— Нет, нет. У нас ведь отлично получалось. Разве нам плохо было?
Сползает она на пол и теперь сидит на коленях, между моих ног, пытаясь уговорить. Я все еще на кровати. Голова ноет сильнее, к жалости примешивается стыд за женщину, на которой планировал жениться. Ей больно, конечно, переживает, подавлена, поэтому ведет себя неадекватно. Я могу ее понять, но смысла в отношениях, которые сотканы из вранья и притворства больше не вижу.
— На работу пойду. Ты тут все закрой. Мне жаль, правда, — словно груз с плеч снял.
Чужие чувства — это всегда обязательство, можно сказать работа, ты берешь на себя ответственность, когда вступаешь в отношения. То, как поступил я — нельзя оправдать ничем. Дерьмово я поступил, чего уж там. Но наши с Фисой отношения, очевидно, зашли в тупик, ей нужна модельная карьера, а мне спокойная жизнь, хотя бы после смены в казино.
Если я запрещу ей заниматься тем, о чем она мечтает, а сейчас она, думаю, согласится, чтобы удержать, девчонка будет ненавидеть всю оставшуюся жизнь. А хочу ли я видеть рядом с собой несчастную женщину?
Подавленность и депрессия накрывают меня с головой после разговора с Анфисой, но лучше отрезать сейчас, чем потом. Анфиса дёргает помолвочное кольцо на пальце, но оно застревает, не желая слазить. Она смеётся, принимая сей факт за знак. Этот истеричный гогот сквозь слезы ещё хуже рыданий, и я начинаю собираться.
— Ты не мог мне изменить. Это же смешно, — вытирает щеки и под носом. — Я красавица, о такой фигуре многие только мечтают. С кем ты мог мне изменить? Кого ты мог захотеть после меня? Зачем ты это придумал, Сенечка?
— Фис, мы по кругу ходим. Давай уже заканчивать. Все будет хорошо. Кольцо можешь себя оставить, оно дорогое, его можно сдать, не стоит раскидываться деньгами.
Я, правда, хотел, как лучше, но в итоге, у входной двери, получил громкое звание «козёл» и тяжелый ботинок в спину.
Глава 25
Арсений
— Это потому что я армянин? — вскакивает с места Арам, за что-то хватаясь, и я очень надеюсь, что это не кинжал.
Всерьёз опасаюсь, что мой друг-джигит сейчас разнесет казино, в священной попытке вернуть мою любовь. Совместно выпитый армянский коньяк ещё не остыл в жилах, а природный темперамент за секунду сделал нас врагами.
— Это потому что у тебя бардак на складе. Я уже полгода закрываю глаза на недостачи, но больше терять деньги не хочу.
— Если брат брату поможет, они гору на гору поставят, Арсений. Помни, дорогой, кто твой брат.
— Я одно помню, Арам, что в каждой коробке коньяка должно быть шесть бутылок, а у тебя и по четыре бывает.
— Ай, ну какой ты мелочный. Не в деньгах счастье.
Смеюсь.
— Зато мой коньяк самый лучший, — стучит он кулаком по столу.
— Хорошо, Арам, вот пересчитаешь все до последней бутылки, составишь правильную документацию, и будут наши гости, как прежде пить только твой коньяк.
— Ты разрываешь мне сердце, друг.
Провожаю делового партнера на выход.
— Моё тоже кровоточит, Арам, — усмехаюсь, открывая для него дверь кабинета, заботливо хлопаю по спине.
Возвращаюсь за стол, подписывая для «Пушкаревой» кое-какие документы. Если я не сделаю этого до конца дня, она опять будет бледнеть, вздыхая. Не люблю, когда она расстраивается. Чиркаю ручкой закорючки, потирая глаза. Сегодня я плохо спал, Анфиса полночи строчила мне любовные сообщения. То ругала, то умоляла вернуться. Я не отвечал, потому что понимал, что все это бессмысленно. Ей нужно время, чтобы смириться, пережить наше расставание, и только оно ей поможет. Потом сообщения прекратились, и под утро я уснул.
Настроение по-прежнему паршивое. Я чувствую свою вину. Зашёл с Фифу дальше, чем с любой другой женщиной и не сдержал слово. Вначале не было модельной чуши и ночных клубов по поводу и без. А потом все как-то сразу раскрылось, будто в покере, кто-то незримый в гребаном финале выложил сразу все карты на стол. И ты смотришь на это и хлопаешь глазами, искренне не понимая, как это так?
