На мгновенье.

Меньше, чем на мгновенье.

Евдокия моргнула, и видение исчезло.

Обыкновенная женщина, не молодая уже, но молодящаяся. Говорливая… гостеприимная… и это тоже подозрительно, поскольку в Серых землях сложно рассчитывать на гостеприимство.

…к чему эта подозрительность?

Разве дом сей не выглядит обыкновенным? Старый, что объяснимо. И паркет скрипит, ходит под ногами. Сквозь побелку же проступают влажные пятна, преуродливые, но на болотах сыро, и Евдокии ли не знать, до чего сложное это дело — с сыростью бороться.

В зеркалах отражается она.

Тоже немолодая, но отнюдь не молодящаяся, в платье запыленном, с мокрым подолом, которых хлещет по ногам. И за Евдокией на ковре грязном остается цепочка влажных следов.

Не тает.

Это хорошо, что не тает, это значит, что по следам своим Евдокия вполне выберется из дому. Правда, там, снаружи, ярится гроза. Дом и тот дрожит, принимая удары ветра. А по крыше и вовсе будто призрачный табун пляшет.

А может, и пляшет.

Как знать?

Никак.

Главное, что нельзя оставаться здесь одной, и Евдокия, найдя руку Яськи, сжала ее.

— Не бойся, — прошептала она.

— Не боюсь, — Яська ответила одними губами. — Она не посмеет меня тронуть.

И потрогала цепочку, на которой амулет висел.

И верно, правду сказала, если Вильгельмина вновь обернулась, и маска ее лица вновь треснула, выпуская наружу откровенную ненависть…

— Ах, у нас так редко бывают гости, — с ненавистью она управилась быстро. И ручкой Сигизмундусовой завладела прочно. И держалась. И держала. И поглаживала предплечье. Глядела сквозь ресница этак, многообещающе. — А вы как раз к ужину…

Острый язычок скользнул по верхней губе.

И Себастьян с трудом удержался, чтобы не отпрыгнуть. Вот не покидало его ощущение, что на нынешнем ужине он будет не столько гостем, сколько десертом…

— Мы бы…

— Отказ не принимается, — робкие возражения Сигизмундуса, Мина оборвала взмахом руки. — Мои дочери будут так рады видеть вас… а мой сын… ваша кузина довольно мила.

Это Мина произнесла на ухо и громким шепотом.

— Мне кажется, они понравятся друг другу…

— Не уверен, что моя кузина готова… к ужину…

— Глупости.

А дамочка спешила.

И выглядела одновременно и обеспокоенною, и довольной.

— Молодой девушке достаточно естественной красоты, а все эти долгие приготовления, поверьте опыту, удел тех, чья молодость осталась позади…

…и как Себастьян предполагал, собственная молодость Вильгельмины осталась настолько позади, что и воспоминания о ней стерлись.

Но к чему спешка?

И подозрительно… нет, не более подозрительно, нежели все, вокруг происходящее, но вот… могла бы позволить помыться с дороги. Хотя, как знать, может, нынешние обитатели дома особою брезгливостью не отличаются, глядишь, и грязных сожрут, не моргнувши и глазом.

Меж тем коридор, который был слишком уж длинен для обыкновенного коридора, а заодно уж петлял, что бешеный заяц, вывел к солидного вида дверям. Стоило прикоснуться к ним, и по дому разнесся гулкий протяжный звук.

— Видите, как раз к ужину и успели… Гарольд терпеть не может, когда кто?то опаздывает, — доверительно произнесла Мина, и ручку свою убрала.

Двери распахнулись.

Впрочем, распахивались они доволи — так неспешно, потому Себастьян и успел разглядеть резные створки их.

— Интересненько… — он ткнул пальцем в кривобокую фигуру человека, которого демон пытался насадить на вертел. При том вид у демона был не столько грозный, сколько задумчивый, оно и верно, человек растопыривал руки и ноги, и вовсе выглядел чересчур уж тощим, чтобы являть собою хоть сколь бы то ни было приличный ужин. — Любопытная тема…

Чуть ниже пара грешников выплясывали на сковородке под присмотром очередной хельмовой твари…

— Ах, это все Гарольд… он у нас несколько… как бы это выразиться… увлечен темой Хельмова царства…

…и хотелось бы знать, с чего вдруг этакое нестандартное увлечение возникло. А в том, что тема сия всецело завладела хозяином особняка, Себастьян не сомневался.

