— Строиться, золотая рота! — скомандовал старшина.

Те, кто еще не докурили, потушили бычки и побросали их в колесо, а потом не спеша двинулись к месту построения.

Мне выпало быть правофланговым. Не самое лучшее место в строю. Как правило на самую дерьмовую работу в армии назначают тех, кто стоит в начале строя.

Так и случилось.

Старшина ткнул пальцем в меня и в двух красноармейцев, стоящих слева.

— Ты, ты и ты. На разгрузку машины с продуктами. Старший курсант Мальцев. Напра-Во!

Я повернулся.

— Направление — столовая! Шагом марш!

Я остался на месте и не поворачивая головы спросил:

— Товарищ старшина! Я только вчера прибыл и не знаю, где столовая.

— Столовая, товарищ курсант, — сказал мне старшина демонстративно уставшим голосом, намекая на то, что он давно устал от общения с такими дебилами, как я. — располагается там, где на шильде написано «столовая».

Он показал пальцем вперед прямо по ходу моего будущего движения, где метрах в двадцати, над большими дверями одного из корпусов нашего здания, на красной доске было выведено большими белыми буквами: «СТОЛОВАЯ».

Я реально становлюсь тормозом. Из-за Мальцева видать. Я был умнее и проворнее. А еще не сваливал свои косяки на кого-то.

В строю засмеялись.

— Отставить смех! — приказал старшина и повторил уже для моей группы. — Шагооом — Арш!

И я пошагал в направлении столовой, где в дверях уже появился некий боец в несвежем белом переднике, о который он тщательно вытирал руки. Знаки различия я пока рассмотреть не мог, но предположил, что повар.

Им при ближайшем рассмотрении он и оказался.

Начальником столовой оказался невысокий старшина восточной наружности, который, приняв мой короткий доклад, сопроводил нас к полуторке груженой овощами, каковую мы ударно разгрузили меньше. Чем за час и вернулись в роту.

Потом был очередной короткий перекур, приведение себя в порядок, втык от старшины за нечищеные сапоги и опять перекур. Моя пачка махорки неумолимо пустела, оставляя во рту неприятное горькое послевкусие. Три пальца на правой руке постепенно приобретали тот желто-коричневый цвет, который в мое время был свойственен только пальцам совсем уж опустившихся бомжей. Задние конечности портили воздух уже даже через сапоги. Зато я вспомнил или решил, что вспомнил, будто от потливости ног помогает борная кислота и тальк. Надо будет у кого-нибудь уточнить, пока меня товарищи по оружию из казармы не выгнали.

Завтрак тоже мало отличался от такого же завтрака, через целый век. Гречка, кусок мяса. Масла сливочного только не дали и сахара всего один кусок вместо двух. Армейский чай, кстати, точно такое же дерьмо, как и у нас. Рецепт ничуть не изменился.

В общем, как я понял, сто последующих лет внесли в армейский быт, исключительно, косметические изменения. Видимо кто-то когда-то из наших военных теоретиков решил, что раз мы тогда победили немцев, то и американцев победим. Если, конечно, ничего в армии менять не будем.

Пожалуй, когда мы еще через тысячу лет высадимся на какой-нибудь Альфа-Центавре у нашей космической пехоты будут бластеры, умные доспехи и супертехника, а вот гречка и вафельные полотенца останутся теми же.

Не это ли самый большой секрет наших побед?

Неизменность солдатского быта, как залог победы над Америкой!

Прям, готовый лозунг. Бери и вешай в качестве транспаранта над КПП каждой части.

Короче, я, что называется, окунулся в свою солдатскую юность, которая наступит лет через семьдесят. Причем окунулся в прямом и переносном смысле. Я опять был рядовым двадцатилетним доходягой. Мне даже понравилось.

Понятно, что никаких идей по поводу проведения моей спецоперации меня за это время так и не посетило. Идеи посещают, когда ты думаешь. А солдату думать некогда. Он постоянно занят.

Напомнил мне о моих непосредственных обязанностях полковника, как ни странно, старшина, прервав своим криком, больше похожим на рев слона, законный перекур после завтрака.

— Курсант Мальцев!

— Я!