Правильно, что ушел, правильно, что расстались. Ей самой нужен другой человек. Если расставание произошло, нужно принять факт происшедшего как данность. Человек ушел — необходимо отпустить его, поставить точку в тех отношениях, которые были. Истории бывают разные. Однажды мне самому пришлось отпустить. Но в моем случае близкого человека не стало совсем, мне стоило титанических усилий перестать держать его.
Те люди, которыми мы с Анфисой являемся сейчас, не смогли быть вместе. Тот путь, которым мы с ней шли, привел нас вот в эту точку. И этой точкой он закончился. Анфиса, любящая ночные клубы и мечтающая о модельном бизнесе, должна признать и принять это. Если в ней есть хоть немного любви ко мне, она должна осознать мое право быть свободным. Отпустить и благословить меня. Так я это понимаю.
Я не хочу, чтобы Анфиса цеплялась за меня месяцами и годами, мучилась, застревая в этом состоянии. Да и, честно говоря, цепляния не увеличивают любовь и уважение того, за кого цепляется, а вовсе наоборот — раздражают. И здесь вылезет истинный возраст Анфисы, потому что чем инфантильнее человек, тем на более долгое время он застревает в состоянии переживания. Как в школе ему нравилось, заболев, лежать в кроватке, жалеть себя и принимать сочувствие других, так и тут он ложится в кроватку жалости к себе. Но какой в этом смысл?
Но проблема даже не в том, что до этого я не видел или не хотел видеть, какая на самом деле Анфиса… Все дело в образе Василисы, который не выходит из моей головы.
Интересно, знает ли она о том, что я больше не собираюсь жениться на ее сестре? От мыслей о Васе по телу пробегает сладкая дрожь. Совсем некстати вспоминаются мягкие губы. Рука непроизвольно тянется к телефону и, набрав её номер, я не жду, что она ответит. Я почти уверен, что Василиса меня проигнорирует, скинет, включит ящик или одарит безответными гудками. Но к моему удивлению, после всего лишь одного гудка Василиса отвечает дрожащим, испуганным голосом:
— Что ты натворил? Что ты ей наговорил? Так и знала… Так и знала, что от человека, содержащего вертеп, ничего хорошего не жди.
Злость накрывает меня почти так же, как обычно нахлестывает возбуждение рядом с ней. Бесит! Я ведь хотел поговорить по-нормальному, но разве с ней это возможно. Сестра накрутила, нажаловалась.
— О, ну слава богу, а я уж было подумал, что Василиса стала нормальной, ан нет, все психические заболевания на месте и даже активно прогрессируют. Что бы я не сделал, это наше с Анфисой личное дело и к тебе это не имеет никакого отношения.
Но по ее взволнованному голосу, я понимаю, что случилось что-то чрезвычайно серьёзное.
— Она наглоталась таблеток!
— Что?
Принять эту информацию я не в силах. Переживать и охать тоже. Я помогаю людям спасти близких, дать им еще один шанс, и тех, кто вот так, на пустом месте, разбрасывается жизнью не то что не уважаю, а в какой-то степени призираю. Звон в ушах не дает прийти в себя, оглушая, вместе с гудками внезапно прерванного телефонного разговора. Пока мозг пашет в усиленном режиме, я пытаюсь осознать, что только что услышал? Анфиса пыталась наложить на себя руки из-за нашего расставания? Да нет, не может быть. Она же обожает себя, крутится перед зеркалом по часу. Ей нравится внимание, ее волнуют лайки и комплименты. Такие люди не способны на самоубийство.
— Семенов! — выхожу на лестницу и ору через зал, наполненный посетителями, совершенно не думая, как это выглядит со стороны. — Номер пробивай опять, хочу знать, где сейчас абонент.
Что я чувствую, пока еду в больницу? Да стыдно мне за Анфису, что весь этот цирк устроила. Как можно вообще додуматься себя порешить, когда у тебя вся жизнь впереди? Желание одно: зайти в палату, открыв дверь с ноги и наорать на нее, как следует. Тонкий психологический прием и отличный метод воспитания. Взять бы ремень и отходить со смаком по заднице, чтобы впредь херней не занималась. Ни одни отношения не стоят собственной жизни. Она что рехнулась что ли?