Обеденная зала гляделась несколько экстравагантно.

Стены, расписанные пламенем.

И грешниками, которые горели, плясали, убегали от демонов, сбивались в стада… их искаженные, лишенные пропорций фигурки, были гротескны, нелепы, но вместе с тем внушали ужас.

Охнула за спиной Яська.

Хмыкнула Евдокия, которая показала редкостную невосприимчивость к прекрасному. А следовало признать, что при всем своем уродстве, нынешние картины были прекрасны.

Себастьян замер, разглядывая их.

Хельмовы твари во всем своем многообразии. Криворотые, криворогие, с непомерно длинными конечностями, с рогами и шипами, покрытые чешуею ли, рыбьею ли шкурой, или же иною, бугристою, темную. Раззявленные пасти с рядами зубов.

Когти.

Клыки.

Хвосты мантикорьи… кто бы ни сотворил это, он явно знал, о чем пишет.

— А почему они безлики? — к слову, Сигизмундус при всей тонкости своей натуры также остался равнодушен к содержанию полотен, его скорее интересовала внешняя форма, которую он нашел излишне детализированной, но в общем плане чересчур схематичной.

— Потому что истинный грех всегда безлик, — этот человек выступил из тени.

Родственников я очень любил. Особенно под чесночным соусом.

Из откровений некоего Н., осужденного за преступления столь ужасные, что и газеты писали о них с оглядкою не столько на цензуру, сколько на крепость читательских нервов.

— Ах, Гарольд, позволь представить тебе наших гостей…

Теперь Мина боялась.

Она прятала страх за улыбкой, за щебетанием светским, которому кто?то другой, может, и поверил бы. Но Себастьян слышал, как быстро — быстро бьется ее сердце.

И запах изменился.

В аромате болотных лилий проклюнулись ноты каленого железа.

— Сигизмундус… молодой и перспективный ученый…

Гарольд был худ.

Изможден.

И напоминал Себастьяну не то всех грешников разом — до того размытыми неясными были черты его лица — не то демона, ежели б случилось оному по недомыслию, не иначе, примерить человеческое одеяние. Следовало заметить, что сие одеяние само по себе было преудивительным. Узкие кюлоты мрачного черного цвета, однако же с бантами из алого атласа. Черные чулки. Черные башмаки, пряжки которых переливались драгоценными камнями.

Черный камзол, расшитый красной нитью. И ослепительно белый тяжелый воротник, каковые носили в позапрошлом веке.

Голова Гарольда была лысою, а бугристый череп — весьма выразительным, куда более выразительным, нежели лицо.

— Сигизмундус, — повторил он имя. — Бросьте, молодой человек. Негоже, попав в чужой дом, представляться украденным именем. О вас могут плохо подумать.

— Разве…

Вялый взмах руки.

Пальцы тонкие.

А ногти синюшные, как у покойника.

— Себастьян, полагаю, подойдет вам лучше… и уважьте хозяев, милейший князь. Примите свое истинное обличье…

— Вы…

Гарольд поднял руку.

— Не тратьте наше общее время на глупые игры. Или вы и вправду столь наивны, что полагаете, будто здесь вас не знают?

— И чем обязан этакой славе?

Нельзя давать волю раздражению.

— Вы расстроили одну чудесную женщину, а у женщин — долгая память… итак, я жду.

Себастьян пожал плечами: почему бы и нет? Он прав, этот человек или нечеловек — сейчас не самое лучшее время для игр. А забавно выходит… второй раз уж маска подводит.

— Здесь все видится несколько иным, — произнес Гарольд и смежил веки. — Со временем и вы привыкнете…

— А очки вам все равно не идут, — Вильгельмина отступила на шаг.

— Дорогая, ему это прекрасно известно, но наш дорогой гость имеет все основания опасаться… все же у него нет… естественной невосприимчивости к некоторым твоим талантам. Дамы, не стойте в дверях… панна Евдокия, премного рад вас видеть. Яслава…