— Бросай бычок и бегом в канцелярию! — приказал он. — Тебя товарищ младший политрук вызывает!

Главное управление имперской безопасности

г. Берлин

Дворец принца Альбрехта

Вильгельмштрассе, 101

15 августа 1941 года

21 час 00 минут

Операция «Stille Wasser» должна была начаться в 20 часов 00 минут 13 августа.

Точно в это время и ни секундой позже, я с группой Ферстера должен был взлететь с аэродрома Рангсдорф и, совершив посадку в Кенигсберге для дозаправки, приземлиться в 6 часов 00 минут 14 августа на аэродроме 2-ой эскадры непосредственной поддержки войск «Иммельман» в Торошковичах под Ленинградом.

Операция была завизирована Гиммлером и находилась на контроле у самого фюрера. То есть имела наивысший приоритет. Я полагал, что операцию не смогло бы перенести ничто. Будь-то хоть христианский Апокалипсис, а хоть взрыв Солнца.

Я ошибся.

13 августа в 10 часов утра, я уже закончил с последними указаниями своему заместителю Бергеру на время моего отсутствия и собирался домой.

Я давно собирался уделить время семье. Жена с детьми вскоре уезжали в Италию на отдых, а я так и не сводил их в Зоологический сад, хотя еще зимой обещал детям показать бегемота.

Кроме того, непременно следовало заехать на почту и отправить матери посылку. Неделю назад я приобрел старушке телеприемник Телефункен Е-1, вместо шестилетнего FE-III, который мы с Хелен подарили матери на Рождество 35-го, но с тех пор так и не доехал до почтамта. В ее возрасте не так много развлечений, пусть хоть телевизор смотрит. (регулярное телевещание в Германии было запущено в 1935 году, а с 1939-го перешло на единый стандарт вещания PAL).

Когда я уже попрощался с Бергером и собрался уходить, зазвонил телефон. Я ответил. На связи был личный адъютант рейхсфюрера Гротманн (гауптштурмфюрер СС Вернер Гротманн (23 августа 1915 — 26 февраля 2002), личный адъютант Гиммлера). Он сообщил, что Гиммлер ждет меня в Главном управлении имперской безопасности в 21.00. Больше Вернер мне ничего не сказал.

Я ничего не понял. Пунктуальность рейхсфюрера мне была хорошо известна. В 21.00 он обычно заканчивал вечернее совещание, то есть примерно 10 минут для разговора со мной, перед отъездом для обязательного просмотра кинофильма в кругу семьи, выделить рейхсфюрер мне, конечно, мог, но ведь я к этому часу уже должен был улететь. Гиммлер об этом знал. Он сам подписал приказ о начале операции. Что могло измениться за двое суток и так кардинально?

Операцию не могли отменить. В этом я был уверен. Позвонить и спросить рейхсфюрера, что случилось? Это было бы верхом глупости, но кем-кем, а глупцом я точно не был. За что, собственно, меня так и ценили в ближайшем окружении фюрера.

Пожелай Гиммлер дать мне какую-либо информацию, помимо той, что довел до меня Гротманн, рейхсфюрер сам бы мне об этом сообщил.

Единственное, что мне оставалось — это связаться с Ферстером и приказать ему находиться в полной боевой готовности и ждать моих дальнейших указаний.

Так я и поступил.

Встреча с Гиммлером заняла несколько больше, чем те 10 минут, которые я определил для нее утром. Рейхсфюрер поздоровался и сказал, что я все же попаду сегодня на аэродром Рангсдорф. Только не в 20 часов, а в ноль. В 23 часа меня из дома заберет автомобиль и доставит прямо на летное поле.

Инспекционная поездка? Вряд ли. Они не бывают такими спонтанными. Кроме того, у рейхсфюрера достаточно плотный график, чтобы вот так резко его менять. Что-то явно случилось. Я все же решил задать вопрос:

— *Dass etwas nicht stimmt? *Что-то случилось?

Гиммлер посмотрел на меня поверх пенсне:

— *DerZeitreisende, der gegen uns arbeitet. *Путешественник во времени, и он работает против нас— рейхсфюрер вдруг довольно ухмыльнулся. — *Arthur er ihn gefunden. *Артур нашел его.