструментов снять болты с закрытых люков, чтобы проникнуть внутрь и исправить поломку.